Главным правилом Умберто было: что бы ни случилось, следует всегда и во всем – и в одежде, и в разговоре, и в манере держаться, и в образе жизни – оставаться настоящим аристократом. Испытывая высокомерное презрение к торговле и не имея к тому же ни малейшего представления о том, как делаются деньги, он мудро предоставил заниматься делами своей первой супруге. Под приглядом этой женщины они шли неплохо, но после ее смерти, и особенно после того как маркиз вступил в новый брак с очаровательной Изабеллой, заметно пошатнулись. Неудачные капиталовложения, вкупе с собственными проигрышами и расточительностью молодой супруги, привели к сокращению доходов и самого состояния, но Умберто, разумеется, не обсуждал эти вопросы с Изабеллой, ибо настоящему аристократу не пристало говорить с женой о столь низменных материях. Тем паче что новоиспеченная маркиза все равно понимала в делах еще меньше, чем он.
– Ты восхитительна, дорогая, – сказал супруг Изабелле. – И дело не в наряде. Ты осталась бы красивейшей женщиной в колонии даже в лохмотьях.
– Ты так добр, Умберто. А что, ювелир уже прислал мне то ожерелье? Я хотела бы надеть его завтра вечером.
При упоминании о драгоценностях маркиз поморщился: опять Изабелла вводит его в расходы. Но вслух сказал лишь:
– Его доставят mañana, завтра.
Умберто жестом велел служанке удалиться и, когда та ушла, напыжившись, заявил:
– Мне жаль, что подобный hombre дерзает просить тебя о встрече. Я, конечно же, разделался бы с ним на поле чести, всадив наглецу в грудь пулю, но ты ведь знаешь, вице-король запретил испанцам марать руки нечистой кровью.
Изабелла вздохнула.
– Все это так странно. Сначала Хуан был блестящим кабальеро, а потом вдруг сделался пеоном. Ну что ж, на все воля Божья... Скажи, дорогой, а у тебя есть на примете ювелир, который мог бы сделать алмазные сережки под стать этому моему ожерелью?
77
Великий день наконец настал. Подкупленная служанка передала сеньоре маркизе записку, и Изабелла ответила, согласившись на свидание. Бумага сохранила запах ее розовых духов, всколыхнувший воспоминания о славных днях в Гуанахуато... о роскошной карете и мелодичном смехе... и о том Хуане де Завала, знатном кабальеро, горделивом принце paseo.
Бруто, чтоб тебе вечно гнить в аду, и пусть молот Сатаны раз за разом плющит тебе яйца!
Впрочем, нет, и на смертном одре я буду молиться о том, чтобы мне самому хоть на несколько минут позволили заняться этим старым подлецом.
Место для встречи Изабелла выбрала за городом, на склоне холма Чапультепек, в нескольких часах езды от центра столицы. Название Чапультепек означало на варварском языке ацтеков «Холм Кузнечиков». Оттуда, с высоты в пару сотен футов, открывался удивительный вид на Мехико: город был как на ладони со всеми его дамбами и каналами, соборами и бесчисленными церквями, роскошными особняками и домами поменьше, семинариями, мужскими и женскими обителями и двумя огромными, тянувшимися через равнину, акведуками.
Некогда на холме стоял языческий ацтекский храм, а ныне его место занимал летний дворец вице-короля, хотя все знали, что на самом деле это крепость, возведенная для того, чтобы правителю колонии было где укрыться, если политический климат сделается слишком «жарким».
Направляясь к месту свидания, я размышлял о муже Изабеллы. Побывав в Испании, я проникся глубоким уважением к ее культуре и вообще всему тому, что она дала колонии. Но мое уважение относилось к народу, а не к правителям или родовой аристократии. С этими последними у меня были особые счеты. Сначала гачупинос в колонии ни за что ни про что превратили меня в отверженного, а затем, уже очутившись в Испании, я насмотрелся на вероломное и трусливое поведение местной знати, озабоченной исключительно сохранением своих богатств, в то время как простые люди отважно и бескорыстно, чуть ли не голыми руками, сражались с захватчиками не на жизнь, а на смерть. Словом, я полностью избавился от какого-либо почтения к высшим классам общества. Так вот, что касается мужа Изабеллы... Из разговоров в гостинице и на улицах я уяснил, что маркиз являлся типичным образчиком знатного испанца, полного тщеславия и претенциозного высокомерия. Мне ли было не знать таких людей, ведь в бытность свою гачупино я вращался с ними в одном кругу. Рассказы о чванливости дель Мира напомнили мне историю о двух гачупинос, чьи экипажи встретились на узкой, не позволявшей проехать им одновременно, аллее, где оба и застряли, поскольку каждый требовал, чтобы другой свернул в сторону и дал ему дорогу. Друзья приносили им еду, доставили даже одеяла и подушки, а два этих испанских петуха терпеливо ждали в своих колясках, норовя пересидеть один другого. По прошествии пары дней эта история приобрела широкую известность, и праздные зеваки стали стекаться толпами, чтобы поглазеть на знатных упрямцев. Наконец, после того как эта бессмыслица продолжалась пять дней, в дело вмешался лично вице-король. Он приказал им развернуться и разъехаться в разные стороны, одновременно и с равной скоростью.
А теперь скажите, ну разве так ведут себя настоящие мужчины? Да если бы кто-нибудь посмел не уступить мне в бытность мою гачупино дорогу, я бы мигом вызвал наглеца на дуэль.
