– Подышать воздухом на природе?
– Кривоватая шутка, пан Сосновский. – Мцена откинул полог палатки.
– Одну минуту, пан палач. Я совсем ненадолго отвлеку вас.
Легкий Ворон раздраженно хлопнул пологом и повернулся к Друджи, показывая тому, что он предпочел бы общество своих мыслей пустым разговорам.
– Я сегодня видел сон, где за мной гнался ворон.
– Это называется «ненадолго»?
– Вы мне сами говорили: чтобы найти Белого Волка, нужно войти в его сон.
– Друджи, я сейчас не настроен говорить на потусторонние темы. И с чего вы взяли, что вошли именно в его сон, а не в свои собственные страхи?
– Вот об этом я и хотел спросить, пан Мцена. – Сосновский провел тыльной стороной ладони по взмокшей щеке.
– У вас никак слезы, разведчик?
– Очень приятно, что вы со мной сегодня на «вы» и уже произнесли такое количество слов!
– Отвали от меня! – Палач сменил тон.
– Ну тогда о деле. – Сосновский прикусил нижнюю губу. – Меня сегодня ночью посылают в разведку к Авраамиевской башне.
– Просите благословения?
– Кривая шутка, пан палач. Нет. Я хотел бы, чтобы вы отправились вместе со мной.
– Какого черта? Я не разведчик. – В другое время Мцена в душе бы очень обрадовался такому предложению.
– Но мне кажется… Нет, я абсолютно уверен, что вы прекрасный разведчик. Я видел, как вы умеете бесшумно двигаться. И еще, по части рукопашного боя, я думаю, вам мало равных.
– Разве вы видели меня в деле?
– Нет. Но зато видел шрамы. Тело человека говорит о нем больше, чем его речь, не так ли? Это ваши слова.
– На сегодня довольно, пан разведчик! – Мцена нырнул в палатку.
– И все же, Легкий Ворон, подумай над моим предложением! – Сосновский впервые перешел на «ты», что явилось полной неожиданностью для Мцены. Палач делано присвистнул:
– Неужели. Глас не мальчика, но мужа!
– У меня такое ощущение, Якуб, что Белый сегодня пойдет со мной вместо вас. Ну как хотите.
Сосновский отошел к своей палатке и стал проверять боевое снаряжение у своих разведчиков, искоса поглядывая в сторону палатки Легкого Ворона.
Мцена же сквозь прорехи сам следил за Сосновским.
Они начинали любить друг друга, но это никак не сказывалось на отсутствии доверия.
Прискакал гонец от канцлера Сапеги. Сосновский вскочил в седло и срочно выехал по приказанию начальства.
Мцена выдохнул и стал быстро собирать провизию в заплечный мешок: сухари, картошка, вяленое мясо. Брал только то, что можно приготовить на открытом огне.
Незаметно поползли сумерки, накрывая равнину, словно дырявым походным плащом. Очертания дыма костров стали резче, он поплыл по-над лагерем, смешиваясь с туманом, который полз от Днепра. Словно родные братья после долгой разлуки, душили друг друга в глубоких объятиях дым и туман.
Легкий Ворон тенью скользнул из палатки, прошел, согнувшись в три погибели, под брюхами оседланных разведчиками коней, мимо ночных дозорных, которые еще толком не приступили к своим обязанностям и пропустили, поверив, что идет человек по своим делам, скорее всего к проституткам в лагерь маркитантов.
Мцена именно туда и направился, и не только для того, чтобы не вызвать подозрений у часовых.
В лагере маркитантов за четыре вырванных у мертвого рейтара зуба он купил проститутку на три ночи. Звали ее Катрина. Впрочем, в то время проститутки редко называли свое настоящее имя. Катрина – скорее название профессии, а не имя человека. А делали они это чаще для того, чтобы иметь возможность избегать встреч с нежелательными клиентами. Но ту девушку звали действительно Катрина.
– Куда ты меня тащишь? – Она тяжело дышала, еле поспевая.
– В лес, – резко ответил Мцена.
– Зачем в лес? Мы уже достаточно далеко ушли от лагеря.
– Если будешь послушной, дам тебе еще столько же и серебра в придачу.
– Только давай договоримся, ты не причинишь мне боли и не покалечишь.
– Хорошо. Только иди молча. Туман – хороший проводник звуков. – Мцена перешел на шепот.
Катрина повиновалась. Дальше до самого шалаша они шли молча. Мцена ощущал между лопатками горячее дыхание девушки. Тепло ее дыхания постепенно проникало под кожу и начинало будоражить сознание. Он стиснул зубы, чтобы не позволить вырваться из груди вздоху. Наконец в воздухе запахло прогоревшими головешками.
– Пришли! – Якуб заглянул в шалаш. – Живой? – то ли окликнул, то ли спросил у самого себя. – Катрина, иди сюда.
Девушка робко подошла:
– Э-э, только давай сразу рассчитаемся.
– Держи. – Мцена сунул ей в руку еще четыре зуба. – И полезай внутрь.
– Что я должна делать?
– Спать. Просто спать рядом с ним, как спит жена с мужем, когда тот болеет и не может исполнять супружеский долг. Обнять и спать. Полезай.
Катрина нырнула в шалаш. Слышно было, как она возится, шурша несколькими юбками.
– Какой холодный! – тихо пропела она. – Ну ничего, я тебя отогрею!
Мцена разжег костер напротив шалаша, осветив поляну и внутренности жилища. Сделал факел, воткнул между жердинами. Теперь освещения стало еще больше.
– Спит? – спросил.
– Спит!
– А можешь немного повозбуждать? Так он быстрее согреется.
