И он берет Яру за руку.
У Яры небольшие вечно холодные ладони. Ногти она стрижет коротко и не красит. И ее рука в его руке — самое чудесное ощущение, которое он когда-либо испытывал. Ему кажется, что он только сейчас впервые за месяц смог полноценно вздохнуть.
— Нам нужен план, — говорит он, отчаянно стараясь не думать о том, что делает.
Яра бросает на него быстрый взгляд, облизывает губы.
— Я тут пока пробиралась, нафантазировала…
Она умолкает, снова жует губы. Судя по их внешнему виду, делает она это нынче постоянно.
— Расскажешь?
Она кивает, продолжает шепотом.
— Я придумала, что разговор должен пройти хорошо, и мы поедем к тебе и ляжем спать. Хоть по разные стороны кровати, мне будет достаточно знать, что ты рядом. И проспим всю ночь, и утро, и полдня, ведь завтра выходной, и я наконец-то высплюсь. Вот такой эгоистичный план. Но когда мы проснемся, я бы сходила в магазин и приготовила тебе поесть. Что-нибудь нормальное. И мы могли бы все это время молчать.
И Григорий вдруг понимает, что тоже хочет именно этого. Потому что он тоже не просто так наматывает последний месяц круги по полигону, изнуряя себя, прежде чем поехать домой, мечтая только заснуть чуть раньше, чем за два-три часа до звонка будильника. За этот месяц он возненавидел рассветы и всерьез задумался о том, чтобы все-таки повесить гардины и купить шторы.
— Вот так я себе все и нафантазировала, — вздыхает Яра, и ее голос возвращает его в реальность.
— Мне нравится, — сглатывает Грач и встает, тянет ее за руку. — Поехали.
— Ты серьезно? — округляет глаза Яра.
— А ты нет? — пугается он.
— Да, просто… то есть, так можно?..
У нее на лице сомнение. У него нет никакого права решать за нее. Но он и не будет, в конце концов, они же просто будут спать. А утром они все еще раз обсудят как взрослые люди. Да, так и будет.
— Я слишком устал, чтобы сейчас выдумывать что-то еще. Тем более, ты уже прекрасно это сделала. Ну так что?
Яра кивает и послушно поднимается следом.
***
Полпервого ночи ей звонит отец. Спросонья Яра недоуменно смотрит на сотовый и никак не может придумать, что ему сказать. Но ответить она не успевает, Грач забирает телефон, перегнувшись через нее — у Яры от этого прикосновения дыхание перехватывает — и принимает вызов.
— Ну и где ты?! — слышится из динамика звучный рык Финиста.
— Сокол, она у меня, — спокойно отвечает Грач, нажимает отбой, откатывается обратно и мгновенно засыпает.
Отец не перезванивает.
***
Второй раз Яра просыпается от того, что Грач во сне притягивает ее к себе. Абсолютно собственническим движением, словно проверяя все ли на месте, проводит ладонью по бедру, талии, на секунду сжимает грудь, потом обнимает ее крепче и засыпает дальше окончательно. Сон как рукой снимает. За окном уже светло, но это не показатель, конец августа и светлеет все еще рано, но Яра наконец чувствует себя выспавшейся, и, что намного важнее, впервые за долгое время испытывает тихую светлую безмятежность, ей дышится легко, и так спокойно и тепло от ощущения его плеча под ее щекой, и твердой горячей груди за спиной, и тяжести руки, и чувства, будто она в коконе. Вот здесь — в его объятиях — безопасно, здесь с ней ничего не случится, здесь даже есть шанс не умереть от стыда, прокручивая в голове их последнюю ссору — за последний месяц она сделала это миллион раз, в ней она обвиняла и пыталась заставить его выдать хоть какую-то реакцию, а он отшучивался, а потом сел, сгорбился и сказал тихо-тихо: «Что-то у нас не получается ничего…» — и вот лежать бы так всегда, и чтобы он не просыпался. Потому что когда Грач проснется, им придется что-то решать, и Яра боится того, что он может сказать. И она лежит и ждет его пробуждения как приговора, стараясь напоследок сохранить в памяти каждое отдельное ощущение и понять: почему она этого не ценила, почему так быстро приняла за что-то само собой разумеющееся, что-то, что у нее теперь будет всегда, чтобы она ни делала и ни говорила.
— Ты что не спишь? — где-то через час бормочет Грач. — Яр, слезь с руки…
Яра отскакивает как ошпаренная. Она-то думала, он не просто так ее обнял, а выходит — случайно…
— Прости, — просит она, чувствуя, как сердце рвется из груди от досады, — я не хотела… я во сне, наверное…
— Да все нормально, ай… — Грач морщится и шипит, поднимая руку, — затекла просто. Сколько времени?
— Не знаю, — честно отвечает Яра.
Григорий тянется к сотовому, включает экран.
— Полдевятого, — зевает он.
Вот это все Яра тоже хочет запомнить. Как он двигается, как зевает, как звучит его голос и как смешно он смотрится по утру. Вернутся бы в тот момент, когда она имела на все это право и все исправить.
Грач с усилием трет глаза.
— Мне снился кошмар, — усмехается он, а Яра замирает в ужасе, — будто Баюн раздобыл где-то учебник истории, начитался про реформы Петра Первого и ввел в Конторе налог на бороды. Да еще и пошлину за проход по территории взимал…
— Что? — переспрашивает Яра.
