Русские источники даже не упоминают об этом решающем сражении русско-византийской войны, зато византийские хронисты описывают его очень подробно.
Сражение началось вечером, после того как в течение целого дня оба флота без всякого движения простояли друг против друга. Первыми вступили в битву византийцы, причем их атака, в которой приняли участие лишь несколько крупных судов, носила характер разведки боем и имела целью главным образом расстроить боевой порядок русского флота. Успех византийцев, однако, превзошел ожидания. «Прошла уже бо́льшая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам, — рассказывает Михаил Пселл, — те легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать (по сведениям Скилицы, в этой первой атаке, которую возглавил магистр Василий Феодорокан, участвовали три триеры-дромона. — А. К.). Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но бо́льшая часть их обратилась в бегство».
Особо отличился в этом первом сражении магистр Василий Феодорокан. На одном из ромейских кораблей, как рассказывает Скилица, он ворвался в середину строя «скифов», сжег семь русских ладей с помощью «греческого огня», три потопил вместе с людьми, а одну захватил, «сам вступив в нее и убив одних, а других обратив в бегство, пораженных его отвагой».
Впрочем, византийские авторы, кажется, преувеличивали, говоря о разгроме всего русского флота уже в этом первом сражении. По-видимому, пострадала лишь часть русских ладей, прочие же предпочли отступить, главным образом из страха перед «греческим огнем», выбрасываемым из сифонов вражеских триер. «Румы бросили на их корабли огонь, который они не сумели потушить, и поэтому многие из них погибли в огне и воде», — свидетельствует Ибн ал-Асир. Как и сто лет назад, во время первого похода князя Игоря на Византию, исход противоборства во многом предопределило техническое превосходство греков и прежде всего использование ими так называемого «греческого огня» (сами греки называли его «мидийским») — особой горючей смеси на основе нефти, секрет изготовления которой в Византии хранили как зеницу ока. Удивительно, но за сто лет русские, постоянно торговавшие с греками, нередко воевавшие на их стороне и находившиеся с ними в союзнических отношениях, так и не разгадали тайны его приготовления, и «греческий огонь», горевший даже на воде и не дававший спасаться с горящих судов вплавь, по-прежнему вселял в них суеверный ужас. Сохранение тайны приготовления этой смеси составляло предмет государственной политики Константинополя: еще в середине X века император Константин Багрянородный предупреждал своих преемников, чтобы те проявляли всяческие попечение и заботу о «жидком огне, выбрасываемом через сифоны». Император заклинал, что, если кто-нибудь из варварских народов когда-нибудь дерзнет попросить его, следует категорически отказать им, ссылаясь на заветы святого Константина (то есть императора Константина Великого), будто бы повелевшего начертать на престоле церкви Святой Софии проклятия в адрес любого из правителей Ромейской державы, кто дерзнул бы дать сей священный огонь другому народу79. И надо думать, что этот завет неукоснительно соблюдался, ибо монопольное обладание «жидким огнем» имело жизненно важное значение для империи.
По свидетельству летописей (а именно той версии летописного рассказа, которая представлена в новгородско-софийских летописных сводах), первыми отступили варяги: «…и разбило корабли, и побежали варяги вспять». О том страхе, который испытали скандинавские наемники от действия «греческого огня», можно судить по тексту позднейшей «Саги об Ингваре Путешественнике». В фантастическом описании сражения Ингвара с какими-то не названными в саге «викингами» имеется и вполне конкретное и достаточно точное описание огнеметного устройства. Это, кстати, единственное описание «греческого огня» в скандинавских сагах. Во время боя противники Ингвара «принялись раздувать горн у той печи, где был огонь, и было от этого много шума. И была там медная труба, из которой беспрерывно вырывалось сильное пламя в направлении одного из кораблей. Через некоторое время он загорелся и сгорел дотла»80.
Сага об Ингваре Путешественнике. Фрагмент. XIV в.
