– Как я понимаю, Хуан, назначение на командную должность тебя не привлекает?
Я пожал плечами.
– Это для тех, кто гоняется за властью и славой.
Я не стал говорить ему о том, что Альенде и другие офицеры-креолы никогда не доверяли мне и не желали видеть в своем кругу. Для них я наполовину оставался разбойником-пеоном, унижавшим и даже убивавшим их сородичей, испанских креолов.
– Я так и думал, что тебя это не заинтересует. Ты не из тех, кому нравится отдавать приказы... и выслушивать их. Сдается мне, ты скорее lobo, одинокий волк, а не павлин.
Я рассмеялся. Священник прочитал мои мысли. Офицеров-креолов, щеголявших в своих великолепных мундирах, я и впрямь считал за павлинов и лишь некоторых признавал хорошими бойцами. Скажем, Альенде был, на мой взгляд, mucho hombre и настоящим солдатом.
– Ты не веришь в революцию, Хуан?
Я помедлил, прежде чем ответить.
– Честно говоря, я и сам не знаю, во что верю.
– Помнится, раньше ты говорил, что готов сражаться за своих друзей. Но сейчас, когда ты видишь армию ацтеков, одержимую мечтой о свободе, не откроется ли твое сердце и для них тоже?
– Я столько всего в жизни испытал и столько всего о себе слышал, что уже и сам не знаю, где правда и чему верить. Но вы всегда были моим другом, падре, так же как Ракель и Марина. Если понадобится постоять за вас троих, я сделаю это, даже рискуя собственной жизнью. Но если вы спросите, готов ли я отдать жизнь за офицеров-креолов или индейцев, мой ответ будет «нет». Пока вы трое сражаетесь на стороне революции, я с вами. Но без вас – это не моя война.
– То, что ты готов сражаться за меня, это высокая честь, но все же, если тебе придется расстаться с жизнью, я бы хотел, чтобы она была отдана не за меня, а за народ Новой Испании.
А ведь падре прав: я волк-одиночка. Может быть, потому, что рос без любви и ласки. Так или иначе, я всегда путешествовал налегке... и в одиночку.
– У меня было немало возможностей понаблюдать за тобой, – продолжил Идальго. – Во многих отношениях ты мудрее меня.
Он махнул рукой, отметая мой протест.
– Нет, я ведь говорю не о книжной премудрости, а о жизненном опыте, которого тебе не занимать. Большинству из нас, живущих тут, в Бахио, довелось повидать разве что соседние города вроде Гуанахуато или Сан-Мигеля, а ты, подумать только, дважды пересек океан и сражался против лучшей армии в мире.
– Ну, падре, не надо преувеличивать, я участвовал всего лишь в паре партизанских стычек...
– А что, по-твоему, имеет место сейчас? Не позволяй себе обмануться размером нашей армии. Она и вооружена, и обучена гораздо хуже, чем любая из когда-либо действовавших в Испании. Но послушай, Хуан, ты обладаешь одним талантом, которому завидует даже Альенде, а знай об этом остальные, завидовала бы и вся армия.
Я нахмурился.
– Не пойму, о чем речь, падре. Что за талант вы имеете в виду?
– Талант выживать. Ты полдюжины раз избегал вице-королевских смертных приговоров, сумел вывернуться из хватки диких майя, выскользнул из петли в Кадисе и уклонился от французских пуль в Барселоне только для того, чтобы вернуться в Новую Испанию, бежать из Мехико и теперь помогать мне вести вперед повстанческую армию. С такими качествами, Хуан, нужно выигрывать войны, а не стычки.
– Ну, положим, этот талант напрямую зависит от способности прятаться и улепетывать, – со смехом промолвил я.
– Как бы то ни было, ты обладаешь чудесным умением – попадая в центр всяческих заварушек, выбираться оттуда живым. Это твое ценное качество я и собираюсь использовать. Хочу, чтобы ты стал шпионом.
Я изумленно воззрился на собеседника. Шпионом? А ведь со шпионами, если они попадаются, обходятся даже более сурово, чем с предателями.
– Я хочу, чтобы ты организовал и возглавил маленькую группу доверенных людей, которые смогут снабжать нас необходимыми сведениями. Мы идем на Селайю и Гуанахуато, и мне нужно знать, что в связи с этим планируют предпринять тамошние власти. Кроме того, разумеется, необходимо иметь представление обо всех передвижениях и маневрах вражеских войск. После Гуанахуато мы двинемся на Мехико...
Он покосился на меня и заключил:
– Ну, что скажешь, сеньор Одинокий Волк? Согласен ты стать моими глазами и ушами во вражеском стане?
– Сеньор капитан-генерал, я буду служить вам до тех пор, пока враги не вырвут мне язык и не выколют глаза!
– Будем надеяться, что до этого не дойдет.
Я отъехал подальше от лагеря, чтобы побыть в одиночестве и хорошенько обдумать, во что ввязался на сей раз. Не могу я без приключений, а? Я чуть ли не воочию видел ехидную усмешку на физиономии сеньоры Фортуны. Но я говорил чистую правду, заявляя, что буду сражаться за своих amigos. И уж конечно, не оставлю ни Марину, ни Ракель на милость вице-королевских вояк, когда – вернее, в том случае, если – повстанцы потерпят поражение. И разумеется, я не повернусь спиной к падре, который теперь вызывал у меня не только восхищение, но и глубокое уважение.
