46.
Ссору на рынке предположительно датируют временем не позднее осени (октября?) 1042 года, иначе известие о ней не успело бы до окончания навигации достичь Руси. Примерно тогда же Харальд со своими людьми силой прорывался из Константинополя: возможно, именно он и принес в Киев весть о случившемся. Но могла ли эта весть действительно стать причиной войны? Все, что мы знаем о князе Ярославе — политике, несомненно, весьма трезвом и уравновешенном, заставляет дать отрицательный ответ на этот вопрос. Убийство «знатного скифа», по-видимому купца[77], но в любом случае человека, защищенного законом (а жизнь русских купцов, как мы хорошо знаем из содержания русско-византийских договоров более раннего времени, защищалась законом), могло быть расценено как прямое нарушение договора, действовавшего между двумя государствами. Но даже его нельзя считать достаточной причиной для того, чтобы ввязываться в тяжелую и, несомненно, чрезвычайно дорогостоящую войну. Важно отметить и другое — произошедший инцидент не привел к массовому бегству русских из империи: и зимой 1042/43 года, и следующим летом в Константинополе, как следует из показаний того же Скилицы, находилось немало русских, в том числе и купцов, вероятно уже после начала весенней навигации 1043 года прибывших в столицу империи из Киева и других русских городов. Очевидно, им здесь ничего не угрожало и они не ожидали начала войны, а значит, ссора на рынке не повлекла за собой немедленного свертывания русско-византийских отношений.
В литературе получило распространение и другое предположение о возможных причинах русско-византийской войны 1043 года, в соответствии с которым поход русских войск на Царьград был осуществлен по согласованию с поднявшим мятеж Георгием Маниаком и имел целью возведение последнего на византийский престол47. В принципе, такое предположение не кажется невероятным, особенно если учесть то обстоятельство, что Константин IX отнюдь не выглядел в глазах Ярослава безусловно законным носителем императорской власти: помимо прочего, его брак с императрицей Зоей с канонической точки зрения вызывал серьезные сомнения, поскольку был третьим и для самого Константина, и для Зои, а церковь, как известно, не признает третьего брака48. Кроме того, нельзя не принимать во внимание излюбленные методы политики русского князя в соседних с Русью землях (Норвегии, Польше, позже Венгрии). Пожалуй, можно согласиться, что вполне в духе князя Ярослава Владимировича было бы вмешаться во внутренние дела Византийской империи и поспособствовать восшествию на престол того претендента на власть, чья политика представляла для него наибольшую выгоду. Но — подчеркнем особо это обстоятельство — только в том случае, если данный претендент обладал законными в его глазах правами на престол и если он, лично или через посредников, обращался к нему с просьбой о помощи. Разумеется, никакими правами на престол Георгий Маниак, в силу своего происхождения, обладать не мог, что же касается каких-либо контактов между ним и князем Ярославом, то источники не содержат сведений на этот счет. Наверное, с той же степенью вероятности можно высказать и другое, прямо противоположное предположение: военные действия Руси изначально могли быть направлены на помощь императору Константину в его борьбе с узурпатором престола, однако Маниак погиб еще до вступления русов на территорию империи; Константин отказался от услуг русского войска, но его предводители и в первую очередь молодой и честолюбивый князь Владимир потребовали выполнения прежних договоренностей и выплаты оговоренной суммы денег; отказ «льстивых» греков и вызвал поход на Царьград, благо войско было вполне готово к нему. Константин, как муж Зои, находился в определенном свойстве́ с русским князем Ярославом и, по-видимому, был все же предпочтительнее для него на престоле, нежели Маниак. По крайней мере, такое предположение объяснило бы очевидную растерянность, которая, как мы увидим, будет царить в русском лагере на протяжении большей части похода, а отчасти и характер требований князя Владимира. Кроме того, нашел бы объяснение тот поразительный факт, что еще летом 1043 года, то есть уже после начала похода русского войска в Византию (и, соответственно, после подавления мятежа Георгия Маниака), русские все еще не воспринимались в Константинополе как заведомые враги империи.
Константин IX. Мозаика собора Святой Софии. XI в.