Она была уверена, что он сейчас скажет, что это было что-то про них.
— Ага, — смеется Грач. — Вот бред-то, да? Но знаешь, пока мое воображение было в ударе, я тут тоже кое-что нафантазировал.
Вот теперь он смотрит на нее серьезно. Как будто это от ее, а не его решения зависит, что будет дальше.
— Значит так, — говорит он, — фантазия такая. Сейчас мы завтракаем, а потом едем к этой твоей блюстительнице морали и забираем твои вещи. А дальше ночь за ночью высыпаемся. Как тебе?
У Яры сам собой живот поджимается.
— Мне страшно, — честно признается она.
— Мне тоже страшно, — вздыхает Григорий. — Давай бояться вместе.
— Я опять все испорчу…
— Ну, в конечном итоге, это я полгода обещал тебе повесить твою боксерскую грушу и гардины…
— Ты можешь поговорить со мной серьезно, а не переводить все в шутку как всегда!.. Ой…
Яра закрывает глаза ладонями. Вот. У нее только что был шанс все исправить, а она опять не сдержалась. Что за дурацкий темперамент?! Спасибо отцу, это ж его!
И чувствует, как Грач невесомо гладит ее по коленке, словно не уверен, что имеет на это право.
— Я боюсь разговаривать серьезно, — вдруг признается он. — Я так уже однажды развелся. Она все тоже просила поговорить с ней серьезно, в конце концов я согласился, и после этого разговора она хлопнула дверью. Поэтому я боюсь говорить и боюсь делать тебе замечания, и вот это все. Да и не хочу, если честно.
Яра смотрит на него во все глаза. Она как-то не думала, что он правда может чего-то бояться.
— Ясно, — кивает она. — Хорошо. Но я должна спросить, потому что мне нужна определенность. Ты мне сейчас предлагаешь снова попробовать, да?
— Я предлагаю не попробовать. Я предлагаю забыть об этом чертовом месяце и жить вместе дальше. Не взирая ни на что.
В комнате повисает тишина. Слышно, как за окном по карнизу ходят голуби.
— Я не хочу забывать, — шепчет Яра. — Я наконец научилась тебя ценить. Но если мы не будем вспоминать об этом, то да… я согласна… Господи, да о чем я! — вдруг кричит она. — Да я мечтала об этом весь месяц!
И прыгает на него, желая обнять, но врезается локтем прямо в грудную клетку. Грача складывает пополам.
— Яра, блииин!.. — воет он.
— Прости, прости, прости, дай посмотрю…
— Не надо смотреть! Дай помереть спокойно!
— Все, не едем? — почти плача, спрашивает она.
— Да едем, конечно, — шипит Григорий.
И Яре плакать хочется: и от облегчения, и от стыда.
— А знаешь, в чем будет самый смак? — спрашивает он, немного отдышавшись.
— Ммм?
— Она же позвонит твоему отцу, чтобы сообщить, что тебя похитил взрослый мужик с бородой и явно развратными намерениями. А он ей ответит, что в курсе и все нормально.
Яра смеется так долго, что живот начинает болеть.
История четвертая
Ритка пристала к ней на рисунке. Карл Борисович по обыкновению дал задание и покинул аудиторию, и Яра скучала и раздражалась, пытаясь перерисовать вазу с фруктами достаточно достоверно. Сегодня ей никак не давалась светотень. Штриховка выходила какая-то пьяная, и не получалось совладать с нажимом.
— Яр, — протянула подруга. — А мы тут вечером погулять собрались. Офигенное место. Все, кто был, в полном восторге и рвутся обратно. Идем с нами.
— Давайте без меня, — вздохнула Яра.
Ритка крутанулась на стуле в ее сторону и сделала большие глаза, заговорила звенящим шепотом:
— Пошли, не пожалеешь! Надо же иногда развлекаться, а то совсем стухнешь! Вон, даже фрукты у тебя какие-то… дохлые…
Яра взглянула на фрукты. На рисунке они и впрямь выглядели малость несвежими, словно успели увясть.
В сумке пиликнул телефон. Яра отложила карандаш, достала сотовый, разблокировала экран.
«Ночью рейд. Не жди. Люблю тебя.»
«Чудно», — подумала Яра и отправила в ответ традиционное «И я тебя. Ни пуха». Убрала телефон обратно в сумку, зная, что ответа не будет.
Черт, она надеялась, что вечер они проведут вместе. Пятница, как никак, не учебники же зубрить.
— Твой, что ли? — подняла бровь Рита.
— Мой, — ответила Яра, снова беря в руки карандаш.
Можно было поехать ночевать к маме. Если Гриша будет участвовать в рейде, очевидно, что отец тоже. С другой стороны, в отличие от нее мама всегда знала, чем себя занять. Написать и спросить? Устроят посиделки…
— Да ладно, Ярка, — протянула Рита. — С тех пор, как ты сошлась с этим своим мифическим мужиком, ты вообще перестала с нами тусить. Соглашайся. Или уже поздно, и ты превратилась в домашнюю клушу и теперь делаешь только то, что тебе позволяют?
— Почему мифическим? — нахмурилась Яра.
Все остальное она проигнорировала, в конце концов, подобным в нее бросались не в первый раз.
— Да потому что за год его так никто ни разу и не увидел! Ты даже фотки его не показываешь. Отсюда мы сделали вывод, что его скорее всего не существует.