Один из всадников подскочил ко мне и, свесившись с седла, полоснул клинком. Поскольку все это время я продолжал каким-то чудом держать нож, мне удалось отвести рубящий удар, который пришелся по ноге. Из раны мигом хлынула кровь. Противник галопом пролетел мимо и стал разворачивать скакуна, чтобы атаковать.
Внезапно на меня ринулся еще один, появившийся неизвестно откуда всадник, и мне пришлось, резко натянув узду, свернуть на Урагане за дерево, тогда как мой преследователь по инерции влетел на всем скаку в густые заросли. Держась за луку седла, я соскочил с коня и подхватил с земли толстый, крепкий сук. Увидев это, всадник, чей конь запутался в кустах, выхватил шпагу.
Моя дубинка просвистела мимо его головы, однако ему пришлось уклониться, и это дало мне крохотное преимущество, буквально долю мгновения, необходимую на то, чтобы подскочить к противнику, схватить его и выдернуть из седла.
Он сильно ударился о землю, а я упал сверху, заехав коленом ему под дых. А затем прикончил врага его же клинком, после чего схватил оружие в зубы и вскочил на Урагана. Клинок был так себе – не боевая сабля или палаш, а парадная шпажонка, какие светские щеголи таскают с собой для красоты, – но в моей искусной руке и такое оружие было опасным, я запросто мог бы обезглавить им поросенка.
И похоже, сейчас мне понадобится все мое мастерство, ибо на меня мчались сразу двое всадников, хотя им обоим изрядно мешали заросли кустарников и деревьев. Один из преследователей наставил на меня пистолет. Дуло смотрело на меня, как разверстая могила, но хотя оттуда полыхнуло пламенем смерти, хорошо прицелиться на скаку мой противник не сумел, а потому промахнулся, и пуля угодила в ногу. Он перехватил пистолет и бросился на меня, размахивая им, как дубинкой, однако я опередил врага, перерубив ему руку в локте.
Жуткий вопль, который издал этот бедняга, заставил его державшихся позади товарищей ненадолго остановиться. Меня это не волновало: я пришпорил Урагана и устремился на ближайшего всадника. Тот собрался было бежать и попытался развернуться, но перепуганная лошадь вскинулась на дыбы и сбросила его. Он остался пешим, один на один со мной, ибо оба приятеля, бросив его на произвол судьбы, уже во весь опор скакали прочь.
Когда я настиг негодяя, он нырнул, пытаясь уклониться от моего рубящего удара сверху. Я замахнулся, норовя отсечь врагу голову, но удар пришелся в пустоту. Он страшно выпучил глаза и в ужасе заорал, замахал руками, пригнулся, ринулся наутек... и вмазался лбом прямо в ствол дерева.
Мой преследователь валялся под деревом без чувств, неподвижный, как мертвец. Там я его и оставил – без лошади, без оружия, без сознания.
На обратном пути в город я не приметил ни малейшего следа всадников или экипажа Изабеллы. Раны мои кровоточили, причем особенно беспокоил порез на ноге. Выпущенная из пистолета пуля зацепила меня лишь вскользь. Я соорудил временную повязку из шарфа, утешаясь тем, что моя рана была куда менее серьезной, чем у того малого, который остался под деревом. Он умирал, и не только потому, что приятели бросили его истекать кровью; просто разрубленный сустав, как правило, означал смертный приговор.
Ни малейшего сочувствия к этому трусливому псу я не испытывал. Он и его никчемные amigos напали на меня – пятеро против одного, – и, согласитесь, умри я, это было бы чистой воды убийством. Люди, имеющие понятие о чести, никогда не нападут на одинокого человека стаей, словно подлые койоты. Я не был знаком со своими преследователями, но ни минуты не сомневался в том, кем – или чем – они были. Вертопрахами с paseo. Да, нападение шайки трусливых подонков взбесило меня, но гораздо хуже их коварства и боли в раненой ноге оказалось предательство, совершенное Изабеллой.
¡ Аy de mí! Женщина, которую я любил, под предлогом свидания заманила меня в ловушку: она хотела, чтобы меня убили. Как могла Изабелла пойти на такое гнусное злодеяние? Наверняка ее принудила эта трусливая свинья, ее муж. Должно быть, он проделывал с бедняжкой что-то ужасное, если вынудил согласиться на предательство.
С одной стороны, я все время пытался найти Изабелле оправдание, но с другой... В ушах у меня, разрывая сердце, постоянно звучали ее ужасные слова. Как презрительно она расхохоталась при одной лишь мысли о том, что могла передать мне в тюрьму сапоги! Правда, кучер ее мужа постоянно находился неподалеку, в пределах слышимости, и все, что она говорила мне в ответ, наверняка должно было стать известно маркизу. Однако, как бы то ни было, эти насмешки и ее презрительный смех терзали мою душу.
Но потом я вспомнил, как она выглядела, когда выходила из рощи и шла ко мне на фоне сельского домика, – эти золотые волосы, неповторимая улыбка, незабываемые глаза...
– Изабелла! – выкрикнул я в ночь. – Что они с тобой сделали?
* * *
Я понимал, что возвращаться сейчас к себе домой неразумно, однако потерял столько крови, что нуждался в надежном убежище. И я отправился к той, единственной в мире женщине, у кого не было ни малейших оснований мне помогать, но которой я мог довериться, ибо знал ее верное и честное сердце.