О том, что поход на Царьград был делом далеко не обычным, свидетельствует и то, что Ярослав не принял в нем непосредственного участия. Конечно, это можно объяснить дальностью расстояния, трудностями перехода через море, наконец, тяжелым недугом князя[78]. Но ведь этот недуг не помешал Ярославу в том же году, по свидетельству некоторых летописей, совершить поход в Мазовию, а в следующем году лично возглавить русские войска в походе на Литву. Может быть, Ярослав опасался за судьбу всего предприятия, заранее предвидел его неблагоприятный исход? Но в таком случае почему он доверил возглавить поход своему сыну, которого, несомненно, рассматривал преемником своей власти? Вообще, нельзя не признать, что многие действия Ярослава и его сына накануне и в начале русско-византийской войны выглядят именно так, будто русский князь, подобно своему отцу, оказывал военную помощь византийскому императору в его стремлении подавить вооруженный мятеж против законной власти (напомню, что за полвека с небольшим до этого отец Ярослава, князь Владимир Святославич, также оказал военную помощь императорам-соправителям Василию и Константину, направив из Руси в Византию многотысячный русский корпус для борьбы с мятежом знаменитого Варды Фоки; невыполнение же византийцами условий договора обернулось войной с империей). В таком случае личное участие князя в походе, естественно, не требовалось.
Не знаем мы и о каких-либо политических требованиях, выдвинутых Ярославом в адрес греков. Единственный источник, в котором названы конкретные и притом чисто политические причины византийской войны, — это поздняя и во многом тенденциозная «Хроника» польского историка XVI века Мацея Стрыйковского, по словам которого Ярослав отправил «молодого сына своего Владимира и воеводу Высоту (Вышату. — А. К.) с воинством к Царюграду, требуя у кесарей Корсуни и Таврики» (то есть вполне определенных территорий византийского Крыма)50. Однако источник этого сообщения и, главное, степень его достоверности не известны, упоминание же кесарей (во множественном числе!) позволяет предположить, что в рассказе польского хрониста отразились припоминания о походе в Крым князя Владимира Святославича в 989 году.
Как бы то ни было, «на весну» 1043 года, то есть, вероятно, в конце апреля или в самом начале мая, многотысячное русское войско выступило в поход. Относительно его общей численности показания источников разнятся. Русские летописи не сообщают ничего определенного на этот счет, византиец же Иоанн Скилица называет какую-то немыслимую цифру в сто тысяч воинов. Более правдоподобными признаются сведения, приводимые другим византийским историком второй половины XI века, Михаилом Атталиатом, скорее всего современником описываемых им событий. По его словам, на Константинополь напало «не менее 400 судов русских» со множеством «хорошо вооруженных и опытных воинов»51. Современные историки, принимая, что в каждой ладье помещалось около пятидесяти воинов, определяют общую численность русской рати приблизительно в 20 тысяч человек52, что для XI века представляло весьма внушительную цифру. Несомненно, для сбора такого войска, его снаряжения и отправки в путь на ладьях-однодеревках (то есть таких ладьях, киль которых состоял из ствола целого дерева) и в Новгороде, и в Киеве было затрачено немало времени, сил и средств.
Возглавлял русскую рать новгородский князь Владимир Ярославич, старший сын Ярослава Мудрого. Это был его второй самостоятельный поход. Год назад, как мы помним, Владимир водил новгородцев на емь, но тот поход не принес ему славы: на обратном пути в новгородском войске начался сильный голод и мор. Вообще, князя Владимира Ярославича едва ли можно отнести к числу удачливых полководцев. По оценкам византийских хронистов, он был человеком горячим и вспыльчивым, склонным к гневу и в то же время, кажется, легко подпадал под чужое влияние. Однако Ярослав, по-видимому, вполне доверял своему старшему сыну.
Ядро войска, разумеется, составила новгородская дружина князя Владимира. Вместе с ней двигалась и киевская дружина, предоставленная Ярославом. «Послал Ярослав сына своего на греки, и дал ему воинов многих, — читаем в „Повести временных лет“, — а воеводство поручил Вышате, отцу Яневу»53.
Чуть ниже в качестве одного из воевод летописец называет еще и некоего Ивана Творимирича. Имя последнего более в источниках не встречается, и сказать что-либо определенное о нем мы вряд ли сможем54. Вышата же — личность более известная. Во всяком случае, его сын Янь неоднократно упоминается в летописи; начиная с 70-х годов XI века (а может быть, и раньше) он находился на службе киевских князей Святослава, а затем Всеволода Ярославичей, а в княжение последнего был киевским тысяцким. Янь Вышатич умер в 1106 году девяностолетним старцем, следовательно, родился в 1016 году или около этого времени. В 1043 году его отцу было, по-видимому, под пятьдесят[79]. В летописи Янь Вышатич назван «мужем смысленным» (то есть разумным), а также «благим, и кротким, и смиренным», именно от него летописец слышал многие рассказы, «еже и вписах в летописаньи сем»57. Вероятно, с его слов летописец и внес в свой рассказ о походе на Царьград 1043 года многие подробности, особенно те, которые прославляли отца Яня. Впрочем, Вышата и в самом деле проявил в византийском походе беспримерное мужество и необыкновенное благородство. Однако об этом чуть позже.