– Вот твари! – Епифан Рогатов успел вовремя увернуться от шляхетской пули.
– Чего это они? – спросил рядом стоявший бородатый ратник.
– Не высовывайся, Емельяныч. Это они себе так застояться не дают. Вишь вон, молодые почти все.
– Молодежь, стал быть, обстреливают.
– Молодежь обстреливают и нам покоя не дают. Запасы-то у нас не бездонные, вот и выманивают лишние заряды, а там, глядишь, из строя одного-другого повыбьют.
– Выбивать у них, гадов, получается. – Емельяныч провел рукой по обожженной щеке. – А зачем на крупы-то людей сажают?
– Вот и говорю тебе, не высовывайся лишний раз. Постреляют да ускачут восвояси. За спинами стрелков заряжающие.
– А мы так и не ответим? – спросил, поморщившись, ратник.
– Нет, Емельяныч. Нам велено заряды беречь. Одному Богу известно, сколько ляхи тут проторчат.
– А чего ж так?! – услышал Рогатов голос Колоколова и почувствовал на плече тяжесть руки. – А и впрямь что ль не ответим?!
– Приказ от воеводы: на пустые обстрелы не отвечать, только когда штурмом пойдут.
– Ты, Епифан, хорошо приказы выполняешь. Только я-то ведь над тобой буду! – Василий смотрел, прищурившись левым глазом, на польскую карусель.
– Ты бы укрылся, Василий Тимофеич.
– А я заговоренный, Епифан. Ты за меня не пужайся. Давненько сабелька моя не гуляла по польской капусте.
– Ты чего это, Василий Тимофеич? Не дури, покуда…
Рука Колоколова сжала плечо Епифана Рогатова так, что тот не смог договорить фразы.
– Я тихонько тебе скажу, Епифан, вот на самое ушко скажу, а ты выполнишь: вот я сейчас вниз сойду да на коника прыгну. Вылазная рать стоит уже наготове. Засиделись хлопцы. Как только свистну раз протяжно, ты мне ворота-то и откроешь. Понял меня, Епифан Рогатов? А не понял, так я тебя самого нашинкую.
– Понял, – сдавленным голосом произнес командир башни.
Через минуту-другую из-под башни раздался долгий свист. Поползла вверх решетка, а следом заскрипели дубовые, обитые железом ворота. Четыреста всадников свистом вспороли воздух, вылетая навстречу битве.
Колоколов первым врезался в карусель, ломая стройное, отлаженное долгими тренировками течение, где каждое копыто, каждое плечо знало свое место. За ним клином врубилась и вся рать. Фонтанами брызнула во все стороны кровь. Полетели наземь щегольские шлемы, жалобно под ударами завизжали доспехи. Всадники вываливались из седел и тучно падали в ноябрьскую кашу.
Поляки дрогнули быстро. Но разгоряченные схваткой смоляне ничего не заподозрили.
Василий Колоколов продолжал бешено рубить направо и налево, снося головы, рассекая от шеи до седла, превращая тела в мелко изрубленную капусту. Он не чувствовал усталости в мышцах, не ощущал собственной боли, только маслянистый пот заливал глаза да глухо в ушах стучало сердце.
Но полякам все же удалось перестроиться и сомкнуть строй, словно ожидали, что все так и произойдет. Они организованно стали отступать к лагерю, отстреливаясь на ходу. Смоляне висели на плечах, чувствуя уже приближающийся вкус быстрой победы, и не сразу заметили, как с Покровской горы скатились полторы тысячи запорожцев. Длинночубые, вислоусые всадники с пронзительным гиканьем рванулись, чтобы отсечь отряду Колоколова путь к отступлению.
– Тимофеич! – услышал Колоколов и обернулся.
Один из его кавалеристов указывал палашом в сторону запорожцев.
Можно попробовать вырваться из западни. Нет. Поздно. Слишком поздно. Таких хлопцев загубил. Колоколов сжал зубы до кислого порошка и осадил коня.
– Назад! В крепость. Вырывайтесь кто как может! – А сам поскакал прямо на темную, разрастающуюся на глазах тучу, которая яростно высверкивала клинками и неистово гудела во все полторы тысячи казачьих глоток.
Запорожцы полностью отсекли смолян от крепости. Казалось, еще чуть – и отряд Колоколова найдет свою смерть. Но неожиданно запорожское войско разделилось на два потока, образуя живой, широкий коридор, и стало обтекать смолян с флангов. Смоляне рванулись в образовавшуюся брешь и, не встречая сопротивления, оказались под своими стенами. Неприятель же не преследовал, а, снова слившись воедино, поскакал на Покровскую гору.
Изумленный увиденным, Епифан Рогатов велел открыть ворота.
– Что это все значит! – проговорил пан Жолкевский пересохшими губами. – Почему они не атаковали?
– Вы уже скоро перестанете удивляться, пан! Вас ждет почетная отставка. – Сапега тронул поводья и пришпорил коня.
Падающего из седла Колоколова подхватили на руки и осторожно усадили возле стены защитники крепости.
– Живой?! – обеспокоенно спросил подбежавший Егор Фомич.
– Живой! – криво улыбнулся Василий, морщась от боли. – Куды ж я денусь! – Он дрожащими пальцами дернул ремешки нагрудника, закрепленного поверх кольчуги. – Ишь вон, помог. И отметины новые появились, – сказал он, глядя на тусклое зеркало боевого металла, на котором к старым вмятинам от пуль добавились свежие.
