Опытный артиллерист маршал Дорогостайский приказал бить калеными ядрами по городу. В Смоленске вспыхнул пожар. Дорогостайский стрелял до тех пор, пока жерла пушек не превратились в раковины.
Но сколько-нибудь весомого успеха по-прежнему не наблюдалось.
Разбитые ландскнехтами Фроловские ворота смоляне восстановили за одну ночь, тем сорвав предстоящее наступление.
Положение поляков становилось критическим.
В Красное, где находилась ставка Сигизмунда, съехались на срочный совет все военачальники.
Сигизмунд был вне себя. И без того худое, заостренное от рождения лицо короля сейчас напоминало бледный полумесяц. Седые волосы из-под собольей шапки падали слипшимися прядями на дорогой плащ синего цвета.
– Пан Жолкевский, я хочу понять, что происходит? Вы обещали взять город с наскоку! Я требую объяснений! – Король мерил быстрыми шагами пространство княжьего терема.
– Должен признать, мы несколько не рассчитали наши силы. – Гетман спрятал за спину вспотевшие ладони.
– Что! Что вы сказали! Королевство, измотанное противостоянием с Габсбургами, вступает в новую войну, в которой кто-то не может рассчитать силы! Мне говорили о вашей бестолковости, пан. Мне говорили… – Сигизмунд резко сел на лавку, но тут же вскочил. – А вы, господин Вайер, можете хоть что-то вразумительное сказать?
– Мой король, мои ландскнехты дрались, как демоны преисподней. Мы захватили Пятницкий острог. Но слабая поддержка артиллерии не позволила нам развить успех.
– У нас нет другой артиллерии, – вмешался Дорогостайский.
– Но вы же, вы же все меня уверяли, что этого вполне достаточно. Что город продержится три-четыре дня. Шембек! Где ваши хваленые венгры?
– Многие погибли, пан король! – Шембек опустил голову. – Их заманили в ловушку и расстреляли. Среди рейтар может начаться ропот.
– Что?! В этой армии нет даже приличных экзекуторов на такие случаи?! Кто-то может нести ответственность за происходящее? Канцлер?!
– Я изначально был против плана гетмана Жолкевского. – Сапега открыто посмотрел в глаза королю. – Поэтому счел нужным рыть подземную галерею и вести осаду, как тому подобает в подобных случаях.
– Мне противны ваши споры, пан канцлер. Разве могут существовать разногласия, когда мы все ратуем за одно общее дело? – Сигизмунд вплотную подошел к Сапеге.
– Разногласий лучше избегать, мой король. Но только в том случае, если все находятся на одном уровне компетентности. – Сапега выдержал взгляд Сигизмунда.
– Да что вы говорите! – Жолкевский скривил рот. – Трусость теперь называется компетентностью!
– Я повторюсь, что изначально был против этого похода и никогда не верил в полководческий дар пана Жолкевского. – Сапега даже не повернулся в сторону Жолкевского.
– Итак, подземная галерея, говорите. – Сигизмунд отступил на пару шагов. – Сколько же мы будем осаждать город?
– Минимум полгода! – Канцлер не опускал взгляда.
– Э… – Лицо Сигизмунда сковала судорога. – Как вы сказали…
– Полгода, мой король. Но никаких гарантий я дать не могу. Скоро зима. Пока нам еще подвозят съестные припасы местные крестьяне. Но амбары и у них не бездонны. И тогда может начаться партизанская война.
– Тогда что?…
– Нужно освободить гетмана Жолкевского от командования войском и пригласить на это место пана Потоцкого. Это – во-первых. Во-вторых, срочно прекратить эти бессмысленные приступы, а вместо этого заблокировать все пути к городу и попытаться вызвать голод.
– А в-третьих, – Жолкевский едва не сорвался на визг, – сидеть подобно кротам под землей.
– Помолчите, Жолкевский! – Сигизмунд отмахнулся. – А впрочем, пан канцлер изложил свой план. Невеселый, сразу скажу, план. Но все же. Что можете предложить вы?
– Мы посоветовались с панами, в частности с маршалом Дорогостайским и господином Вайером, и пришли к выводу: можно предложить его величеству оставить тысячу человек, чтобы удерживать город в осаде, а самим с основными силами выдвинуться к Москве. – Гетман провел внутренней стороной ладони по своей щеке, смахивая обильный пот.
Неожиданно раздался звук, напоминающий хрип перепиливаемого сырого бревна. Это смеялся канцлер Сапега. Звук шел откуда-то из нутра, при этом лицо сохраняло полную неподвижность.
– Знаете ли вы, что произойдет с вашей тысячей через один день? Либо отходить совсем. Снимать осаду и признать поражение. Либо добиваться успеха всем вместе.
– А может, предложить Шеину сложить оружие? Чем черт не шутит? – сказал маршал Дорогостайский.
– Что вы на это скажете, пан канцлер? – Сигизмунд уставился в затянутое бычьим пузырем окно.
– Это единственное верное решение, если мы отказываемся штурмовать город. Я понимаю, горечи поражения можно избежать при условии склонения смолян к союзу с королем Речи Посполитой.
– А вдруг они не согласятся? – спросил король, дергано взяв в руки гусиное перо.
– Они, скорее всего, не согласятся. Но попробовать еще раз следует. А вдруг и впрямь, чем черт не шутит, как говорит пан Дорогостайский. – Сапега наконец расслабил мышцы лица.
– Кто пойдет на переговоры?
