– Смешон ты в своей гордыне, Рафал!
– Жду тебя сегодня ровно в полночь на пустыре за Восточными воротами. Не будем нарушать традицию и встретимся там, где испокон веку проводились поединки между людьми нашего круга. – После этих слов Кобин усмехнулся и зашагал прочь.
Весь остаток дня палач провел за чтением Библии. Он медленно перелистывал страницы, то и дело мусоля крючковатые пальцы с потрескавшимися, потемневшими ногтями. Малыш тихо наблюдал, сидя на табурете около камина. Когда совсем стемнело, палач зажег лампу и, встав на колени перед висевшим на стене распятием, забормотал молитвы.
– Ну мне пора, – выдохнул он и стал обматывать куском ткани клинок цвайхандера.
Мылыш негромко замычал из угла.
– Сиди дома и никуда не выходи. Понял меня? Я скоро вернусь. А если не вернусь… Ты запомнил того нищего?
Малыш уверенно кивнул.
Палач перекрестил Малыша и вышел на звездную ночь.
Та ночь показалась Малышу вечностью. Он бродил по дому, ощупывал предметы, пытаясь разговаривать с ними, ложился на пол, свернувшись калачиком, подходил к входной двери и прислушивался. Выхлестал полкувшина вина. Наконец забрезжил рассвет. Вино притупило чувство тревоги и дало расслабление. Малыша сморило, и он задремал прямо на ступеньках, уронив голову на скрещенные руки. И вдруг прямо над головой он услышал голос:
– Почему не в постели?
Малыш радостно замычал.
– Я убил его. Нет – коленные чашечки вырезать не стал. Племянник все ж. Хотя нарушать традиции нехорошо. – Он тщательно вытер кровь с цвайхандера и вернул меч на место. – Ложись. А как проснешься – нас ждет латынь. А еще я научу тебя этому! – Он кивнул на меч. – И этому! – и чуть присев, выпрыгнул, разогнул в воздухе правую ногу – Счах! – Нога стремительно описала дугу и врезалась всей ступней в стену. Камни от удара шевельнулись, выбросив облачко пыли.
Палач отвел за спину перевязанную тряпкой левую руку и пошел в свою комнату.
Глава 20
Курбат Никифоров вернулся на хутор уже под утро. Бледная полоска света поднималась над горизонтом, и верхушки деревьев постепенно начинали проступать из тьмы. Он прошел в горницу, скинул кафтан и устроился рядом с Матреной.
– Где ты был? – спросила женщина, поворачиваясь.
– Да так, с небушком беседовал, – ответил Курбат.
– А Рыжий тоже беседовал?
– Вот и имя у него теперича есть.
– Обними меня! В следующий раз возьми с собой? – Матрена прижалась к Курбату.
– Да ничего тама интересного. Ночь как ночь, ети ее…Ты, Матренушка, в дела мои не лезь. Ты меня дома дожидайся.
– Ладно, Курбатушка. Сегодня баню истоплю. А ты спи-отсыпайся.
– Ох, погляжу на тебя в баньке-то! – Никифоров хотел еще что-то сказать, но прикусил язык и скоро провалился в сон.
Проснулся только к обеду. Пошарил рукой по лавке – Матрены не было. Он быстро встал, вышел на двор и плеснул себе на лицо несколько пригоршней воды из кадки.
– Ледок-то знатный! – весело крикнул сам себе и пошел по двору искать Матрену.
Покликал, сложив ладони у рта. Женщина отозвалась из бани. Он толкнул дверь. Матрена, согнувшись, намывала полы в предбаннике. Тяжелая коса выбилась из-под плата. Наклон увеличивал ширину бедер и подчеркивал линию талии. У Курбата сладко защемило в груди.
– Ты долго аль как? – В его голосе резко зазвучала хрипотца истомы.
– Еще не скоро. Топить начала не так давно.
Он протянул руку и провел по упругим ягодицам, едва сдерживая себя от более откровенных выпадов.
– Курбат, не лешачь! Дай дела доделать. Не убегу я от тебя. Мне бы отмыть вонь литовскую от себя! А потом уж…
– Ладно. – Он понимающе кивнул и отступил на два шага. – Пойду вдоль берега – прогуляюсь, посмотрю, чего да как.
– Сильно не загуливайся. До вечерней зорьки готово будет.
– Я не сильно. Версты на две только вверх схожу.
Курбат перепоясался саблей, заткнул за пояс пистолет и, закинув на плечо чекан, быстро сбежал под берег. Он удалился от хутора версты на три вверх по Днепру, то и дело поглядывая на солнце, боясь опоздать к Матрене. Не обнаружив ничего необычного, хотел уже возвращаться. Как вдруг, то ли показалось, то ли впрямь, в нескольких шагах хрустнула веточка. Он напрягся, пытаясь определить: что за зверь неподалеку? Шагнул за ствол большой сосны, присел на корточки. В глубине леса мелькнул силуэт женщины. Потом еще раз. Но уже ближе. Длинные басурманские юбки, на голове чепец, из-под которого волнами сбегали распущенные пшеничные пряди. «Вот те и раз!» – подумал Никифоров, осторожно выглядывая из-за ствола.
Женщина собирала какую-то траву, пристально вглядываясь себе под ноги, и явно ничего вокруг не замечала. Курбат подобрал с земли шишку и, прицелившись, кинул. Попал точнехонько между лопаток. Женщина вздрогнула. Но, поняв, что это всего лишь шишка, заулыбалась и что-то произнесла по-литовски. Курбат какое-то время решал, проявиться ему или уйти незамеченным, но любопытство взяло вверх – он вышел из укрытия.
– Хто такая будешь? – спросил он негромко и на всякий случай взялся за чекан.