* * *
Изабелла избрала местом нашего свидания небольшой каменный дом, где прежде жила семья садовника, смотрителя парка. Парк был разбит бывшим вице-королем, которого впоследствии отозвали в Испанию, поскольку он самым возмутительным образом вознамерился превратить колонии в свое собственное ленное владение. С тех пор и парк, и домик смотрителя оказались заброшенными. Я знал это наверняка, поскольку предусмотрительно побывал тут заранее, дабы убедиться, что знаю дорогу. Свидание с любимой должно было состояться на закате, и я никак не мог позволить себе опоздать. Меня обрадовало, что Изабелла назначила встречу рядом с заброшенным домом, это сулило мне надежду: наверняка там найдется и постель.
Добравшись до утоптанной дороги, что шла через парк, я увидел возле дома ее экипаж и в нетерпении погнал Урагана галопом.
Когда я подъехал к бывшему дому садовника, Изабелла как раз выходила из рощи. Я спешился и привязал Урагана к коновязи, однако навстречу своей возлюбленной не бросился. Мне вдруг стало страшно: а вдруг Изабелла меня отвергнет?
Она подошла сама, и мы встретились напротив коновязи. Вид у нее был какой-то странный, словно бы растерянный.
– А ты нынче рано, Хуан.
От ее мелодичного смеха у меня бешено заколотилось сердце.
– И ты стал еще больше похож на мятежника и bandido, чем раньше.
– Помнится, прежде ты говорила, что я напоминаю тебе lépero.
– Ну не без того, конечно...
Она изящно обмахнулась веером.
– В любом случае, ты стал еще мужественнее. Ты всегда отличался грубоватой привлекательностью, но сейчас выглядишь так, словно выкован из стали. Ничего удивительного в том, что франты на paseo тебя пугаются.
– Изабелла, любовь моя... Я никогда не прекращал думать о тебе.
Она медленно двинулась назад к экипажу, возле которого ее дожидался кучер. Меня это совсем не устраивало, я не хотел, чтобы она находилась у него на виду – и под его приглядом.
– Может, прогуляемся? Или заглянем в дом?
– Нет. Я не могу задерживаться надолго.
Когда Изабелла подалась к двери кареты, я удержал ее за руку и сказал: «Смотри», – кивнув на свои ноги.
Она снова обмахнулась веером, непонимающе округлив глаза.
– Смотреть куда?
– На мои сапоги.
– На твои сапоги? – Изабелла пожала плечами. – У тебя просто какая-то навязчивая идея! Дались тебе эти старые сапоги! Разве ты не можешь купить новую пару? Я слышала, у тебя завелось приличное состояние. Но ты, наверное, даже и о подарке мне не позаботился?
Какой же я идиот! Ну что мне стоило принести Изабелле подарок? А ведь следовало бы осыпать ее драгоценностями.
– Прости меня, милая, я об этом не подумал. Но посмотри, ты узнаешь сапоги?
– С какой стати мне их узнавать?
– Ну как же, это ведь те самые, которые ты послала мне еще в Гуанахуато, когда я был в тюрьме.
Она расхохоталась, и на сей раз вместо волшебной музыки в ее смехе звучало неприкрытое презрение.
– Да ты никак рехнулся, Хуан! Зачем бы я стала посылать тебе сапоги?
– Но... я... я подумал...
Язык мой вдруг стал заплетаться. Что-то не складывалось у нас с Изабеллой свидание. Я мечтал о нем тысячу ночей, но сейчас чувствовал себя так, словно угодил в зыбучий песок.
Тем временем она забралась в карету и захлопнула за собой дверцу. Я воззрился на нее в ошеломлении.
– Изабелла! Ты не можешь вот так взять и уехать. Мы ведь просто...
– Слишком поздно для никчемных разговоров, – равнодушно обронила она, глядя на меня пустыми глазами.
Экипаж качнулся: кучер вскочил на козлы и взялся за кнут, причем взгляд его был устремлен куда-то мимо меня. Потом он как следует огрел мулов кнутом, и они рванули с места, что твои скакуны. Бросив наконец через плечо взгляд туда, куда смотрел кучер, я понял, что прямо на меня скачут пятеро всадников с обнаженными клинками. Я был безоружен, если не считать ножа за голенищем: моя шпага осталась притороченной к седлу Урагана.
Я помчался к своему коню, хотя шансов опередить верховых было немного. Когда первый из них почти настиг меня, я резко развернулся и заорал, размахивая руками, в одной из которых был зажат нож. Лошадь незнакомца испугалась, шарахнулась назад, остальные налетели на нее и сбились в кучу. Вздумай кто-то пугнуть так Урагана, мой конь втоптал бы его в землю, но эти лошадки для променада не были боевыми скакунами.
Едва я успел сбросить поводья Урагана с коновязи, как на меня, размахивая клинком, налетел верховой, и мне, дабы спастись, пришлось нырнуть под лошадиное брюхо. Ураган всполошился, развернулся и лягнул неприятельского коня. Но теперь все пятеро моих врагов соединились.
Окруженный пятью мельтешащими лошадьми и всадниками, неистово размахивавшими клинками, Ураган пребывал не в лучшем расположении духа и, будучи на полголовы выше лошадок этих павлинов, принялся безжалостно молотить их копытами, да еще и кусаться, так что я сам, повиснув на узде, опасался за свою жизнь. Хотя я выронил шпагу, которую ухитрился достать из ножен, но зато, схватившись за луку, сумел-таки вспрыгнуть в седло, после чего галопом направил Урагана в ближайшую рощу.