Когда силы мои восстановились настолько, что можно было пуститься в путь, четверо деревенских мужчин вместо лошадей и мулов (ибо животные тут ценились на вес золота, а труд людей стоил гораздо дешевле) доставили меня в Мериду на самодельных носилках: два параллельных шеста с привязанными пенькой трехфутовыми поперечинами, этакой рамой для травяного гамака.
По пути в Мериду нам попадались большие, запряженные мулами телеги, груженные главным образом некрученой пенькой, которой еще предстояло быть свитой в веревки, – это был главный местный товар.
Город Мерида показался мне весьма симпатичным: там имелось немало просторных двухэтажных особняков с балконами и патио; большинство домов были хоть и одноэтажными, но достаточно высокими и к тому же каменными.
Как во многих других городах колонии, в центре Мериды находилась большая, более двух сотен шагов как вдоль, так и поперек, plazuea, то есть площадь. Здесь размещались церковь, резиденция епископа, дворец губернатора и различные присутственные места. От площади лучами расходились улицы, обрамленные жилыми домами, мастерскими и лавками. Неподалеку виднелась крепость со стенами из темного серого камня.
Одной из отличительных особенностей города были его кареты, хотя я уже видел подобные экипажи в Кампече и слышал, что это уникальные повозки, используемые только на Юкатане. Прозванные calesas, то есть шарабаны, они представляли собой что-то вроде деревянных избушек на колесах, неуклюжие с виду, обычно красного цвета, с яркими цветными занавесками. Повозки эти всегда запрягались одной лошадью, на спине которой сидел мальчик.
Во время прогулок по здешней alameda в каждой из таких карет сидели две или три дамы, разумеется, испанки. Женщины тут ездили без шляп или вуалей, но украшали свои прически цветами. Держались они со скромной простотой, что существенно отличало их от жительниц больших городов на севере. То же самое можно было сказать и относительно индианок и метисок, попадавшихся на улицах. Были среди них хорошенькие и даже очень, лишенные лоска и кокетства, присущего столице или Гуанахуато, но зато отличавшиеся естественностью и безыскусным очарованием.
Мерида встретила меня как героя. Отцы города безоговорочно посчитали меня Карлосом Гали и не скупились на помощь, ибо, зная, что экспедиция работала по личному велению короля, решили, что казна с лихвой возместит расходы, которые понесли, принимая меня, местные власти.
А спустя неделю меня в здешнем дилижансе, еще одной разновидности calesa, доставили в морской порт Сисаль. Дорога заняла целый день, и я радовался каждой миле, отделявшей меня от города. Мне не терпелось убраться подальше. Новости до Мериды, располагавшейся на окраине колонии, доходили не скоро, но я уже слышал немало историй о французских шпионах и их заговорах с целью захватить Новую Испанию. А ведь я выдавал себя за Карлоса Гали, то есть человека, который, как мне было хорошо известно, некоторое время работал на французов. Так что лучше поторопиться и уехать, прежде чем меня повесят за его преступления... или выявят мои собственные.
Как назло, ни один корабль не отплывал в ближайшее время в Гавану, а поскольку задерживаться на Юкатане я боялся, то, хотя это был и не самый лучший вариант, нанял шлюпку, которая доставила меня на судно, отправлявшееся в Испанию.
Конечно, я вовсе не возражал против того, чтобы побывать в Испании, ибо как житель колонии был воспитан в убеждении, что Иберийский полуостров, где находятся Испания с Португалией, подобен благоухающим садам Эдема. Однако я поднимался бы на борт корабля с куда большей охотой, не будь у меня оснований опасаться приема, который могла оказать мне Европа.
В Испании сейчас бушевала война, и жители ее отчаянно сражались с ужасным Наполеоном, одним из величайших завоевателей в истории человечества. А я, позвольте напомнить вам это еще раз, отправлялся в Испанию под именем Карлоса Гали, ученого, участника экспедиции, имевшей колоссальное научное значение... Под именем человека, который совершил героический побег, вырвавшись из лап кровожадных каннибалов... И который был французским шпионом.
ЯЗВА НАПОЛЕОНА
Испанцы мужественны, отважны и горды; они – идеальные убийцы. Этот народ не похож ни на какой другой: испанец ценит исключительно себя и любит одного только Бога, которому служит очень плохо.
53
Мадрид, Испания, 2 мая 1808 года
В то утро Пако, двенадцатилетний уличный сорванец, вышел из находившейся в самом сердце трущоб лачуги и двинулся по улице. Он обгладывал маленький кусочек жирного мяса на косточке, полученной в благодарность от соседки, ночные горшки которой он выносил. Его мать умерла, и в основном мальчик был предоставлен самому себе, поскольку хотя и жил с отцом, который выгребал навоз в конюшне, тот частенько не возвращался домой ночевать, и для Пако было привычным делом поутру находить родителя в сточной канаве.