Ракель спрятала Урагана на конюшне у своего друга.
– Андреас Квинтана Роо, член литературного клуба, к которому я принадлежу, подержит пока твоего коня у себя, – сообщила она, когда я наутро заявился к ней в спальню.
– Я перепачкал твое белье, Ракель. Прости меня, оно все в крови.
– Ничего страшного. Одеяла можно отстирать. Главное, что у тебя прекратилось кровотечение.
Она помолчала.
– Твой дом сгорел сегодня ночью. Официальная версия такова: ты внезапно сошел с ума и набросился на безоружных, ни в чем не повинных креолов.
– А потом поджег собственный дом? Так, что ли?
– Ну да. Какой спрос с сумасшедшего.
– А вдов и сирот я, случайно, не убивал? Какие еще злодеяния мне приписывают?
– Ну... Слухи множатся, как пеструшки.
– А нельзя ли без недомолвок? Говори уж прямо – о чем судачат люди?
Ракель вздохнула и отвела глаза.
– Говори, не бойся. Как-нибудь выдержу. Я мужчина.
– Ага, может быть, поэтому у тебя совсем нет мозгов. Так вот, гачупинос раззвонили повсюду, будто ты выманил Изабеллу из дома, угрожая убить ее мужа. Но отважные друзья последовали за маркизой, застали ее боровшейся с тобой... В тот самый момент, когда...
– Ну, договаривай! Когда я пытался ее изнасиловать?
– Sí, когда ты пытался ее изнасиловать. Безоружные гачупинос устремились ей на помощь, и ты свирепо набросился на них. Двоих убил, еще одного тяжело ранил и сбежал, прежде чем тебя успели схватить.
– Ракель, ты хоть раз в жизни видела кабальеро, отправившегося куда бы то ни было без оружия?
– Да я в этой истории ни единому слову не верю, и многие другие тоже. Но еще больше людей склонны верить худшему. И если тебя схватят...
– Понятно, возможности доказывать свою правоту у меня не будет, потому что до суда я не доживу.
Да и денег, чтобы подкупить правосудие, тоже не будет. На мои средства в банке наложит запрет вице-король.
Я не мог оставаться с Ракель: ведь если меня обнаружат у нее в доме, это грозит хозяйке большой бедой. Правда, сама она готова была пойти на риск, но я не имел прав на подобные жертвы. И потому сказал ей:
– Мне следует покинуть Мехико, и немедленно!
– Но, Хуан, – возразила Ракель, – ты не сможешь выехать из города на своем коне. Ураган слишком узнаваем, он сразу бросается в глаза. Мы тут потолковали об этом с друзьями из литературного клуба...
– Надеюсь, не с Лизарди?
– Нет, мы все знаем, что он человек ненадежный. Завтра мои друзья хорошенько замаскируют Урагана, а потом группа всадников, один из них на твоем жеребце, спокойно выедет из города. Они оставят коня на ранчо одного из моих приятелей.
– Предупреди, что Ураган норовист, пусть на него садится самый лучший наездник.
– Они это уже знают, нравом твоей жеребец под стать хозяину. Так вот, с Ураганом вопрос решен, однако вывезти из города тебя будет гораздо труднее. Леона Викарио, она из хорошей, известной в городе семьи, спрячет тебя в своем экипаже: ляжешь на пол, и тебя вывезут за дамбу.
– А разве альгвазилы не обыскивают экипажи и фургоны?
– Нет. Общее мнение таково: в том ли направлении, в другом ли, но ты уже сбежал из города, так что искать тебя в столице бесполезно. Но мы не хотим напрасно рисковать: а вдруг по чистой случайности кто-нибудь заметит и узнает тебя.
– Спасибо, Ракель. Но вот что мне непонятно: эти твои друзья, книжники, почему они вообще мне помогают?
И снова она ответила не сразу.
– В колонии повеяло свежим ветром перемен, и мы надеемся, что он сдует прочь старое, отжившее и принесет новое.
– Ты имеешь в виду революцию?
– Я и сама толком не знаю, что имею в виду. Но сейчас важно другое. Хуан, ты стал жертвой несправедливости и на своей шкуре испытал, какие беззакония творятся в колонии. Я знаю, ты по натуре одиночка. Но не сомневаюсь: так будет не всегда, рано или поздно ты сделаешь свой выбор, и когда это произойдет, вся сила и ярость лучшего бойца в Новой Испании окажутся на нашей стороне. Именно так я и сказала своим друзьям.
* * *
Итак, я покинул Мехико в экипаже Леоны Викарио. Она во многом напоминала мне Ракель: обе подруги были отважны, умны, образованны и искренни. Девушки забросали меня вопросами о том, как обстоят дела в Испании. Леона непритворно ужасалась, когда я описывал зверства, творимые захватчиками, и приходила в восторг, слушая о героических подвигах простых людей, поднявшихся на защиту своей родины.
Вопрос о том, куда я направлюсь дальше, мы по пути не обсуждали, но Ракель еще раньше предложила:
– Езжай к падре. Он будет рад тебя видеть.
– Нет. Неприятности следуют за мной по пятам, и я не хочу привести их к порогу отца Идальго.
– Они и так давно караулят у его порога. Я ведь говорила тебе, что за ветры дуют нынче в колонии, и порой это злые ветры. И очень может статься, что падре понадобится надежный клинок.