– Для начала отправим в город гайдука с письмом. А послать нужно Богдана Велижанина. Смоляне его знают. Ему будет проще всего. – Канцлер медленно надел соболью шапку.
– Вы не против, пан Велижанин? – спросил Сигизмунд, повернувшись к молчавшему до сего времени человеку в казачьей одежде с долгим седым чубом.
– Пойду! – кивнул Велижанин.
– А палача хорошего нам в войске явно не хватает. – Сигизмунд сплюнул под ноги. – Нет у нас хорошего палача!
– Есть! – Голос Сапеги надломился хрипом.
«…и мы уже целовали крест государю нашему Шуйскому, который обещал нам помощь. Поэтому пусть ваш король делает что хочет, а мы сохраним верность нашему государю».
Василий Колоколов твердо смотрел в глаза Богдану Велижанину.
– Значится, сидеть будете? – Велижанин поскреб пятерней бритую голову и тряхнул оселедцем.
– Сидеть будем, – спокойно повторил Колоколов.
– Ну-ну. Только не войте потом.
– А ты за нас не шибко переживай. А не то оглохнешь во сне от воя.
– Храни тебя Бог, Вася!
– И тебя, Богдан, храни Бог.
Велижанин развернулся и зашагал к своему коню, которого придерживал за уздцы гайдук. Колоколов какое-то время смотрел ему вслед, брезгливо кривясь, пожевывая веточку, но потом и сам, развернувшись, пошел к своей гнедой.
Шеин в воеводской избе сидел, склонившись над бумагами, решая непростые задачи по укреплению обороноспособности смоленской армии и по подчинению городской жизни нуждам обороны. Нужно срочно провести первые мероприятия по регламентации осадной жизни Смоленска.
– Что там Вася Петрыкин? – поднял голову воевода, глянув на Олексьевича.
– Провел, как ты велел, обмеры посадских дворов согласно осадному времени. Составил опись всего строительного материала. Приставил дворников беречь лес и всю городьбу около садов, дабы того лесу не обжигали и не развозили. – Дьяк сухо кашлянул в кулак.
– Вот передашь Луке Горбачеву и Юре Огопьянову память от меня. Ну, зачитаю. А ты внимательно слушай, вдруг чего упустил. – Шеин прочистил горло. – «Велеть им бирючу кликати в большом городе, чтоб одноколично всякие люди с огнем сидели ввечеру с великим бережением. И с лучинами с дворов не ходили… А на хоромах ставили кади с водой и с вениками на всяких хоромах».
– «Хоромы» два раза написал, – вставил Никон.
– Чего? А, ну да… два раза. «Такоже запрещаю стирать белье по средам, пятницам и воскресеньям. Чтобы воду беречь на дольше». Ну?
– Еще надобно две памяти написать. Одну – на зарытие палых лошадей. Другую – на захоронение умерших.
– Так и есть. Только бы эпидемий избежать! – Шеин встал размять затекшую спину. – А ну-ка, ты, Никон, теперь попиши теперича. Присягу надо сочинить.
– Так поруки уже писали!
– Писали. Лишним не будет. Давай. «Целую Крест Животворящий государю своему и великому князю Василию Ивановичу… на том, что мне государю своему не изменить, в Литву не въезжать и землю в Литву не отводить, и что услышим из Литвы каковы вести, и те нам вести государю, и государевым боярам, и воеводам, и дьякам, и головам, и всяким московским людям сказывати в правду, и нам ратным людям подвоху никакого не учинить, и литовским людям, и изменникам в Литву вестей не носити, и добра литовским людям не хотети, и бояр своих, кто за кем живет, слушати, и во всем государю своему царю… добра хотети, и прямити, и с Литвой битца до смерти». И дале. Эту присягу принять не позднее завтрашнего вечора всем дворянам, стрельцам и посадским. Ну?
– Записал. – Дьяк владел пером куда норовистее воеводы, поэтому кончил почти сразу, как только тот перестал диктовать.
– Как дела идут у Огопьянова?
– Занимается судными делами о кражах.
– Много?
– Да есть. Несколько дел по краже изгороди, бревна с укреплений и яблок.
– Вот люди у нас! Тут польское войско грозит все разорить, а они со своих стен тащат. Сечь мерзавцев. До костей сечь.
– Сечем, – спокойно ответил Никон.
– Колоколов вернулся? Что говорит?
– Говорит, что Велижанин мира просил. Дескать, чего делить.
– С чего бы? – Шеин довольно хмыкнул.
– Взамен лишь покорности Сигизмунду хотели. – Дьяк лениво зевнул.
– А мне вот сдается, что разногласия у них серьезные. Осаду Жолкевский ведет не по уму, а по гусарской дури. Крепость с ходу не взяли. Такую поди возьми. А на Москву тоже надо. Вот и заметались. Ну, о том после. Давай-ка мы еще одну память сочиним. Для Ивана Ленина. Беспокоит меня теснота дворовая.
– И то правда, воевода. Теснища страшная. Цена на квартиру поднялась до восьми денег и два алтына. Тут вон вяземские и дорогобужские челобитную подали. Читать?
– Читай. Куды ж деваться.
– «Мы, бедные, вконец погибаем с голоду и без дров, з женишками и детишками помираем. Купить нам дров нечем и хлеба купить нечем, и продать нам нечего, а живучу государь с теми людьми, которым наем даем, дровами топим своими пополам с ними, и те, государь, люди высылают нас вон…»