А потом рвануло так, что из ушей повышибало перепонки, земля зашевелилась и начала трескаться, в трещины горохом посыпались люди. Кто-то подхватил Колоколова, перебросил через плечо и понес. Затем рвануло еще раз, взрывная волна прошла по лагерю, срезая людей, точно коса стебли. После третьего взрыва по небу заходили черные волны.
У Копытецких ворот вылазную рать лично встречал Никон Олексьевич.
– Колоколов где?! Василий, отзовись, твою за ногу!
– Здеся он! – крикнули из толпы. – Сопит в обе дырки. Ничё, прочухается!
– Ну слава Богу! Закрывай ворота!
Вылазная рать еще раз сделала свое дело. Но вернулись далеко не все. Потери составили два десятка человек, среди них – Епифан Рогатов.
Но на этом сражение не закончилось. Как только серой полосой вдали забрезжил рассвет, смоленские ворота вновь распахнулись, на этот раз под Копытецкой башней. Четыре сотни панцирной кавалерии под командованием самого Михаила Шеина, сверкая начищенными, как для парада, доспехами, вырвались на простор. Но не стали разворачиваться во фронт, а пошли острым клином, ощетинившись пиками. На острие клина в шлеме с развевающимся султаном мчался смоленский воевода. Он знал, что безрассудно оставлять город, что любая шальная пуля может стать роковой, но также чувствовал необходимость в таком поступке – его воины должны увидеть своего воеводу в открытом бою, а не только знать, что он сидит над бумагами за толстыми стенами гридницы.
Поляки явно были не готовы к такому продолжению событий, а потому в панике рассыпались по лагерю, даже не помышляя о сопротивлении. Более или менее организованно повели себя пехотинцы фон Вайера, спрятавшись за шанцами и ведя оттуда редкий ружейный огонь.
Клин прошел сквозь лагерь, как нож в масле. Образовался широкий коридор.
И вдруг откуда-то со стороны Днепра воздух наполнился гулом. От дальнего леса шло навстречу Шеину еще одно войско.
Это была подмога, присланная наконец Василием Шуйским. Пятьсот всадников и еще пятьсот пехоты на крупах коней. Всего тысяча. Панцирный клин Шеина разделился, словно жало змеи, и впустил в себя людей Шуйского. Тысяча шла вперед к мосту, а четыре сотни по флангам двигались в противоположную сторону. Невероятное зрелище. За последней парой всадников жало змеи снова сомкнулось и, описав по полю дугу, стало возвращаться к крепости.
В тот день практически без потерь была проведена еще одна военная операция, которая войдет во все учебники по оборонительной тактике.
Смоляне получили свое первое подкрепление.
– А ты вот мне скажи такую вещь, Никон Саввич. – Василий Колоколов облизал пересохшие губы, приподнимаясь на ложе.
– Ты бы лежал, Вася, не гомонился ужо. – Дьяк заботливо подоткнул под спину Колоколову подушку.
– А бывает ли бог войны?
– Бог-то у нас един, Василий. Он во всех лицах.
– А я вот давеча видел, чего во снах не бывает. Человек так не может. Вырос из тьмы-то – лицо в шрамах, с мечом двуручным. Отбил мои выпады, как шутя, а потом выпрыгнул, крутнулся в воздухе вокруг себя и, не приземляясь, ногой меня так лягнул, что долго теперь помнить буду.
– Так-то на беса больше смахивает. – Никон аж отпрянул.
– Не-е… – протянул Колоколов, – бес убил бы. А я живой!
– Господи, – перекрестился дьяк, – что за сила на нас воевать пришла?!
Глава 19
За четыре года до описанных выше событий, в один из сухих и светлых сентябрьских дней, когда листва только-только начинает золотиться, в дом знаменитого краковского палача постучали.
– Друджи, ты не слышал, к нам постучали! – Палач натянул маску.
– Я открою, дядя.
– Да сиди уже, сукин сын, сам открою. – Палач легкой, пружинящей походкой подошел к двери и заглянул в маленькое дверное окошко. – Тебе чего?
В ответ послышалось мычание. Перед дверью стоял вихрастый детина и отчаянно жестикулировал. Палач отодвинул щеколду и впустил странного гостя.
– Проходи. Садись. Какая нелегкая тебя ко мне принесла?
В ответ опять мычание.
– Твою мать… – хлопнул себя по коленям палач.
Вдруг вошедший вскочил и стал яростно кривляться и дергаться, что-то пытаясь изобразить. Палач внимательно смотрел на гостя, удивленно пожимая плечами.
– Друджи, ты можешь понять его речь?
– Пытаюсь, дядя!
Детина то молотил себя кулаком по лбу, заламывал руки, изображая на лице гримасу боли, то, наоборот, нависал над столом, выкатывая в бешенстве глаза.
– А не кажется ли тебе, Друджи, что он хочет попробовать ремесло палача?
– Я тоже об этом подумал, дядя.
– Вот только немого мне в учениках не хватало.
– Ладно хоть слышит, – усмехнулся Друджи. – А что, немой подмастерье – тоже неплохо!
Детина радостно закивал и опустился на табурет.
– А читать-писать умеешь? – спросил палач.
Детина потупился, отрицательно помотав головой.
– Как же мне с тобой общаться? Впрочем, этому можно научиться. А ну-ка, встань рядом со мной! Друджи, посмотри сюда, мы с ним одного роста и одинаковой комплекции.
Детина снова яростно закивал и, стянув с палача маску, надел ее на себя. Палач резко отвесил крепкую оплеуху гостю.
– Этого я тебе не разрешал, ублюдок.
– Дядя, он хочет сказать, что мог бы тебя заменять.