Удивительно высокий для своего возраста, этот долговязый парнишка не уступал ростом большинству взрослых мужчин, но был худым, как щепка, поскольку редко наедался досыта. Сейчас Пако шел к центральной площади Мадрида – Puerta del Sol, или Воротам Солнца, – куда со всех сторон стекался народ. С площади толпа по двум улицам – Калье-Майор и Калье-Ареналь – потекла к королевскому дворцу.
Подхваченный общим потоком, Пако слышал повсюду гневные, негодующие слова – люди возмущались неслыханным коварством французов, сначала заманивших к себе в страну и захвативших в плен испанского короля, королеву и наследного принца, а потом вдобавок нагло поправших суверенитет Испании, вознамерившись вывезти во Францию еще и младшего принца, совсем ребенка.
Прислушиваясь к гневным возгласам взрослых, Пако и не подозревал, что эти самые люди, включая и его самого, скоро развяжут на Иберийском полуострове настоящую кровопролитную войну, которая продлится целых шесть лет и сокрушит мечты о мировом господстве одного из величайших завоевателей в истории человечества.
Под предлогом подготовки к совместному вторжению в Португалию французские войска заняли Мадрид, а следом и другие ключевые города страны, и это вероломство всколыхнуло настоящую бурю страстей. Возмущенные испанцы освистали въехавшего в их столицу в золоченой карете французского главнокомандующего Мюрата, но он ввел в город тридцать шесть тысяч французских солдат, тогда как испанский гарнизон составлял всего три тысячи человек, да и тем местные власти от имени короля приказали не препятствовать захватчикам.
– Позор! Позор! – кричали люди, узнав о том, что их армия не будет сражаться, защищая народ, а члены королевской семьи отказались от своих прав в обмен на щедрые пенсии.
Высшая знать Испании, богатые гранды, трусливо последовали примеру королевской фамилии и молча согласились на завоевание страны Францией, скорее всего, в обмен на обещание Наполеона не покушаться на их имущество, привилегии и власть. Из политических институтов Испании только церковь, которую Наполеон в покоренных землях Европы беззастенчиво унижал и грабил, посмела поднять голос против французской оккупации.
– Они забирают нашего Пакитито! – слышал мальчик неоднократно повторявшиеся крики.
Девятилетнего принца Франсиско, младшего сына Карла, поселили в королевском дворце. В толпе распространился слух о том, что маленького принца, который пользовался особой любовью жителей Мадрида, хотят увезти в карете во Францию. Именно его народ ласково называл Пакитито.
И между прочим, настоящим именем нашего героя, двенадцатилетнего уличного сорванца Пако, тоже было Франсиско.
Увлекаемый бурлящей от негодования толпой к дворцу, Пако вдруг увидел французские войска: кавалерию и пехоту, выстроившуюся перед линией пушек. Некоторые при виде солдат заколебались, однако большинство лишь прониклось еще пущим гневом против оккупантов.
Добравшись до площади, Пако, чтобы лучше видеть, взобрался на стоявшую напротив дворца статую. Одну сторону площади занимали французы: пехотинцы с мушкетами и драгуны в седлах; позади виднелись артиллерийские орудия. А у дворцовых ворот вытянулась вереница карет. Крики «Они увозят нашего Пакитито!» пронеслись по толпе, и люди из передних рядов, бросившись к каретам, принялись разрезать упряжь ножами. И тут французы неожиданно открыли огонь.
Первая шеренга пехотинцев, сделав залп, припала на колено для зарядки мушкетов; вторая, произведя выстрелы, потупила так же; а после залпа третьей шеренги первая уже снова была готова вести огонь. Пули, выпущенные в густую толпу со столь малого расстояния, разили наповал, пробивая насквозь тела и порой поражая одновременно двух, а то и трех человек. После тройного залпа мушкетеры отступили назад, за артиллерийские позиции, и тогда заговорили орудия.
Французские пушки стреляли по толпе почти в упор, прямой наводкой, так что шрапнель буквально рвала людей на куски. Пако застыл в ужасе, вцепившись в статую. В один миг площадь усеяли изуродованные, истерзанные, окровавленные тела, причем немало среди них было женщин и детей.
Едва отгремели пушки, мушкетеры снова выступили вперед и повторили тройной залп, после которого на уже разбегавшихся в панике людей, рубя их саблями и топча упавших, ринулась кавалерия.
К счастью, на Пако никто не обратил внимания, и когда всадники проскакали мимо, паренек спрыгнул на землю: надо было как-то выбираться из этой сумятицы и возвращаться домой. Вокруг царили хаос и ужас, повсюду валялись окровавленные тела, обезумевшие мужчины искали своих жен, женщины отчаянно кричали, призывая детей.
Однако сколь ни сильна была паника, жестокая расправа над мирными жителями всколыхнула весь город, и скоро на смену ужасу и отчаянию пришла ярость. Люди высыпали из домов, вооружаясь на ходу чем попало: топорами, дубинками, кухонными ножами – словом, всем, что могло разить и ранить. Женщины и дети принялись осыпать французов камнями с крыш и балконов домов, в ход пошли вывороченные из мостовых булыжники.