Завершаться муками ада.
И когда свою участь несчастную
С нежной грустью омою слезами,
Знаю лишь, что беда мною властвует,
Почему – того я не знаю.
Поначалу терплю покорно,
Восстаю потом безнадежно,
Горе он мне принес, бесспорно,
Только горе с ним – невозможно.
Ракель не раз задумывалась, какие чувства испытывала сестра Хуана, уходя в монастырь. Никогда не любить и не быть любимой мужчиной, никогда не оказаться в его объятиях, не познать близости!
Сама-то Ракель помнила, как чувствовала Хуана внутри себя, как он ласкал ее, как сливались их губы и тела. Конечно, она помнила также, какой испытала страх и трепет в тот миг, когда Хуан овладел ею, но что значил страх в сравнении с тем, как зажег он ее кровь?
Ракель призналась Хосефе, что у нее не хватит решимости последовать примеру сестры Хуаны, ибо, при всех превратностях жизни в миру, дисциплина, воздержание и самоотречение монашества явно не для нее. Ну а поскольку даже оставшиеся у Ракель после всех перипетий жалкие крохи состояния позволяли покинуть родной город, с которым у нее были связаны столь тягостные воспоминания, она решила переехать в Мехико и купить себе там домик – маленький, скромный, но вполне пригодный для одинокого существования, которое девушка собиралась вести. Кроме того, в столице у Ракель появилась возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь. Один португальский купец, друг ее покойного отца и человек достаточно широких взглядов, предложил ей обучать свободным искусствам трех своих дочерей. Могла ли она мечтать о чем-то лучшем, чем возможность жить в столице и сеять семена просвещения, обучая детей? Это была прекрасная возможность начать новую жизнь: подальше от Бахио, не отрекаясь от мира, не связывая себя обетами и сохраняя самостоятельность. Естественно, что такого рода планы встретили полную поддержку со стороны доньи Хосефы.
Голос крестной оторвал Ракель от воспоминаний и вернул ее к настоящему:
– Годой втянул нас в союз с Наполеоном против англичан, и мы оказались в положении мыши, затеявшей войну с кошкой. Испания уже лишилась флота, и как, спрашивается, может колония защититься от вторжения Британии? Нас поглотят целиком: или англичане, или сам Бонапарт. Интересно, как долго еще он позволит нам сохранять видимость независимости?
Донья Хосефа вздохнула и покачала головой.
– Моя дорогая, а ведь еще совсем недавно Испания была великой державой. То, что бездарные правители предают нас, разрывает мне сердце, особенно сейчас, когда повсюду враги, а война охватывает всю Европу, распространяясь, как моровое поветрие.
Однако сегодня Ракель слушала сетования своей крестной матери вполуха, ибо в это утро получила весточку о том, что было гораздо ближе ее сердцу, нежели вопросы европейской политики.
Уставившись в окно кареты и думая о своем, девушка лишь рассеянно кивала, и Хосефа легко прочитала ее мысли:
– Ты думаешь о нем, да, дорогая?
Называть имя нужды не было: обе и так прекрасно знали, о ком речь.
– Да, я думала о том, что рассказала мне Мария. Прошли месяцы, но люди все еще говорят о нем.
– А почему бы и нет? Ведь ничего более скандального в колонии раньше не происходило, не так ли? Я лично вообще не слышала ничего подобного за всю свою жизнь. Чтобы ребенка ацтека выдали за испанца? Чтобы пеон вырос и стал блистательным кабальеро, гачупино? А теперь он сбежал из тюрьмы и, по слухам, сделался разбойником, что вызвало настоящий переполох среди всех этих самодовольных носителей шпор. История, достойная пера романиста, поучительная и полная едкой иронии. Как жаль, милая, что тебя угораздило влюбиться в этого несчастного молодого человека.
– Я вовсе не люблю его.
– А вот и нет, любишь. Беда не в том, что он небезразличен тебе; меня огорчает, что твой избранник – дурной человек.
– В том, что его подменили, нет его вины.
– Разумеется, нет. Я имею в виду совсем другое: то, как он обошелся с тобой. Этот негодяй воспользовался тобой и бросил, когда ты попала в беду.
– Я не виню его. Это дядя заставил его обручиться со мной. А сам он никогда не любил меня и ни за что не женился бы на мне, не подталкивай его к тому денежные соображения, даже будь я самой красивой женщиной в колонии. Хочешь знать почему? Ну, во-первых, я метиска. Кроме того, он влюблен в другую женщину, которая, кстати, считается первой красавицей в Новой Испании. Так что обрушившиеся на нашу семью несчастья позволили ему избежать нежеланного брака, а с ним – и несчастливого будущего.
Донья Хосефа усмехнулась.
– Он глупец. Даже у нас в Гуэретаро известно, что эта особа, предмет его воздыханий, – корыстолюбивая сердцеедка, которая только и думает, как бы повыгоднее обменять свою красоту на богатство и положение в обществе. Да, ее внешность привлекает мужчин, но участь будущего супруга этой красавицы незавидна: она потребует самые дорогие украшения, самые роскошные особняки и экипажи и самые изысканные наряды.