И все же главный урон русский флот потерпел не от «греческого огня» и даже не в самой битве, но позже, при отступлении из Фаросской бухты. То ли византийские флотоводцы настолько умело подгадали момент для начала сражения, то ли и вправду Бог был на их стороне, но вскоре на море поднялась буря, оказавшаяся губительной для легких русских ладей. Всезнающий Михаил Пселл описывает ее в следующих весьма ученых выражениях: «Тут вдруг солнце притянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточный ветер, взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие же долго еще волокли по морю и потом бросили на скалы и на крутой берег…»
Как отмечали еще античные авторы, в июне-июле на Босфоре действительно дуют сильные северо-восточные ветры — так называемые этесии, нередко оборачивающиеся бурями81. Возможно, по каким-то видимым на небе признакам византийские флотоводцы догадались об их приближении и решили использовать силы природы в борьбе с русскими. Напомним, что точно так же, в бурю, погиб русский флот почти за два столетия до описываемых нами событий — во время первого нашествия русов на Царьград в июне 860 года. Исторический парадокс заключается в том, что последняя в истории попытка русских захватить столицу империи закончились почти тем же самым, что и первая.
Для тяжелых и средних византийских судов, отличавшихся большой устойчивостью, буря не была так страшна. К тому же их кормчие имели немалый опыт плавания в Босфоре и хорошо знали прибрежные отмели и подводные скалы. Но для русского флота все кончилось катастрофой. Русские летописцы объясняли неудачу похода исключительно последствиями бури, даже не упоминая о сражении в Мраморном море: «И бысть буря велика, и разбило корабли Руси, и княжеский корабль разбило ветром. И взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода (?) Ярославль; прочие же воины Владимировы выброшены были на берег, числом 6 тысяч…»
В новгородско-софийских летописях рассказывается несколько иначе, причем рассказ имеет явные черты литературной обработки. Узнав о приближении русских, читаем в Софийской первой летописи, греки «изыдоша на море и начали погружать в море пелены Христовы с мощами святых. (Напомню, что именно так поступили греки еще в 860 году, во время первого похода Руси на Царьград, о чем тоже рассказывается в летописи. — А. К.) И Божиим гневом возмутилось море, и гром был велик и силен, и была буря велика, и начало ладьи разбивать. И разбило корабли, и побежали варяги вспять. И княжий корабль Владимиров разбил ветер, и едва Иоанн Творимирич князя Владимира высадил в свой корабль и воевод Ярославлих. Прочие же воины Владимировы выброшены были на берег, числом 6000, стали на береге наги…»
Называя число выброшенных на берег русских воинов, летописец, по-видимому, имел в виду только тех, кто уцелел во время шторма и последовавших затем стычек с греками. Но очень многие погибли. Иоанн Скилица, наверное преувеличивая (как преувеличивал он, называя общую численность русского войска), сообщает о том, что на побережье после сражения было найдено около 15 тысяч выброшенных морем трупов. Спасаясь, люди сбрасывали с себя доспехи, кидали в воду оружие. Когда спустя два дня паракимомен Николай и Василий Феодорокан, которым василевс поручил командование византийским войском, отправили специальные сторожевые отряды осматривать побережье, то их люди обогатились, завладев «большой добычей и доспехами».
Итак, это была трагедия, хотя еще не означавшая конца войны. Ближайшие два или три дня после сражения русские потратили на то, чтобы хоть как-то привести себя и свои ладьи в порядок. Кажется, здесь вновь начались раздоры между русскими и наемниками-скандинавами, закончившиеся полным разрывом. Во всяком случае, в скандинавской «Саге об Ингваре» рассказывается о том, как «Вальдимар» (князь Владимир?) начал спорить с Гарда-Кеттилем, к которому перешло главенство в шведской дружине после гибели Ингвара, о том, в каком направлении двигаться дальше: Вальдимар, по саге, предлагал продолжить путь к Миклагарду (Константинополю), Кеттиль же со своими людьми предпочел вернуться на родину. Правда, по пути скандинавов ждало еще немало приключений и лишь немногие из них в конце концов добрались до Швеции[85]. Не исключено, что кое-кто из спутников Ингвара оказался впоследствии в Грузии, где в составе дружины «варангов» (варягов) принял участие в междоусобных войнах местных правителей-феодалов82. Поражение и страшная буря на море едва ли могли вдохновить варягов на новые подвиги во благо Руси; еще меньше интересовала их судьба выброшенных на берег русских воинов.
А среди тех, кто сумел ускользнуть от охранявших побережье византийцев и выйти к месту стоянки русского флота, киевлян («руси»), кажется, оказалось больше, чем новгородцев. Но беда была в том, что люди остались п