– Под ним убили лошадь, но сам он успел добежать до леса.
– Криворукие дурни!
– Ваше величество, дело обстояло ночью. – Канцлер достал трубку. – С вашего позволения?
– Курите. Хотя, признаться честно, меня мутит от вашего дыма. – Король привстал. – Так-так. Письмо, вложенное в письмо. Интересно-интересно. Ну и каковы ваши предложения?
– Вести основную галерею под Авраамиевскую.
– А та работа вся псу под хвост? – Король дернул бровью.
– Нет. Извольте взглянуть на чертеж. – Сапега развернул перед королем план подземной галереи. – Мы продолжим работы, но то будет ложная галерея. А вот отсюда, – канцлер ткнул пальцем, – пойдет еще одна ветка. Она-то и будет основной.
– Прямо под гнилой фундамент Авраамиевской? А ведь хотели наоборот?
– Совершенно верно. Донесения нашей разведки иногда расходятся с истинным положением вещей.
– Как же так?
– Разведчик видит всего лишь глазами и получает сведения не из самых лучших источников.
Король сделал несколько размашистых шагов по горнице. По распрямившимся плечам и загоревшейся улыбке на тонких губах было видно, что настроение у него заметно улучшилось. Он довольно пощелкал пальцем по бычьему пузырю, брезгливо отдернул руку и посмотрел на пожелтевший ноготь:
– Может, стоит собрать совет, пан Сапега?
– Не стоит торопиться, ваше величество.
– Отчего так? Маникюр испорчен, черт подери. Придется делать заново!
– Я считаю, что совет стоит собрать только тогда, когда здесь окажется пан Потоцкий со свежими силами и тяжелой артиллерией.
– Изложите ваши мысли, пан. – Неожиданно лицо Сигизмунда пошло бледно-алыми пятнами. Он нервно затряс кистью руки, словно пытаясь стряхнуть грязь с указательного пальца. – Черт бы вас всех подрал! Вы хотя бы на войне можете не выяснять отношений?! Осада выходит боком, а мои полководцы перегрызлись хуже базарных баб.
– Вы сами видели, к чему привели действия пана Жолкевского! Еще пару месяцев таких атак – и мы потеряем войско. – Сапега глубоко затянулся.
– Меня по ночам душит ужасный кашель. Кажется, я серьезно болен. А что вам известно об этом мифе про волка или как его там?
После последних слов короля канцлер едва не задохнулся табачным дымом. Прокашлявшись и отерев выступивший на лбу пот, сказал:
– Не ожидал, что местные сказки дойдут до ушей его величества…
– Я случайно подслушал разговор моих гайдуков.
Сапега поморщился, пытаясь показать королю, что эта тема ниже королевского достоинства.
– Говорю же, случайно!.. – Король понял, что оконфузился в глазах канцлера.
– Даже король не может оградить себя от ненужных звуков, – попытался помочь королю канцлер.
– Так вы считаете, что все это вымысел? Успокойте меня, милостивый государь!
– Не более чем. Я даже не вижу необходимости об этом говорить.
– Ну хорошо. Итак? – Сигизмунд подошел к сидящему Сапеге и чуть склонил голову. – Я само внимание!
– Никого не хотел подозревать в измене, но неоднократно замечал, что сведения о наших тактиках каким-то образом доходят до неприятеля. Поэтому и предлагаю вам обойтись пока без созыва военного совета.
– Хотите, я вас удивлю, пан? – Король резко отпрянул. – Вы думаете, вы один намекаете мне на измену?
– Я не намекаю, ваше величество. Я в этом абсолютно убежден – измена имеет место.
– Доказательства?
– Не сейчас. Пройдет совсем немного времени, и улики лягут на ваш стол. – Сапега, не моргнув глазом, большим пальцем погасил огонь в трубке.
При виде этого у Сигизмунда округлились глаза. Он посмотрел на свой большой палец правой руки и попытался повторить движение:
– Боже, это ведь жжется!
– Ваше величество, – канцлер сделал вид, что не заметил, – дайте мне время построить подземные галереи. Прикажите прекратить бессмысленные атаки на крепость и полностью сомкнуть кольцо блокады. Русские начнут питаться кошками и собаками, потом перейдут на крыс, а закончат людоедством. Те немногие, что будут способны держать оружие, не смогут удерживать город на всех направлениях. Мы взрывами разрушим кусок стены и с малыми потерями возьмем цитадель.
– Сколько времени вам понадобится?
– Пройдет зима, и город падет к вашим ногам. Я бы советовал вам провести холодное время в Кракове.
– Я старею, дорогой Лев. Становлюсь брезгливой брюзгой, кстати, в детстве я тоже был невероятно брезглив. Представляете, если мне протягивал кто-то еду на своей тарелке, то меня могло запросто вырвать. А сейчас вот все опять возвращается к детству. Значит, мне лучше отъехать в столицу?
– Вы сбережете силы, ваше величество.
– Ну хорошо. Аудиенция закончена, пан Сапега!
Король подошел к печи и приложил ладони к теплым камням.
В тот же день пан Жолкевский королевским указом был отстранен от командования польской армией. Назначение командующего до прибытия пана Потоцкого получил канцлер Лев Сапега.
Король закрылся в Красном и никого к себе не впускал. По ночам охрана и холопы невольно ежились от страшного кашля, который безжалостно разрывал его легкие.
