Из разговоров, которые вели все эти люди, было ясно, что они определенно на стороне повстанцев, чему, впрочем, не приходилось удивляться. Они провели всю жизнь под пятой у испанцев и справедливо полагали, что разница между креолами и гачупинос невелика. И те и другие, как бы они ни назывались, являлись испанцами, белыми людьми, которые всегда угнетали простых жителей колонии.
Незадолго до полудня я увидел авангард нашей армии, который двигался в город по Марфильской дороге.
Первыми, неся хоругви Пресвятой Девы, прошествовали шестеро священников, за которыми под барабанный бой проследовали строевым шагом одетые в мундиры солдаты Альенде. Толпа приветствовала этот союз пастырей и военных. Совершив сей показательный марш, священники и солдаты немедленно отошли в сторону, в то время как на дамбу, носившую название Богоматери Гуанахуато, вступили ацтеки.
Наполовину обнаженные, ибо им было жаль пачкать в собственной крови свои единственные рубахи, вооруженные мачете, копьями, дубинками и луками со стрелами, индейцы представляли собой устрашающее зрелище. До этого момента я не думал о них как о солдатах – даже просто как о воинах, – но то, как они сейчас двигались навстречу врагу, напомнило мне об испанских партизанах: простых крестьянах и ремесленниках, отважно выступивших против лучшей армии Европы.
Ацтеки миновали мост и вышли к баррикадам на склоне Мендизабаля, оборонявшимся бойцами под началом Гильберто де Риано.
– Именем короля, стоять! – выкрикнул он, хотя и наверняка понимал, что это не имело смысла. Мало кто из индейцев его услышал, не говоря уж о том, что многие просто не понимали по-испански. Поэтому, не теряя времени, Риано скомандовал: «Огонь!»
Громыхнул залп, и среди повстанцев появились первые убитые и раненые, причем немало. Однако их места тут же занимали товарищи из задних рядов. Грянул второй залп, но и он не остановил бы продвижение, если бы как раз в этот момент горнист на командном посту Альенде не сыграл отступление. Подчиняясь ему, индейцы отошли.
Прозвучали первые выстрелы, сражение началось. Индейцы наступали под мушкетным огнем, и я не мог не восхититься их храбростью. Масса ацтеков, разделенных на отряды под началом офицеров Альенде, надвигалась на зернохранилище со всех сторон, в то время как падре с остальными силами пытался завладеть городскими кварталами. Я слышал, что он собирается захватить тюрьму и предложить свободу тем заключенным, которые присоединятся к нам, и, откровенно говоря, не одобрял это начинание. Я имел опыт пребывания в тюрьме, знал, кто составляет большинство узников, и вовсе не хотел видеть этих людей на стороне повстанцев.
К моему удивлению, неожиданно появился падре Идальго – верхом на коне, с пистолетом в руке, настоящий священник-воитель. Я вскочил на Урагана и присоединился к падре, когда он принялся разъезжать туда-сюда по позициям, отдавая приказы о наступлении и не обращая внимания на выстрелы с крыши. Ни один из них не достиг цели: надо думать, стрелки сочли его заговоренным.
Ополченцы Альенде заняли позиции возле окон и на крышах тех задний, которые выходили на позиции гачупинос, однако их огонь не наносил защитникам зернохранилища заметного урона. Напротив, засевшие на складской крыше испанцы, лучше вооруженные и лучше владевшие оружием, стреляли так метко, что снимали чуть ли не каждого из наших, неосторожно высунувшегося из укрытия. Я покачал головой, понимая, что единственная возможность овладеть зданием – это пойти на штурм.
Но тут произошло нечто удивительное. Целая толпа индейцев принялась собирать в ложе реки под холмом, где стояло зернохранилище, камни, причем крупные обломки разбивали на более мелкие куски. Другие ацтеки стали таскать эти камни на вершину холма над зернохранилищем, и скоро я с восторгом увидел, что индейцы начали осыпать булыжниками крышу. Разумеется, забросить туда камень рукой было невозможно, но эти изобретательные черти раскручивали кожаные пращи.
Марина подъехала и остановила коня рядом со мной. Лицо ее светилось гордостью за своих соплеменников, которые с одними только пращами атаковали испанских мушкетеров.
– Давид против Голиафа! – крикнула мне она.
Мушкетный огонь с крыши поражал множество индейцев, но град камней не прекращался, и в конце концов мушкетеры, не выдержав обстрела, вынуждены были покинуть выгодную позицию на крыше и убраться в помещение.
Плотная масса индейцев валом валила на баррикады и здания, но мушкетный огонь, ведшийся почти в упор, раз за разом выкашивал шеренги наступавших. С такого расстояния и стреляя по такой толпе, испанцы просто не могли промахнуться, им достаточно было направлять мушкеты в сторону противника.
Потери наши увеличивались, и еще недавно светившееся от счастья лицо Марины становилось все мрачнее. Ацтеки гибли сотнями, но они продолжали двигаться вперед, переступая через тела павших товарищей. Те, у кого не имелось оружия, забирали его у убитых.
