Рядом Сосновский едва сдерживал приступ рвоты.
– Водка нужна, пан разведчик. – Мцена закатал рукава.
– Да, конечно. Тут все есть.
– Тогда поливайте сначала мне на руки, потом я вам полью.
– Он дышит. И даже пытается что-то сказать! – Сосновский с хлопком вытянул из бутыли пробку.
– В том-то и дело, что только пытается. Боюсь, разговаривать ему будет нечем.
– Что значит «нечем»?
– А то и значит. Язык, кажется отрезан. Лишь бы он его не заглотил. А хотя, если и заглотил, в утробе все переварится.
– Боже. Боже. – Сосновский едва не плакал. – Это же пан Стадницкий, балагур и запевала.
– Если не можете мне помогать, то хотя бы записывайте, дьявол тебя задери!
– Да-да. Я готов.
– Значит, так, язык у раненого отсутствует больше чем наполовину, зубы выбиты с одной стороны полностью, с другой сохранилось четыре. По всей видимости, удар пришелся с правой стороны, потому как именно с этой стороны разрыв тканей на щеке шире, чем с левой. Сильно повреждено нёбо.
Сосновский успевал записывать. И вдруг поймал себя на мысли, что столько слов от нового палача ему еще слышать не приходилось.
– Как вы сказали, пан Мцена? Сильно повреждено нёбо?
Палач вздрогнул.
– Да, именно так и сказал. Для заживления ран здесь понадобится кровь летучей мыши.
– Когда, черт возьми, вы говорите не как палач, а как лекарь, вас слушать одно удовольствие. Какой вы разный, пан Мцена.
– Я зашью ему лицо. Обработаю. Жить будет. Но большего сделать для него, боюсь, не получится.
– Вы где-то учились?
– Только на войне.
– Не похоже. Такое ощущение, что вы выпускник европейского университета.
– Заткнись! – рявкнул палач. – Теперь вернулся обратно! А ну, пошел вон!
– Я должен присут…
– Пошел ко всем чертям, ублюдок!
– Ладно-ладно! – Сосновский выскочил из палатки, как ошпаренный, но при этом немало удивленный. Он увидел совершенно другого Мцену. Мудрого, спокойного и очень опытного. Мцену, который был старше его на целый ад и на целую бездну.
Он подошел к тем, кого только что истязал палач. Рейтары лежали на попонах, стонали и опухшими, искусанными губами просили воды. И пожалуй, впервые за всю свою военную карьеру Сосновский испытал к раненым то чувство жалости, в котором больше брезгливости и презрения, чем сострадания и любви.
– Так вам и надо, ублюдки! – бросил он, сплюнув себе под ноги, и зашагал прочь.
Он сам от себя не ожидал такой метаморфозы.
– …Эй.
Сосновский обернулся. На входе в палатку стоял Мцена. Вид кошмарен и решителен. Руки по локоть залиты кровью, алые брызги на рубахе по всему животу и груди, полузвериный, не знающий усталости взгляд из-под нависших бровей. В одной руке кривая хирургическая игла с обрывком конского волоса, в другой – ткань для промакивания ран.
– Ты хочешь поймать Белого Волка? – услышал разведчик. И не узнал голоса палача.
Сосновского словно толкнуло ледяной волной незримой энергии. Пришлось даже сделать пару шагов назад.
– Тогда слушай. – Щека Мцены дернулась. – Ты должен найти его сон. Среди тысяч снов, блуждающих по этому полю ночью, ты должен найти один-единственный. Его сон! И войти в него!
– Я не понимаю вас, пан… – У Друджи перехватило дыхание.
– Ты видишь кого-нибудь во сне?
– Да…
– Вот так и он. Он тоже спит и видит во сне своих врагов и своих близких. Этот волк, или не волк, давно уже знает, что за ним охотятся. Ему снятся его преследователи, и во сне он ищет способ уйти от них, то бишь от нас. А въяве уже действует более хладнокровно. Он переносит сон в явь. И побеждает. Я предлагаю для начала победить его во сне.
– Что за бред?! Пан Мцена!
– Хорошо. Называй мои слова бредом. А я тебе больше ничего не скажу.
– Ладно. Я согласен. Предположим, я нахожу его сон и начинаю ему сниться. Он убегает. Храбрый Друджи Сосновский преследует и находит логово. Потом просыпается, вспоминает все детали, а главное, тот путь, по которому ушел враг. Остается только прийти к логову и пристрелить!
– Не кривляйся. Во сне ты так же можешь его потерять, как и въяве. Не ты ему снишься. А сам видишь во сне своего преследователя. То есть становишься частью его. Ты убегаешь с колотящимся сердцем от разведчика Друджи Сосновского и Якуба Мцены, по прозвищу Легкий Ворон. Ты – теперь он. А он – это теперь ты! Только так.
– Но ведь это не человек, а чудовище! Как же так можно…
– В каждом человеке живет чудовище, – ответил Мцена, – разбуди в себе зверя. Пусть он заполнит тебя изнутри. Для начала стань таким же, как Волк. И тогда твое сознание начнет понимать его мысли и желания, его страсть и его боль.
– Черт меня подери!
– После того как проснувшееся в тебе чудовище окончательно завладеет твоим сознанием, я смогу приходить в твои сны. Ты будешь видеть меня, убегать. И рано или поздно покоришься моей силе.