Глава 15
Мцена сидел, прислонившись к сутулой березе, и смотрел на медленное течение потемневшего от холодов Днепра. Снег уже лежал беспорядочными клочьями на земле, и с каждым днем клочья становились все больше, притягиваясь друг к другу. В кронах облысевших деревьев появились снежные шапки. Такие же шапки росли на зубцах Смоленского кремля. А в поле гуляли редкие опавшие листья, подставляя ветру дряхлеющие паруса.
Наступило время тишины. Умолкла канонада пушек и аркебуз, перестала звенеть сталь, по ночам не будоражили сердце истошные крики раненых. Хотя, казалось бы, что может заставить волноваться палача, как не собственная безжалостная кровь? Но Мцена, при всех особенностях своей профессии, постоянно вынужден был гнать от себя такое чувство, как сострадание. По-своему. Для этого он уходил подальше от людских глаз и смотрел на природу, учась у нее твердости в выбранном пути.
Он закусил горьковатую веточку и хотел уже было подняться и идти в лагерь, как вдруг из-за поворота показались две черные точки. Два маленьких предмета возвышались над водой, неумолимо приближаясь. Мцена пригляделся.
Появилось расплывчатое пятно, которое по мере приближения становилось крестьянским зипуном, а две черные точки – это носки пары набухших сапог.
Мцена рванул из-за плеча цвайхандер и одним махом срубил приличный сук. Скинул одежду, вошел в воду и зацепил тело. Длинные волосы утопленника метнулись в сторону и потянулись коричневым шлейфом.
Подхватив под плечи, Мцена вытащил тело из воды и приложил ухо к груди. Редкие удары сердца дошли до его уха. Несколько долгих минут палач бился за жизнь человека, то быстро давя ладонями на грудь, то, приподняв ноги, заставлял их гнуться в коленях, то, повернув к себе спиной, крепко обхватывал тело, держа его вниз головой.
Наконец в груди у утопленника забулькало, и пошла рвота, выворачивая нутро. Грязно-коричневая вода, водоросли, остатки пищи – все это потекло наружу.
Мцена тяжело выдохнул и без сил опустился рядом со спасенным человеком.
– Э-э-э… – синие губы утопленца зашевелились.
– Говори, но тихо! – Мцена вытряхнул человека из сырой одежды. Он уже решил, что для начала допросит его сам, а только потом отведет в лагерь и отдаст в руки Друджи Сосновскому. – Лежи на боку, а я покамест соберу хвороста на огонь.
Он быстро наломал хвороста и развел костер. Скинул шерстяной плащ и протянул со словами:
– Ну, теперь я тебя послушаю.
– А ты сам вот хто?
– Палач! Чего костлявая не смогла, я сделаю отменно.
– А чего тогда спасал?
– А ну-ка еще поговори. Уж больно голос мне твой знаком.
Человек резко сомкнул челюсти, было слышно, как щелкнули зубы. Мцена продолжал, чуть подавшись вперед:
– И рожа мне твоя поросшая тоже не во сне привиделась.
– Ванька Зубов я.
– Тот самый сказитель, что ль?
– Ну. – У Ваньки больше от страха, чем от холода, задрожало лицо. Он понял, что от такого таиться себе дороже. – А ты Легкий Ворон? Видел-видел, как ты давеча людей, точно скот, разделываешь!
– А коли видел, то выкладывай поздорову.
– Поздорову-то, мил-государь, для меня шибко естественно. Пытать ежли будешь, то такого от боли наговорю, что сам правды от вымысла не отличишь.
– Отличу. Еще как отличу. Человек под пытками, что дитя у материнской сиськи, – чистый, ложью незамутненный. Чем больнее ему, тем он шибче любить начинает – темна душа людская!
– А я вот не таков. Меня дьяк смоленский чуть на кол не посадил, так я такого намолол со страху. Сам на себя наговорил.
– Зубы не заговаривай! – Мцена потянул из-за пояса нож. – Как ты там пел: губы ей отрезал, потому как целовали эти губы Змея Горынчища? Я тебе для начала их и отрежу, медленно так, а потом тебе же и скормлю. Но вначале на веточке обжарю. Своя-то курятинка вкуснее чужой!
У Ваньки закатились глаза, и тело резко опрокинулось навзничь.
– Экий ты чувствительный! – Мцена несколько раз ударил пленника по щекам. Но, как знаток человеческой плоти, понял, что делает это напрасно – время упущено. К Зубову стала возвращаться жизнь, а жизнь требует покоя и сна.
Он затушил костер, взвалил на плечо одеревеневшее тело и понес в глубь леса. Версты через полторы, оглядевшись, выбрал сухое место рядом с большим валуном и стал строить шалаш. Его цвайхандер прошелся по молодому ельнику, как коса-литовка по росной пожне. К валуну под наклоном прислонил жерди и закрыл еловыми лапами – с десяти шагов жилище стало неразличимо. Затем горячим пеплом устелил пол и сверху накрыл лапами. Втащил Ваньку, накрыл того своим шерстяным плащом. Быстро прикинул по времени, сколько может отсутствовать, и направился в лагерь за провизией.
Ему не удалось проникнуть незамеченным в свою палатку. Прямо у входа окликнул Сосновский:
– Пан Мцена, я ищу вас уже хороших два часа!
– Надоело сидеть без дела, решил побыть в одиночестве.