«Дерзай!» было написано на бумажке, которую она достала из печенья.
И кровь взыграла. Неужели Гриша правда решил доказать ей, что она трусиха? Тогда пусть подавится.
— А пойдем! — вскинула она брови, принимая вызов.
Он усмехнулся — отчего-то мрачно — подозвал официанта, расплатился и встал из-за столика. Яра тоже поднялась, но не так легко, как ожидала. Ноги вдруг стали ватными и от волнения затошнило.
Она поняла, что не стоит этого делать, еще когда они подходили к месту. Но вокруг стояли люди, и Гриша уверенно шел вперед, и, как обычно бывало в таких случаях, у Яры просто отнялся язык. Надо было сказать: да ну тебя к черту, маньяк адреналиновый, я передумала, а ты, если хочешь — прыгай, я посмотрю, мне и так впечатлений хватит. И в какой-то момент она даже сумела разжать губы, чтобы произнести вместо этой фразы что-нибудь попроще, например, просто «пошла-ка я отсюда», но тут оказалось, что тарзанка свободна и кроме них нет никого, кто желал бы самоубиться. Гриша быстро переговорил с парнем-распорядителем и подозвал ее к себе.
— Давай вместе, — сказал он без всякой улыбки.
И все так же внимательно смотрел на нее, словно чего-то ждал. Чего?
И она убедила себя, что он ждет ее капитуляции. Хочет насладиться ее слабостью. И что она не имеет права сказать «нет». Не вправе выставить себя перед ним такой никчемной.
— Сердечных заболеваний нет? — спросил парень, подошедший к ним с ремнями.
Яра покачала головой.
А потом посмотрела через перила вниз. Лучше бы она этого не делала. И дело было не в высоте. Дело было в том, что там под мостом плескалась река. Мутная вода билась о бетонные опоры, будто пыталась забраться, вскарабкаться по ним вверх, добраться до нее, и Яра точно знала, что окажись она в этих волнах, уже не выберется. Вода сомкнется над ее головой, и не важно, сколько ее будет сверху, сколько ей не хватит для того, чтобы глотнуть воздух — десять сантиметров или пары миллиметров — легкие обожжет, и в открывшийся в попытке сделать вдох рот хлынет смерть…
Инструктор что-то говорил, привязывая ее к Грише. Река плескалась под ними, и звук этот больше всего напоминал Яре жадное чавканье. Река ждала ее. Радовалась скорой встрече. В голове шумело, звуки ушли, тело онемело, а перед глазами осталась одна вода, кажется, Яра видела ее уже не наяву, а просто как некий образ, который тащила за собой всю жизнь с тех пор, как тонула пятилетней в нескольких метрах от берега, и страх — ледяной, абсолютный, сковал, подчинил себе. Она забыла о том, что рядом Гриша, и что их полет завершится в нескольких метрах над водой. Она приготовилась умереть.
А потом Яра ощутила, как Гриша дернул ее в сторону, но не туда, куда им предстояло упасть, а туда, где была пешеходная дорожка. От этого толчка она чуть не упала, и он подхватил ее под руку.
— Все, все, — шепнул он. — Мы не прыгаем, пойдем отсюда.
И она обнаружила, что на ней нет обвязки.
Гриша вел ее прочь от этого места, прочь с моста, и она позволила себе повиснуть на нем, пока они спускались вниз: сама она сейчас не в состоянии была до куда-то дойти. Под мостом было прохладно. Река текла в десяти метрах от места, где они остановились, вздыхала недовольно: сегодня ее жертва снова от нее ускользнула. Яра села на песок, сжала голову руками и заплакала, не стесняясь немногих прогуливающихся по берегу людей.
Гриша опустился рядом и обнял ее. Сопротивляться не было сил. А потом он неожиданно набросил ей на голову свою ветровку. Яра рванулась, пытаясь высвободиться, но он не дал.
— Просто дыши, — попросил он. — При нехватке кислорода мозг рассматривает эту проблему как первоочередную и кидает все ресурсы на ее решение. Так можно преодолеть истерику, вызванную шоком. Давай, вдох-выдох.
И Яра послушалась. Ветровка прилегала к лицу, и дышать действительно было тяжело, но, что удивительно, она и впрямь успокаивалась постепенно. И в конце концов она, насколько это было возможно спокойно, положила ладонь ему на предплечье и сжала. Гриша понял и ветровку убрал. Яра сделала несколько глубоких вдохов. До чего хорош был прохладный сырой воздух.
— Зачем ты меня туда потащил? — прошептала она: язык ворочался с трудом. — Зачем ты это сделал?
— Это не я сделал, это ты сделала. Зачем-то пошла. Ты могла бы сказать «нет» в любой момент. Ты же прекрасно знаешь, что я бы вытащил тебя из крепления, даже если бы нам уже сказали прыгать. Яра, ответь мне, зачем люди терпят?
И, несмотря на собственные шок и испуг, Яра заставила себя поднять голову. Не так-то уж и часто Гриша посвящал ее в свои философские измышления.
— В смысле? — хрипловато спросила она и шмыгнула носом.
Григорий отстранился и набросил ветровку ей на плечи. Потом снова обнял.
— Ну вот ты сейчас почему не сказала, что не хочешь? И почему за все эти годы ты ни разу не сказала мне, что несчастна со мной? Прям вот так, прямым текстом?