– Вы хотите сказать, что, находясь в нем, в его сознании, я расшатаю его внутреннюю уверенность. Буду как бы подбрасывать неправильные идеи и подводить к фатальному исходу. А заодно выведывать информацию и передавать вам?
– Да. Все как в обычной жизни. Ты же разведчик, Друджи Сосновский. Представь, что ты проник в штаб врага, стал правой рукой их военачальника. Настолько вошел к нему в доверие, что вот ты уже часть его мозга, половина его сердца, две трети его души. Военачальник неприятеля доверяет тебе, как самому себе, а может, и еще сильнее. Ты начинаешь манипулировать им. Осторожно. Чтобы не вызвать подозрений. Для начала даже подбрасываешь несколько очень нужных тактических соображений, благодаря которым одерживаются незначительные победы. Ты вне подозрений. А потом начинаешь понемногу путать карты. Дальше поражения обрушиваются одно за другим. Противник мечется в панике. И все время смотрит на тебя как на единственного спасителя. Остается только нанести последний удар.
Твоя задача несколько посложнее. Но по-другому мы не найдем этого чертова Белого Волка.
– Но за кем мы бежали вчера утром?
– Того, за кем мы бегали вчера утром, ты сегодня увидишь вечером. Это не он.
Глава 10
Лагерь запорожцев, посланных Хмельницким в помощь польскому королю, находился неподалеку от Заднепровского острога, прямо на самом берегу реки. Особого рвения к военным действиям казаки не проявляли, на штурм идти вовсе отказывались, ссылаясь на то, что их дело, дескать, чисто поле. Зато пограбить были дюже охочи, а уж до горилки и баб – тут и говорить нечего. По вечерам из лагеря слышны были песни, выводимые нетрезвыми голосами, брань и звуки рожков. Но особенно знатно упражнялись запорожцы в брани против поляков, щеголяя друг перед другом остроумием.
Из вечерних сумерек вышел к одному из их костров человек в длинной льняной рубахе, с тяжелыми полуседыми нечесаными волосами. Лицо поросшее бровями и бородой настолько, что черт невозможно было прочитать. Присел осторожно на бревнышко. Перекинул из-за плеча гусли времен Батыевых и завел:
…А как был-жил слепой старик Двина.
И было у того Двины два сына, сыночка:
Старший Сож, а младшенький Днепр.
И был Сож нрава буйного, да таскался Сож
По глухим лесам, по крутым горам да по полюшкам.
Днепр же, брат его, отличался кротостию,
Все он дома посиживал да на лавке полеживал.
И за то любила мать его. И был Днепр ее любимчиком.
Как-то Сожа Двиновича дома не было,
И мать заставила старика-отца обманом, хитростью
Да благословить на старшинство Днепра Двиновича.
И изрек Двина ему благословение свое отцовское:
Ты разлейся, мой сын, рекою широкою,
Рекою глубокою да протекай в города,
Омывай водами села без счету до моря синего.
А твой брат да будет тебе слугою
И пусть во всем тебе повинуется.
Богатей, тучней до конца веков.
Певец перестал ударять по струнам и продолжил уже обычной речью:
– …Днепр разлился рекою по тучным лугам и дремучим лесам, а Сож на третий день воротился домой и стал жаловаться… «Если хочешь повелевать братом, – сказал ему отец, – беги скорее скрытными путями, непроходимыми, темными лесами, и если обгонишь брата, то он да послужит тебе». Сож пустился в погоню местами непроходимыми, размывал болота, прорезывал овраги и рвал корни дубов. Днепру сказал о том ястреб, и он прибавил бегу, прорезывая высокие горы, дабы не сворачивать в сторону. А Сож уговорил ворона лететь прямо к Днепру и, только обгонит его хоть на шаг, каркнуть три раза; сам же нырнул под землю, рассчитывая выскочить наверх по крику ворона и таким образом опередить брата. Но ястреб напал на ворона; ворон закаркал прежде, нежели обогнал реку Днепр; Сож выскочил из-под земли и со всего размаху впал в днепровские воды.
– Ладно спеваешь, старик! – Богдан Велижанин пригладил вздыбившийся ус. – Кто таков? Не слышал я про тебя раньше?
– Иду я издалека, батюшка. И передаю тебе поклон от Дона Ивановича.
Переодетый в старца-сказителя был не кто иной, а известный своими крамольными речами Ванька Зубов. Но попробуй такого опознать.
– Ну, добро. Послухаем. Вы, хлопцы, не засиживайтесь до утра. Чего завтра в башку Сигизмунду взбредет, сам черт не ведает! – Велижанин, ширкая красными сапогами по ночной, росной траве, пошел в избу.
– А чего взбредет, то пусть сам себе в тощий зад и засунет! – крикнул кто-то из темноты. Волна смеха прошла по сидящим у костра.
– А ты, старик, с намеком поешь али как? – спросил молодой запорожец, подцепив нижней губой длинный чуб.
– А ты как любишь? – спросил Ванька надтреснутым, высоким голосом.
– Ну, я, понятное дело, с намеком. Чтоб эдак еще с подковыринкой. Вот у нас один такой пел, вроде слышится-то как сказка сказкой, а на самом деле все по-взаправдешнему. Все про наших панов у него получалось. Только пел недолго. Поплатился. Теперь вот на том свете отдыхает.
– Не знаю уж, по-взаправдешнему у меня али как, но только скажу я вам, хлопцы, многие мои пророчества сбываются. – Зубов аж выпрямился после своих слов.