– Попробую.
Катрина превосходно владела профессией. Через несколько минут послышалось прерывистое бормотание Зубова:
– А чужа земля подобна кувшину. Можно присвоить этот кувшин, но никогда не присвоишь воздух, заключенный в нем. Можно отнять у кого-то землю, но нельзя ничего сделать с небесами, которые будут насылать тучи. Можно заковать человека в цепи, но нельзя подчинить его сны…
– Заговорил, – усмехнулся Мцена. – Быстро он, однако, под бабским бочком.
– Живучий! Я таких иной раз поднимала. У иного не то что руки-ноги, а сердце во льду. А глядишь, пригреется и отойдет понемногу.
– С ним нужно будет побыть три ночи. Повыхаживать. Справишься?
– Дело нехитрое. Это лучше, чем пьяных рейтар ублажать. По два десятка за ночь. Тьфу.
– Вот и договорились.
– А ну как он очухается, когда тебя не будет, и пойдет прочь?
– А не пойдет. Стрелять умеешь?
– На войне чему только не научишься.
– Тогда вот тебе пистоль. Заряжен. Держи в сухом месте. И еще, даром что палач… – Мцена достал ножные оковы. – Я сейчас ноги его скую, повешу замок, а ключ у меня будет. С ними далеко не уйдешь. Только до куста – опорожниться. Оставляю еду. Живите спокойно и мирно. А самому мне надолго из лагеря нельзя. Утром приду проведать.
В ответ Катрина молча кивнула и прижалась к Зубову еще сильнее.
Мцена вернулся до того, как отряд разведчиков во главе с Сосновским успел покинуть лагерь. Он незаметно прошмыгнул в свою палатку и зажег лучину. Вскоре на огонь отозвался голос разведчика:
– Пан Мцена, вы еще не спите?
– Как видите, пан Сосновский.
– Слышу, настроение у вас улучшилось. Не передумали? Может, с нами?
– Хорошо. – Мцена стал надевать кожаный доспех. – Но у меня, если хотите, условие.
– Хм. – Сосновский удивленно скривился. – Ладно. Валяйте.
– Мы не берем лошадей. Идем пешком.
– Потеряем много времени, Мцена. Нам нужно обогнуть половину Смоленска.
– А как насчет Белого Волка? – Палач застегнул широкий ремень на поясе.
– Ладно. Уговорил.
– А мне нравится, пан Сосновский, что мы попеременно то на «ты», то на «вы». Звучит как некий специальный язык. Кстати, как у вас с латынью?
– A casu ad casum1 – Сосновский кашлянул в кулак, показывая, что Мцене пора выходить из палатки.
– A posteriori2 нам не следует выходить, пока луна не прошла четверти своего пути.
– Луна пройдет свою четверть еще до того, как мы выйдем из лагеря. Я тоже неплохо знаю свое дело.
1 От случая к случаю (лат.).
2 Исходя из опыта (лат.).
Глава 16
Голод заставил Курбата Никифорова подняться и двинуться на запах деревенского дыма. Оторвавшись от погони, он шел полночи наугад через лесные дебри, а когда почувствовал, что больше ничего не грозит, рухнул наземь, подгребая под себя палую листву. Так и заснул. Солнце поднялось уже достаточно высоко, а Курбат все спал, набираясь силы от сырой земли. И только голод смог отогнать сон прочь.
Он шел, на ходу продирая заспанные веки, разминая сильными короткопалыми ладонями затекшее лицо. Шел, не думая хорониться. И лишь внезапный выстрел заставил его вспомнить о том, что кругом могут быть поляки.
Упав на живот, раздвинул смородиновый куст. Небольшая деревня – всего одиннадцать изб – пыхтела в низкое небо печными трубами. «Бабы обрядились недавно. Молочка бы счас!» – подумал про себя Курбат, но, завидев всадника, тут же вжал голову в плечи.
Небольшой отряд польских фуражиров хозяйничал в деревне, как у себя дома: из амбаров и ям вытаскивались продукты, опустошались сеновалы, падал убитый скот. По центру деревни возвышался старый раскидистый дуб. К нему поляки стаскивали отобранное у крестьян. Под дубом верхом на огненном коне ежился шляхтич, разодетый, словно на великий праздник.
Курбат подтянул ногу и нащупал за голенищем рукоять ножа-лисички, которым он владел с детства так же, как столовой ложкой.
В крайней от леса избе истошно кричала молодая баба под хохот и зубоскальство военных. Кудлатый мужичок, видно ее муж, крестился, стоя на коленях спиной к крыльцу, чумазые дети птичьей стайкой жались к коровнику.
Курбат хорошо знал эту деревню – из нее родом была его жена, погибшая в прошлом году на весенней переправе через Днепр. Крутая, невесть откуда взявшаяся волна опрокинула тогда их лодку – Акулина его даже вскрикнуть не успела, как пошла ко дну. Тщетно он пытался нащупать ее в мутной воде, напрасно нырял в страшный холод с широко распахнутыми глазами. Так и скрылась она в царстве царя Водяного. Сгинула без следа. Увез тогда троих своих детишек к матери под Починок Курбат, а сам попросился на воинскую службу.
Ратная наука давалась ему легко, видать глубоко в крови жила какая-то сила, завещанная далекими предками. И сила эта проступала в чертах лица, в высоких скулах, в тяжелом прищуре. Лук и стрелы были его излюбленными вещами, а нож-лисичку мог он метнуть аккурат в девичье кольцо с пяти шагов и при этом не попортить полировку. А если с коня на полном скаку, то попадал в яблоко.