– Ну, Ванька! Справился, змей подколодный! – Впервые за несколько месяцев подобие улыбки тронуло худое лицо дьяка Никона Олексьевича.
Он стоял на боевой площадке Авраамиевской башни, потирая рукой левую часть груди.
Глава 12
– Жолкевский уже мертвец! О нем даже говорить скучно. – Сапега глотнул старого анжуйского и, не закусывая, стал посасывать трубку.
– Но от этого положение дел не становится, к сожалению, лучше! – Друджи Сосновский стоял перед канцлером, пряча за спиной потеющие руки.
– По крайней мере, прекратятся бессмысленные жертвы. Надеюсь, у пана Якуба скоро поубавится работы. – Сапега посмотрел в сторону палача, который сидел на рулоне войлока и, как обычно, с ленцой жевал соломинку.
– Поглядим, – хрипло ответил Мцена, сплевывая прямо под ноги Сосновскому.
– Работа над галереей идет полным ходом. – Сапега сделал еще глоток. – Когда до крепости останется не более ста шагов, сделаем одну хитрость. Пустим ее сразу в две стороны: к Авраамиевсим и Копытецким воротам.
– Вы так надеетесь обмануть тех, кто сидит в слухах? – Сосновский переместил вес тела на другую ногу.
– Да. Они будут слышать приближение галереи, но не будут понимать толком, к каким воротам мы продвигаемся. Когда же спохватятся, то будет уже поздно. – Канцлер подлил себе еще анжуйского.
– Хм. А если пойдут навстречу сразу к обеим ходам? – Разведчик сухо кашлянул в кулак.
– Тогда, пан Сосновский, мы точно уже будем знать, что в нашем лагере есть лазутчик, который передает сведения неприятелю. Не правда ли, Мцена?
Палач решил промолчать. Но свой вопрос задал опять Сосновский:
– Разве это как-то разрешит ситуацию? Лазутчика не мешало бы изловить намного раньше.
– Правильно, пан Сосновский. Вы совершенно правы, черт бы вас подрал! – Сапега хоть и не повысил голоса, но чувствовалось, как изменилась температура интонации. – Но у нас по-прежнему гибнут загадочным образом боевые лошади, мы по-прежнему терпим поражения, несмотря на то, что неприятель порядком истощен, а еще и получаем предателей. Я никогда не был сторонником гетмана Жолкевского, вы это знаете, но сегодняшнее происшествие с запорожцами даже меня заставило глубоко взволноваться. Что вы на это скажете? – Сапега опять посмотрел на Мцену, но, поняв, что от того ничего не добьешься, махнул рукой и перевел взгляд на Сосновского.
– По моим сведениям, – Сосновский снова кашлянул в кулак, – накануне вечером лагерь запорожских казаков посетил некий сказитель…
– Что-о? – Канцлер поднялся со своего стула. – Сказитель, бибис курва. По лагерю шляются какие-то сказители, а потом проваливаются хорошо спланированные операции! Где разведка! Где охрана! Словно все перепились какого-то зелья! Если, черт возьми, вы знаете о сказителе, то почему он еще не пойман и не отдан в руки Легкого Ворона?!
– Виноват, пан канцлер, искали, но он как сквозь землю провалился.
– Мы все хорошо вляпались, – наконец произнес Мцена. – С этим народом нельзя воевать нашими методами.
– Вы еще мне про сказки о Белом Волке расскажите! От вас уж я никак не ожидал, пан Мцена! – Сапега тяжело опустился на стул и сделал хороший глоток анжуйского.
– Как хотите, – ответил палач и отвернулся.
– Хочу. Валяйте, Мцена!
– Чем больше я изучаю людей, – Мцена нехорошо ухмыльнулся, – тем больше понимаю, что Бог нам дал совсем немного знаний.
– Изучаете людей! – Сосновский вскинул брови.
– Да, Сосновский. Я их потрошу, истязаю, лечу, а все для того, чтобы разгадать загадку, которую придумал Создатель. Вот смотрите, Белый Волк – что это? Это наши страхи, посеянные кем-то. Не удивляйтесь, если однажды какая-нибудь русская старуха чего-то нашепчет в небо – и целое войско увязнет где-нибудь в дорогобужских болотах. Здесь все именно так и происходит. Можете считать меня идиотом. У них с оружием в руках мы видим зрелых мужчин, но при этом воюют все от мала до велика. Воюют дети и старцы, бабы и мужики, колдуны и священники. Воюют каждый на своем месте: одни не выходя из дома, другие не покидая своих мрачных лесов. Воюют на земле и под землей, на воде и под водой, за каждым стволом дерева и под каждым камнем. Вы думаете, что сможете их победить? Я допускаю, что Смоленск рано или поздно падет. Но светла ли будет наша победа?
– За такие речи, Мцена, вас самого нужно отправить к хорошему палачу! – Сапега плотно сжал губы в белую линию.
– Умолкаю. Дозвольте идти, пан канцлер?
– Как прикажете понимать? – Канцлер снова поднялся со своего места.
– Я добросовестно исполняю свою работу. Так добросовестно, что вопросов нахожу намного больше, чем ответов. Несколько дней назад я крепко наказал королевских рейтар. После такого наказания в европейских землях содрогнулись бы свои и чужие, но дисциплина бы непременно восстановилась. А здесь я ощущаю бесполезность своих трудов. Я и дальше буду демонстрировать рвение. Вы можете во мне не сомневаться.
– Я никак не пойму: к чему вы клоните? – Сапега вытер рукавом выступивший на лбу пот.