Детина захлопал в ладоши.
– Вон оно как! – Палач поскреб недельную щетину. – Ладно, посиди пока. Ты не совсем вовремя. Нам нужно кое-какие дела доделать. А звать тебя как? Тьфу ты, даже не напишет ведь имени своего. Ладно. Буду называть тебя Малыш. А как научишься писать, сообщишь мне свое имя.
Малыш весело затряс головой и отошел в дальний угол комнаты.
– Ну и ладно. Ты и впрямь Друджи-везучий, племянник.
– Еще неизвестно, кому больше повезло, дядя!
– Ну что ж, Друджи-счастливчик, я обещал – я сделал. Рекомендация готова, можешь прямо сейчас отправляться. Действительно, в войсках ты быстрее набьешь руку. В кавалеристы тебя не возьмут – породой не вышел, а вот в пехоту и по совместительству палачом, думаю, тебя оторвут с руками. Людей нашей профессии сейчас явная нехватка. Война с Габсбургами продлится, чует мое сердце, еще долго – многому научишься. Я тоже ведь всему научился в армии. Хорошая школа для настоящего мужика. Заодно и мир повидаешь.
– Спасибо, дядя!
– Да иди ты с глаз моих! – Палач отвернулся, чтобы не показывать на лице своих чувств, но потом резко встал и подошел к Малышу. – А ну, дай сюда, – стянул маску и снова надел на себя. – Рано еще. Вот заслужишь, тогда и носить будешь!
Палач проводил племянника до дверей и еще долго через маленькое окошко смотрел ему вслед.
Наконец повернулся и долгим взглядом посмотрел на Малыша.
– Ну и что мне с тобой делать? С чего начинать? – Тут он хлопнул себя по лбу. – Вчера у соседей сдохла собака. Хороший был пес – ничего не скажешь. Они его закопали в саду под вишней. Откопай его сегодня ночью, сними шкуру и постарайся определить: от чего он умер. А пока садись за стол. – Палач поставил чернильницу и развернул желтый лист бумаги. – Будем учиться грамоте. И помни – еду нужно заслужить! Каждое утро, перед тем как сесть за стол, ты будешь учиться и только потом завтракать. После обеда я буду тебя обучать ремеслу.
На следующее утро Малыш принес в дом выпотрошенный труп собаки, точнее то, что от него осталось. Он громко мычал и потрясал куском мертвечины.
– Чего ты так взбеленился? – палач поднял голову, отложив в сторону Библию. – Хочешь показать мне его желудок? Так-так. Вижу, покрыт какой-то зеленью. Сильно мучился бедняга! Значит, хочешь сказать мне, что его отравили?
Малыш быстро закивал в ответ.
– Правильно мыслишь. Теперь нужно найти отравителей и рассказать хозяевам пса. А рассказать ты не сможешь. Поэтому садись учиться – хоть писать будешь. Я сам расскажу соседям, а они уже пусть обращаются в суд.
Но Малыш снова яростно замычал и, схватив палача за рукав, потянул к двери.
– Куда ты меня тянешь? Хочешь что-то показать? Ну пойдем-пойдем.
Они вышли на улицу, и Малыш ткнул пальцем в нищего, который сидел, выставив культю, рядом с перекрестком двух дорог.
– Ты думаешь, это он? Культя ненатуральная.
В ответ детина снова закивал.
– Хм. Что-то не нравится мне все это. – Палач выдохнул. – С чего бы это ему сидеть тут? Нищие просят на паперти! – Вдруг палач вздрогнул, словно какая-то мысль пронзила его сознание. – А ну, ступай-ка ты домой, Малыш!
Малыш замотал головой и, вцепившись палачу в локоть, потянул его к дому.
– Ладно. Пошли вместе. Принесла его нелегкая!
Но не прошло и получаса, как в дом снова постучали. Палач сплюнул и, застучав деревянными башмаками пошел к двери. Приоткрыл окошко.
– Зачем ты пришел, Рафал? Лохмотья нищего тебе в самый раз.
– Я думаю, нам пора разрешить наш давний спор, дядя. Ты ведь догадался, кто отравил пса? Я дал тебе знать, что твой «любимый племянник» уже здесь.
– Нет, Рафал, я не уйду отсюда.
– Мы могли бы работать вместе. А так – жаль! Ну почему одному племяннику ты дал все, а другого вышвырнул, точно шелудивого пса?
– Ты сам знаешь! Я не могу доверять тому, кто ненавидит меня!
– Жаль. Я бы мог с тобой кое-чем поделиться, дядя.
– Убирайся, Кобин. Ты проиграл однажды. Проиграешь и сейчас. Мне достаточно моих знаний, большего, думаю, уже не нужно.
– Ты думаешь, легко сидеть в захолустье и только и делать, что бить кнутом провинившихся крестьян? Я скучаю по настоящей работе. Давай работать вместе. В противном случае!..
– Что в противном случае, Рафал? Мэр города меня утвердил на это место. И я отсюда не уйду. Делиться с тобой я тоже не собираюсь.
– Ладно. Чиновники не должны вмешиваться в нашу жизнь, дядя. Давай выясним это так, как выясняли до нас люди нашей профессии. Как поживает твой цвайхандер?
– Мой цвайхандер?… – Краковский палач бросил взгляд на висевший на стене двуручный меч. – Мой цвайхандер отлично поживает.
– О, ты не знаешь, что такое вырезать коленные чашечки, дядя! Я вырежу их тебе и постараюсь сделать это до того, как ты испустишь дух! – Рафал Кобин растянул губы в жуткой улыбке, показывая желтые, наполовину сгнившие зубы.