Еще одной составной частью русского войска стали наемники-варяги, об участии которых в походе упоминают как русские, так и иностранные источники. «Паки на весну послал великий князь Ярослав сына своего Владимира на греки, и дал ему воинов многих, варягов, русь…» — читаем в Софийской первой, Новгородской четвертой и других летописях, содержащих текст, заметно отличающийся от того, который приведен в «Повести временных лет»58. Русь здесь, надо полагать, киевляне, варяги же — скандинавы, те самые «союзники из народов, проживающих на северных островах Океана», о которых писал Скилица. Как мы знаем, в княжение Ярослава Новгород был теснейшим образом связан со скандинавским миром, и связи эти, конечно, сохранились и при его сыне Владимире.
Как полагают исследователи-скандинависты, воспоминания о последнем викингском походе на Византию сохранились в скандинавской «Саге об Ингваре Путешественнике», и именно шведский хёвдинг Ингвар возглавлял участвовавших в походе наемников-норманнов[80]. Этот Ингвар приходился двоюродным племянником супруге Ярослава Ингигерд (его бабка по отцу была супругой Олава Шётконунга) и провел на Руси три зимы, в течение которых, по словам авторов саги, помимо прочего, выучился говорить на нескольких языках. Поход «на восток» стал последним для многих его участников, в том числе и для самого Ингвара. В окрестностях озера Меларен в Средней Швеции, откуда, вероятно, происходили спутники шведского хёвдинга, обнаружены рунические надписи — мемориальные стелы, высеченные в память о воинах, «убитых на востоке вместе с Ингваром». Таких надписей насчитывается около тридцати. «Они отважно уехали далеко за золотом и на востоке кормили орлов», — сообщается в одной из них.
Согласно саге, Ингвар во главе своего отряда из тридцати кораблей двигался по самой большой из трех рек, которые текут по Гардарики (Руси), а именно по той из них, которая «находится посередине», то есть, очевидно, по Днепру59. Участники похода получили благословение церковных властей. Эту подробность, кстати, сообщает только скандинавский источник, хотя и в несколько необычной интерпретации: Ингвар «попросил епископа освятить секиры и кремни». Далее сага называет поименно четырех человек из числа участников похода. Это некие Хьяльмвиги и Соти, а также Гарда-Кеттиль (то есть Кеттиль из Гардов — как полагают, тот самый, который воевал еще в дружине Эймунда и участвовал в междоусобных войнах на Руси в конце 10-х — начале 20-х годов XI века) и, что особенно интересно, некий «Вальдимар», под которым, очевидно, следует понимать князя Владимира Ярославича — подлинного руководителя всего похода, превращенного волей автора саги в его рядового участника, подчиненного Ингвару60.
Ход самих военных действий относительно подробно (хотя, конечно, и не в такой степени, как хотелось бы) освещается различными источниками, причем не только русскими, но и византийскими и даже восточными (сирийскими, арабскими и персидскими). Их показания хорошо дополняют друг друга.
Что касается летописного рассказа о последнем русском походе на Царьград, то он дошел до нас в двух версиях — краткой (в «Повести временных лет»61) и распространенной, содержащей целый ряд дополнительных подробностей (в Софийской первой, Новгородской четвертой и других, близких к ним летописных сводах62). Исследователи по-разному оценивают достоверность обеих версий. Не вдаваясь в научную дискуссию, отметим лишь, что добавления новгородско-софийских сводов (по крайней мере, некоторые) находят подтверждение в византийских источниках, а значит, не могут быть отброшены как чисто литературный плод сочинительства позднейших авторов63.
Так, именно в новгородско-софийских летописях сохранились известия о каких-то размолвках между различными отрядами, составлявшими русскую рать, и об остановке всего русского войска на Дунае, примерно на полпути между Киевом и Константинополем. «И пошел Владимир на Царьград в ладьях, — читаем в Софийской первой летописи, — и прошел пороги, и пришел к Дунаю. И сказала русь Владимиру: „Станем здесь на поле“, а варяги сказали: „Пойдем под город“ (то есть к Царьграду. — А. К.). И послушал Владимир варягов, и от Дуная пошел к Царьграду с воинами по морю…»64
За скупой летописной фразой нетрудно увидеть отголоски каких-то драматических событий, разыгравшихся на Дунае. Как отмечают историки, рассказ летописи (по крайней мере, в той версии, которая отразилась в новгородско-софийских сводах) имеет ярко выраженную антиваряжскую направленность65: именно варяги изображены в ней главными виновниками поражения русских. Но очень похоже, что противоречия между варягами и русью, то есть между наемными скандинавскими отрядами и княжеской дружиной, обострились именно во время самого похода и уже вследствие этого выплеснулись на страницы летописи. В самом деле, у варяжских наемников и русских участников похода цели в войне различались. Наемников, как всегда, заботила лишь добыча, золото; воеводы же Ярослава должны были думать прежде всего об ответе, который им предстояло дать пославшему их князю, они выступали проводниками княжеской воли, проводниками княжеской политики в отношении империи, а в глазах Ярослава, как мы знаем, война, кровопролитное сражение всегда представлялись лишь одним из средств достижения цели, но никак не единственным средством. Поэтому, в то время как наемники готовы были сражаться во что бы то ни стало и с кем бы то ни было, воеводы Ярослава должны были помнить о возможности миром завершить начатую войну, если бы это отвечало интересам князя.