– Я-то? – Женщина ошарашенно смотрела на Курбата. – Я оттуда! – показала рукой в сторону лагеря.
– А чего так далеко? – Он прищурился, пытаясь понять говорившую.
– Так. Вот я собираю немного полезной травы!
– Литовка? – спросил Курбат.
– Да… – закивала в ответ, испуганно водя глазами в разные стороны.
– Чудно как-то. Чего литовке так далеко от лагеря быть?
– Ты меня не убьешь?! Не убьешь ведь?!
– Ежли бы хотел убить, то ты бы этого не заметила. – Курбат подошел к литовке на три шага. – Брешешь, девка. Ой, брешешь!
– Нет-нет, я правда из лагеря.
– Чего же ты лечить собралась этой травой? А ну дай глянуть.
Никифоров подошел вплотную, схватил за тонкое запястье и поднес ладонь с пучком травы к глазам.
– Эта трава для женской надобности, чтобы плоть не гнила. У нас такая же есть. Моя бабушка все время ее собирала… – затараторила литовка…
Но Курбат был начеку. Боковым зрением он увидел, как блеснуло лезвие. Он быстро выставил руку с чеканом, отражая удар. Стилет вылетел из руки женщины.
– Коварная! Как есть коварная! Да с такими, знаешь, чего делают?! – Он занес над головой чекан.
И в этот момент откуда-то из-за валуна раздался стон.
– Катерина! – Голос был слабым и задыхающимся.
– Твою мать, – обронил Курбат, – не лес, а угодья лешачьи! Ну веди ужо, посмотрим, для какой такой женской надобности!
Катрина повернулась и пошла в направлении звука. Курбат следом, весь подобравшись, похожий на дикого зверя. Вышли к валуну. Обогнули. Из темной норы шалаша сверкали глаза заросшего по самые брови человека.
– Он долго плавал в реке. Сильно, очень сильно замерз! Я его лечу. – Литовка показала рукой на вход в шалаш.
– А чего это ты его лечишь, а он долго-долго плавал? – Курбат отстранил женщину и заглянул в жилище. – Чёта рожа мне твоя волосатая сильно знакома.
– Болею я, мил-человек. Не губи ты нас! – послышался голос из шалаша.
– А ну, а ну?… Да ты никак плут окаянный Ванька Зубов? Во где свиделись. Значит, не посадили тебя на кол, сволочь поганую?!
– Уходи, – произнесла литовка, обращаясь к Курбату. – Его сюда принес Легкий Ворон. Слышал про такого?
– Я сам себе орел как надо! – хмыкнул Курбат. – А эту падаль я сейчас порешу.
– Не делай этого. Не ты его сюда принес, не тебе и порешать. – Литовка твердо посмотрела на стрельца. – Легкий Ворон тебя из-под земли найдет.
– Мне ваши секреты разгадывать некогда, милочка! Эта тварь должна сдохнуть. А ты бы шла к своим.
– Какой ты страшный! – усмехнулась литовка и посмотрела за плечо Курбата.
Никифоров обернулся – перед ним стоял статный светловолосый шляхтич с изрубленным лицом, с глубокими и безжалостными синими глазами. Из-за спины высилась рукоять двуручного меча.
Курбат взмахнул чеканом, но в тот же миг в глазах у него резко потемнело – и душа стрельца полетела в бездонную пропасть.
Никифоров очнулся глубокой ночью. Благо светили звезды, а в небе яркая луна пробовала тьму на зуб. Он попытался подняться – в голове разлилась чугунная боль… Да чтоб тебя!.. Где я?… С трудом, но все же встал на ноги. Сделал несколько шагов. Принюхался, учуяв запах потухших углей. Память медленно возвращалась. Черная пасть шалаша. Литовка. Ванька Зубов. И сам дьявол во плоти.
Курбат медленно спустился к Днепру, зачерпнул воды и умылся. Вспомнил, что ждет Матрена. Прикинул по луне, который час. Хорошо за полночь. Эх, плакала банька!.. Какого лиха понесло?! А там баба, поди ж, вкусная – не оторвешься! Мысли о Матрене придали сил, даже ревность проснулась… Да ну их к ляду! Пусть себе живут своей жизнью!..
Он пошел вниз по течению. Идти пришлось долго – ноги еле волочились, словно к ним привязали по валуну. Возвратился только к первому петуху. И без сил повалился прямо на пороге людской.
Появившаяся из темноты Матрена всплеснула руками и, подхватив под плечи, подтащила к печи.
– Где ж ты так ухайдакался?!
– Мне на стене равных нет, а в лесу супротив черта – что дитя малое! – Курбат криво улыбнулся.
– Ну не ерохорься ужо! – одернула Матрена, отирая кровь куском тряпки с его лица.
– Мне бы поспать, Матренушка! Лихо мне шибко!
– Лежи. Череп вроде не проломлен. Но досталось тебе по первое число!
Курбат провалился в сон, крепко сжав руку женщины. Он провалялся трое суток. Вставал только для того, чтобы напиться, а потом снова валился снопом на лавку.
На четвертый день вышел на крыльцо. Его еще мутило, к горлу набегала тошнота, но жизнь в могучем теле брала свое. Проснулся голод.
– Ну никак сдюжил! – робко сказал Никифоров. – Каши бы сейчас! Чугунок смолочу без запинки.
Матрена заулыбалась в ответ:
– А как насчет баньки, Курбатушка?!
– А потом и в баньку можно! – весело подмигнул он в ответ.
– Не рановато, витязь ты мой?!
– Шибко хочу с ним еще раз повидаться! – вдруг сказал Курбат, прищурившись, глядя куда-то вдаль.