Я взирал на эту страшную бойню, не в силах вымолвить ни слова, не в силах даже упорядочить бешено скачущие в голове мысли. Я слышал о том, как испанские семьи, вооруженные лишь кухонной утварью, пытались дать отпор французским захватчикам, но ничто из виденного в Испании не могло подготовить меня к подобному зрелищу.
И все-таки индейцы упорно выдавливали защитников с баррикад и теснили их назад, к зданиям. Когда стало ясно, что положение на баррикадах и улице Лос-Позитос критическое, Риано во главе отряда из двадцати человек совершил вылазку из зернохранилища. Он спокойно расположил вспомогательные силы на позиции, вернулся к зданию и уже в дверях задержался и оглянулся, чтобы обозреть с крыльца ход сражения. И тут один из наших солдат взял губернатора на прицел и всадил мушкетную пулю ему в голову.
Когда унция свинца ударила Риано в висок, я не испытал злорадства. Конечно, план погубить меня, выслав на манильском галеоне на каторгу, наверняка был разработан с санкции губернатора Гуанахуато. И Марина права: человеком чести он был только с теми, кого считал равными себе. Он взялся за оружие, чтобы не дать другим возможность получить те права, которыми пользовался с рождения, и погиб, защищая свои привилегии.
И вот сейчас, увидев, как он упал, я тут же понял: случилось нечто значимое. Будучи губернатором большой, богатой провинции, Риано являлся одним из самых могущественных людей в Новой Испании. И что же – он был повержен ничтожным пеоном, вооруженным ржавым мушкетом.
* * *
Боевой дух обороняющихся был сломлен. Несмотря на убийственный мушкетный огонь, натиск ацтеков на баррикады не ослабевал, и в конце концов, не выдержав напора, их защитники побежали к широким дверям зернохранилища.
И тут у меня сжалось сердце.
Марина!
Она отчаянно размахивала мачете в самой гуще схватки, но затем мушкетная пуля сразила ее лошадь, и я потерял Марину из виду. Я пришпорил Урагана, шлепнул его по крестцу, и жеребец рванулся вперед, врезавшись в толпу индейцев. На всем скаку я схватил висевший у седла сигнальный рог и издал долгий, пронзительный звук.
Бойцы расступались передо мной, как воды Черного моря перед Моисеем, а те, кто замешкался, едва увертывались из-под копыт Урагана. Я увидел Марину, обернувшуюся на звук горна. Лошадь под ней пала, но сама она была цела и невредима и сейчас, бросив на меня свирепый взгляд, вновь отвернулась, чтобы присоединиться к схватке.
Что-то попало в мою шляпу. Раскаленный кусок свинца проделал в тулье сквозную дыру, но при этом шляпа, как ни странно, осталась на голове. А главное, голова – на месте. Я пригнулся в седле, молясь, чтобы пуля не угодила в Урагана, поскакал за Мариной, схватил ее за волосы и развернул жеребца, чтобы умчаться прочь, подальше от сражения.
Но не тут-то было. Я вскрикнул от боли и выпустил Марину, когда эта puta изо всей силы плашмя ударила меня мачете. Внезапно земля вокруг нас вздыбилась под мушкетными пулями. Я схватил Марину, затащил на Урагана, и он вынес нас в безопасное место.
Снова оказавшись на вершине холма, откуда, словно с высоты птичьего полета, была видна вся картина сражения, я сказал:
– Мне прекрасно известно, что у тебя руки чешутся лично посчитаться за все обиды, нанесенные твоим соплеменникам со времен Кортеса, но если ты погибнешь, то очень подведешь падре.
– Как это?
– Да очень просто. У него есть десятки тысяч бойцов, готовых отдать свои жизни, а вот искусных разведчиков ему очень и очень недостает.
Похоже, мой довод оказал-таки на Марину желаемое воздействие, умерив ее ярость.
Мы наблюдали за отходом испанцев к зернохранилищу. Бо′льшая часть их укрылась внутри строения, но некоторые, включая отряд конных драгун под началом Кастильо, остались снаружи после того, как захлопнулись массивные деревянные створки. Эти люди были обречены – индейцы навалились на них скопом и, подавляя численностью, безжалостно убивали. Битва превратилась в бойню, и я приметил, как некий вражеский солдат воспользовался неразберихой: сбросил мундир и присоединился к атакующим, словно с самого начала был одним из них.
Хотя, лишившись командира, защитники, безусловно, растерялись, однако пока вырвать у них победу нам все-таки не удалось. Похоже, Гильберто Риано сумел возглавить их, заняв место своего отца. Я видел, как по его приказу люди стали швырять что-то в самую гущу наседавшей на зернохранилище толпы индейцев. Загремели взрывы. То, что использовали защитники в качестве бомб, показалось мне очень знакомым, и я, хоть и не сразу, вспомнил, что это фляги, в каких мой дядюшка некогда поставлял на рудники ртуть. Оборонявшиеся наполнили их черным порохом и шрапнелью и прикрепили короткие запальные шнуры. Многие из этих бомб взрывались еще в воздухе, производя ужасающий эффект – жуткий грохот, адское пламя и, главное, острые как бритва, осколки, разлетающиеся со страшной скоростью во все стороны, разрывая и терзая плоть.
Залпы и взрывы пробивали в толпе индейцев огромные бреши, но они тут же вновь затягивались, ибо места павших занимали их товарищи.