Надо думать, что, выступив в путь «на весну», русская флотилия еще в мае или, самое позднее, в начале июня достигла устья Дуная, где, судя по летописи, задержалась на достаточно долгое время. Но отчего так произошло? Почему именно здесь выплеснулись наружу какие-то противоречия внутри русского войска? Почему русь (надо полагать, киевляне) предложили остановиться «на поле»? Чего они могли дожидаться на полпути к Царьграду[81]? Ответы на эти вопросы можно дать лишь самые предположительные.
Монета Романа I Лакапина. XI в.
В свое время именно здесь, на Дунае, войско князя Игоря Старого, прадеда Ярослава, встретилось с посольством византийского императора Романа I Лакапина, предложившего мир за большой выкуп, и точно так же приступило к обсуждению вопроса: идти дальше, на Царьград, или согласиться с предложениями царя. Тогда желание, «небившеся», взять «злато, и серебро, и паволоки» возобладало, и Игорь повелел своим войскам повернуть домой. Можно думать, что ситуация в какой-то степени повторилась и именно на Дунае войско князя Владимира Ярославича встретило посольство византийского императора Константина IX Мономаха67.
А о том, что такое посольство было направлено к русскому князю, свидетельствуют византийские хронисты, и прежде всего Иоанн Скилица. Узнав о нападении «скифов» (то есть росов), «василевс отправил послов, прося опустить оружие и обещая исправить, если что-нибудь и случилось неуместного, чтобы ради малости не рушить издревле утвержденного мира и не воспламенять народы друг против друга». Однако «получив от послов грамоты, Владимир дал надменный ответ». Немного ниже, говоря уже о втором обмене посольствами, состоявшемся накануне сражения у стен византийской столицы, Скилица называет условия, на которых Владимир готов был заключить мир: «…Василевс… снова отправил послов для переговоров о мире. Но варвар опять с бесчестием отослал их, заявив, что требует за мир у василевса по три литры[82] золота на каждый имеющийся у него отряд»68.
Как неслыханные и заведомо невыполнимые воспринял требования русского князя и Михаил Пселл, скорее всего лично присутствовавший при переговорах. Правда, его рассказ несколько отличается от того, что мы читали у Скилицы, поскольку Пселл говорит лишь об одном посольстве и к тому же сообщает, что инициатива переговоров исходила от россов: «Скрытно проникнув в Пропонтиду, они прежде всего предложили нам мир, если мы согласимся заплатить за него большой выкуп, назвали при этом и цену: по тысяче статиров[83] на судно с условием, чтобы отсчитывать эти деньги не иначе, как на одном из их кораблей. Они придумали такое, то ли полагая, что у нас текут какие-то золотоносные источники, то ли потому, что в любом случае намеревались сражаться и специально выставляли неосуществимые условия, ища благовидный предлог для войны. Поэтому, когда послов не удостоили никакого ответа, варвары сплотились и снарядились к битве; они настолько уповали на свои силы, что рассчитывали захватить город со всеми его жителями»70.
Что же составляло предмет переговоров? Только ли стремление отвратить нападение варваров на столицу империи, откупиться от них? Если так, то исход переговоров выглядит несколько странным. Сумма, названная русскими, на самом деле не была чрезмерной для византийской казны71, и все же император ответил решительным отказом. Грубое и надменное поведение русского князя показалось более чем странным византийским хронистам, но и император, похоже, вел себя не вполне адекватно сложившейся ситуации и явно не ожидал нападения русского войска на столицу.
В высшей степени необычное поведение русских отметили не только византийцы, но и сторонние наблюдатели. В подтверждение этого приведем слова знаменитого арабского историка первой трети XIII века Ибн-ал-Асира, автора фундаментального сочинения, известного как «Тарих ал-камиль» («Полный свод истории»), в котором нашли отражение и события русско-византийской войны. Ибн ал-Асир пишет, что, прибыв морем к Константинополю, русы «обратились к Константину, царю румов (византийцев.