— Я говорила…
— Да, начинала, причем иносказательно, а потом соглашалась со мной, когда я говорил, что все нормально. Я себя не оправдываю. Просто это как с прыжком. Ты пошла со мной, и в какой-то момент поняла, что пожалеешь, но вместо того, чтобы отказаться, просто стояла и ждала, когда тебя сбросят с балки. Зачем?
И правда. Зачем? Неужели страх показаться глупой и трусливой оказался сильнее инстинкта самосохранения? Яра уткнулась Григорию в футболку, вдохнула запах. Он пах все так же: родным хорошо известным ей человеком. Пах уверенностью и спокойствием.
— Яра, почему ты перестала рисовать? — вдруг спросил он.
— Что?
— Ну, ты же все время рисовала. В школе. И в универе. И потом еще пару лет после него. А потом перестала.
— Не знаю, — ответила она. — Просто перестала. То времени не хватало, то еще что-то. А это ведь как с тренировками. Раз пропустишь, два пропустишь, а потом очень тяжело снова втянуться. А теперь я очень устала, Гриш. От всего устала и от себя…
— В смысле?
Она закрыла глаза.
— Я совсем запуталась. Пытаюсь найти выход и не могу. Хожу по кругу. У меня получается сформулировать вопросы, но я не могу найти на них ответы. И это так тяжело. Я ругаю себя, потом жалею, потом снова ругаю. А все потому, что я слабая. Я ничего не могу сама. Это отвратительно. Мне гадко то, во что я превратилась. Иногда я просто себя ненавижу. И ты правильно сказал, это все оправдания, что ты виноват. Это я с собой сотворила. Я хотела быть кем-то. А я никто.
— Что за глупости?
— Я взяла подработку и не справилась! — выпалила Яра.
Черт, она не собиралась ему это говорить.
— Подработку? — удивился Гриша. — Зачем? Я же даю тебе деньги. Тебе не хватает?
Яра зажмурилась.
Как объяснить человеку то, что он не хочет понимать?
— Потому что мне нужен собственный доход. Это вопрос самоуважения. Я хотела на эти деньги нанять няню…
— Ну, скажи, сколько тебе еще нужно…
— Гриша! Я хочу сама заработать! Чтобы не отчитываться перед тобой за каждую копейку! Не говорить, на что собираюсь потратить!
— Но я никогда не требовал, чтобы ты отчитывалась…
— Гриш, пожалуйста…
— Ладно, допустим. А почему не справилась?
— Потому что одно дело пялиться по ночам в свой блог, потому что тебе это нравится, и совсем другое — выполнять абсолютно неинтересный заказ с четко установленными сроками. Я кое-как его доделала, забрала деньги, осталась жутко недовольна собой и не смогла решиться взять новый.
— Работать по ночам — так себе идея…
— Но другие-то могут.
— Ну, так никто не говорит, что им это легко дается. Просто, возможно, у них совсем нет иного выхода. Яра, послушай, вот сейчас ты мать. Это просто такой период. А я как отец должен вас обеспечить. И это нормально.
Она качнула головой.
— Нет, Гриш, ненормально. У меня всегда были свои деньги. А сейчас их нет. И при наличии ног и рук я не могу их заработать. Знаешь, кем я себя после этого чувствую? Я смотрю на отца с мамой, на братьев. Они добились всего, чего хотели. Рита недавно возглавила какой-то филиал в агентстве, где работает. А я просто сливаю свою жизнь в унитаз…
— Ну, прекрати… Ты родила ребенка.
— Это любой может, если здоровье позволяет. В этом нет заслуги.
— Ты воспитываешь ее.
— О том, насколько хорошо я это делаю, можно будет судить только лет через двадцать.
— Ты блог свой ведешь. На тебя за эту неделю еще двадцать человек подписалось. Ты хороший специалист…
— Что?
— Специалист хороший. И…
— Нет. Ты заходил в мой блог?
Гриша улыбнулся.
— Заходил. У тебя там все очень красиво. И посты ты пишешь такие, с юморцой. И еще я подивился, как спокойно ты общаешься с людьми несмотря на то, что у нас с тобой творится. Даже подумал ненароком, что тебе совсем на это все равно.
Она мотнула головой.
— Незачем сор из избы выносить.
— Вот видишь. Ты еще и мудрая.
Яра горько рассмеялась.
— Прекрати. Я тупая.
— Так, ну все, — нахмурился Гриша. — Хватит про себя невесть что сочинять. Будь ты тупая, я бы на тебе не женился. Серьезно, Яр. Ты всегда была умной. И творческой вот опять же. Я же помню твои работы университетские…
— Ты в этом ничего не понимаешь.
— Искусство — это то, что вызывает эмоции. Ты сама мне так говорила.
— Боги, ты помнишь, что я тебе говорила.
— Конечно, помню. Ну так вот, они вызывали. Даже у такого чурбана, как я. Иначе стал бы я терпеть запах скипидара и краски три года подряд. Нет, Яра. Ты интересная и умная. Все. Просто, наверное, тебе тяжело дома сидеть. Но как только ты выйдешь из декрета, начнешь снова работать, ты это увидишь. И если хочешь, мы можем договариваться, и я буду сидеть с Майей, а ты сможешь ходить на все эти лекции и конференции. Ну, полегче?
Яра кивнула, не желая вдаваться в подробности своего состояния. То, что он говорил о ней, было приятно, но она не очень-то этому верила. Мама тоже периодически пыталась ее в этом убеждать. Они говорили так, потому что любили ее. Гриша все еще любил ее за что-то.