– Ну, этого ему теперь бояться нечего. Ему нужно бояться только альгвазилов вице-короля.
Когда Ракель говорила о Хуане, голос ее звучал ровно, но сердце не могло оставаться спокойным.
Она полюбила его с первого взгляда и, не задумываясь, отдала самое дорогое, что может быть у девушки, свою невинность. Поэтому, когда Хуан расторг помолвку, бедняжка почувствовала, что ее сердце разбито. Сдержав подступившие из-за нахлынувших воспоминаний слезы, Ракель призналась крестной:
– Да, я вправду люблю его и никогда не полюблю никого другого. Я просто боюсь, что он никогда не найдет счастья, мне же предстоит умереть в монастыре, подписав отречение от мира своей кровью, как сестре Хуане.
Неожиданно донья Хосефа рассмеялась.
– Прости, дорогая, – пояснила она изумленно взглянувшей на нее крестнице. – Я смеюсь вовсе не над твоими словами. Просто я подумала, как отреагировали бы власти, узнав, что злоумышленник Хуан де Завала сбежал из Гуанахуато в сапогах твоего покойного отца.
AVENIDA DE LOS MUERTOS[2]
33
Итак, я благополучно покинул гасиенду Руперто Хуареса, привязав собачонку к телу его умершего отца. Теперь мой план заключался в том, чтобы направиться на северо-запад, в сторону Сакатекаса. В прежние времена мне случалось охотиться и в окрестностях Сакатекаса, и в дикой местности, что лежит к северу оттуда. Было очевидно, что довольно скоро люди с гасиенды начнут искать меня совместно с альгвазилами вице-короля, а где лучше укрыться спасающемуся бегством преступнику, как не на диком, неприветливом севере?
Вышеупомянутый Сакатекас был вторым в колонии по богатству серебряных рудников районом: он так и сочился деньгами, словно пироги медом; однако и сам город, и его округа считались куда менее цивилизованными, чем Гуанахуато. Я мог бы, наверное, бежать еще дальше на север, за сотни лиг, до самой реки Рио-Браво и редких поселений, расположенных за ней. Колония была огромна, города зачастую находились в неделях пути друг от друга, и можно было провести в пути не один день, никого не повстречав. Человек, набивший седельные сумы краденым серебром, имел возможность при некой толике удачи скрываться, пребывая в бегах, всю жизнь.
Да, бегство в Сакатекас представлялось самым очевидным выходом, и наверняка альгвазилы станут рассуждать именно так. Но я решил поступить хитрее: намеренно оставил (так, чтобы они бросались в глаза) следы, ведущие на север, а сам, обогнув гасиенду, двинулся на юг. Ясно, что именно в Сакатекасе меня будут искать в первую очередь. Мало того, многие из владельцев тамошних рудников и торговцев бывали у нас на гасиенде и знали меня в лицо. Стоит мне показаться на улицах города, и меня тут же узнают.
Кроме того, на севере было полно и других опасностей. По пути в отдаленные поселения вроде Таоса и Сан-Антонио одинокому всаднику приходилось остерегаться не только бандитов, но и диких индейцев: некоторые племена до сих пор, как их предки до прибытия испанцев, практиковали каннибализм. Бывая в тех краях на охоте, я неизменно проявлял осторожность, опасаясь этих двуногих зверей больше, чем четвероногих. К тому же я хорошо, пожалуй, значительно лучше, чем преследовавшие меня альгвазилы, знал не только север, но и малонаселенные земли на юге и востоке. Мне доводилось охотиться на краю обширной области гор и высоких равнин, которую мы называем долиной Мешико, и я знал, что находится за этими горами. Там царили жара и влага, висели ядовитые туманы и шли затяжные дожди, когда казалось, будто с неба обрушивается сам океан, причем вода в нем нагрета так, что впору свариться. И именно там, на побережье, находился главный порт колонии, Веракрус.
Эрнан Кортес основал город под названием Ла-Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус (Богатый Город Истинного Креста), когда впервые высадился на восточном побережье колонии еще в 1519 году. Интересно, что столь гордое имя было дано заложенному Великим Завоевателем поселению вовсе не из-за неслыханных богатств, поскольку конкистадоры не нашли там ничего, кроме болот и песков. Нет, оно отразило мечты Кортеса, его неутолимую жажду обогащения.
Добравшись до Веракруса, я найду способ сесть на корабль, который, может быть, отвезет меня в Гавану, королеву Карибов.
Мне необходимо было выбраться из колонии. Теперь нечего даже надеяться на то, что в случае поимки меня отправят на манильском галеоне на Филиппины. Куда как более вероятно, что альгвазилы повесят меня на ближайшем дереве. Так что побег через Веракрус – это единственный выход.
Чтобы попасть туда, мне придется пересечь горы, спуститься к жаркому побережью и проследовать по нему на юг, к порту. Да уж, приятным и легким этот путь никак не назовешь. Мало того что все это время за мной будут охотиться альгвазилы, а все дороги кишмя кишат разбойниками, так вдобавок в зловонных прибрежных болотах путника подстерегают прожорливые крокодилы и еще более прожорливые москиты, разносчики страшной болотной лихорадки vomito negro.