Вернувшись к женщинам, я окинул их высокомерным взглядом и, напустив на себя весьма важный и серьезный вид, заявил:
– Впредь, милые дамы, настоятельно рекомендую при моем появлении салютовать, как это и положено по отношению к командиру.
Они переглянулись.
– Ах, понимаю, – фыркнула Марина. – Тебя произвели в генералы, не так ли? Так вот, послушай-ка, что я тебе скажу, сеньор генерал. Единственным мужчиной, которому я салютовала, был мой покойный муж, причем сделала я это лишь однажды, провожая супруга в последний путь, когда его пристрелил ревнивый соперник.
Но ее отповедь нимало меня не смутила.
– Вам обеим придется научиться вести себя уважительно, если вы хотите работать под моим началом.
– Под твоим началом? Что это значит? – заинтересовались женщины.
– Это значит – быть секретными агентами, ясно? Может, я пока и не генерал, но зато главный шпион падре, начальник его разведки.
Ракель охнула.
– Так мы будем шпионить? То есть выведывать секреты?
– Как это ни назови, Ракель, но ты вернешься в Мехико, прикинешься верной сторонницей вице-короля и будешь держать глаза и уши открытыми. Все сведения о передвижении войск и подготовке к обороне города, которые только удастся узнать, немедленно переправляй ко мне с гонцами. Постарайся найти для этой цели надежных друзей, кому можно доверять.
– Ну где это видано, чтобы женщины служили шпионами? – воскликнула она в величайшем возбуждении. – Такое возможно только у нас!
Я пожал плечами.
– Не знаю, но прежде чем так уж этому радоваться, хорошенько все взвесь. Имей в виду, если тебя поймают, ты проклянешь свою мать за то, что она тебя родила.
– А как насчет меня? – нетерпеливо встряла Марина.
– Падре нужны сведения насчет Гуанахуато: как идет подготовка к обороне, каковы дороги на подступах к городу, и все такое прочее.
– Мне предстоит отправиться в Селайю и Гуанахуато, чтобы шпионить?
– Нам с тобой предстоит там шпионить. Правда, в Гуанахуато меня знают, но, думаю, борода поможет изменить облик. Кроме того, кому придет в голову заподозрить Хуана де Завала, кабальеро и владельца гасиенды, в убогом ацтеке, трусящем на осле, тогда как его трудолюбивая жена плетется за ним, с узлом пожитков, время от времени кормит мужа тортильями и высматривает пулькерию, чтобы он мог утолить жажду.
86
Селайя
Мы с Мариной прибыли в Селайю к полудню следующего дня, опередив армию на несколько часов. Я ожидал увидеть баррикады, военные кордоны и часовых, опрашивающих всех, кто прибывает в город, однако все оказалось совсем наоборот. Караулов не было и в помине, и мы появились как раз вовремя, чтобы увидеть, как командиры выводят из города большую часть своих войск.
– Ополченцы и гачупинос покидают город, – сказал я.
– Некоторые жители берутся за оружие, – заметила Марина.
Креолы и их слуги возводили возле городской площади баррикады.
По всему городу циркулировали самые разнообразные, порой совершенно немыслимые слухи. Одни говорили, что повстанцы разгромят город и перебьют всех до единого его жителей, другие же возражали, что опасность грозит только гачупинос. Находились и такие, кто уверял, будто нашу армию ведет сама Пресвятая Дева и мы никому не причиним вреда.
Единственные достоверные сведения, которые я смог сообщить падре, заключались в следующем:
– Горстка храбрых креолов готова защищать город. Их всего несколько дюжин, но если они произведут залп, даже страшно представить себе, что могут натворить наши войска.
Развивать эту мысль никто не стал, но все, понятное дело, подумали о грабежах, насилии и убийствах.
Падре был доволен тем, что войска вице-короля обратились в бегство, а вот Альенде – нет: он надеялся убедить их перейти на нашу сторону.
* * *
После полуночи падре разбудил меня и вручил послание, которое я должен был передать городским властям, ayuntamiento.
– Тебе предстоит доставить ультиматум с требованием капитуляции, а это может быть опасным, – предупредил он. – Случается, что парламентеров иной раз убивают на месте.
Я пожал плечами, не слишком веря в подобную опасность. Судя по наблюдавшейся в Селайе панике, ее власти будут только рады любой возможности кончить дело миром.
Однако тон обращения к отцам города меня поразил. Вот что было написано в ультиматуме.
Мы приближаемся к вашему городу с намерением обеспечить безопасность всех испанцев европейского происхождения. В случае добровольной сдачи им гарантируется гуманное обращение. Однако при попытке оказать сопротивление и открыть огонь наша кара будет неминуемой и суровой.
Да вразумит вас Господь, и да пребудет с вами милость Его во веки веков.
Поле битвы. 19 сентября 1810 г.
Мигель Идальго,
Игнасио Альенде
P. S. Если вы прикажете открыть по нашим войскам огонь, мы без промедления обезглавим семьдесят восемь европейцев, находящихся в наших руках.