– А Васька Колоколов? – спрашивает Зубов.
– Колоколов временно не при исполнении. – Битяговский чеканит каждую букву.
– Я вот чего тебе скажу. Они сами ляхи, – Ванька кивает на Мцену, – и лучше их никто про склады ничего не знает. А порешишь таких пленников, то Никон Саввич тебе первому башку отымет.
– Или на кол посадит!
– Насть, ты потише. Ну девка дает! – Зубов улыбается, сверкая стеклянным глазом.
– А я, как ты! – Настя прижимается к нему.
– Бабам не место здесь! – Битяговский морщит лоб, ему явно непросто принять решение.
– Да повесь ты этих ляхов, Иван Данилыч. Этот-то вот палач ихний, а девка блудная! – Курбат кривит половину лица.
– Ишь развешался он, – опять встревает Ванька, – у самого ума немного, так и других туда же тащишь!
– Ладна, хватит ужо! – рубит воздух рукой Битяговский. – Чего тут спорить! Отвезем обоих. А там пускай умные головы решают. Только вот на такого, – смотрит на Мцену, – отдельную лошадку придется выделить.
– Да вон лошадка, – кивает на Рыжего Зубов.
– Ну по коням, хлопцы. Из леса выходим, факела гасить. Всех на крупы позади себя, а этому – отдельного. – Битяговский вскакивает в седло и дергает повод. – Ну ежли заорешь, тварь, башку снесу! – бросает пристальный взгляд на Мцену.
– Давай я ему рот тряпкой забью и бабе тоже? – Епифан достает из-за пояса лоскут.
– Так забей. Чего спрашиваешь? – отвечает Битяговский.
Небольшой отряд двинулся сквозь лесную чащу к Днепру. Затем повернул направо и взял курс на Днепровские ворота. В нескольких верстах шел ожесточенный бой. Пятьдесят человек Битяговского бились во тьме, отвлекая поляков на себя, чтобы обеспечить дорогу остальным.
– А ты меня по меткам нашла? Как я учил? – спросил Зубов, поворачиваясь через плечо к Насте.
– Да.
– Толковая девка!
А скоро поползла вверх тяжелая решетка, заскрипели кованые ворота, пропуская всадников. Заголосили первые петухи и, словно по их зову, сыпанул снег, накрывая наглухо следы конной сотни.
Утро вымахнуло из-за дальнего леса косыми лучами студеного солнца, когда Никон приказал вести к себе всех четверых. Он решил, что первым допросит, а потом еще раз, но уже с Шеиным вместе. Впрочем, он так делал всегда, поэтому и удивлял постоянно боярина своей осведомленностью.
– Баский хлопец, ничего не скажешь! – Никон посмотрел на Мцену и тут же отвел взгляд. – Ну а ты чего скажешь? – обратился к Зубову.
– Он свой! – кивает Ванька на Мцену. – Не сомневайся, Никон Саввич!
– Чего видел, Курбат? – Дьяк подходит к Никифорову.
– Видел, что к ляхам пополнение прибыло. И пушек новых для тяжелого боя тьма! – Стрелец явно растерялся под взглядом Никона.
– Это я и сам видел. Для этого по лесам бегать не надо.
– Лошадей вот еще убил и ляхов троих… – Никифоров замямлил.
– Ай да, Курбат! Ай да витязь грозный! Лошадей зарезал и троих фуражиров прикончил! – Никон махнул рукой.
– А ты почем знаешь, батюшка? – спрашивает стрелец.
– Поменьше бы деревенским бабам наказы давал! – отвечает дьяк и поворачивается к Катерине. – Ну а ты, девица, с чем пожаловала?
– Я его выхаживала! – маркитантка указывает на Зубова.
– Ну и Ванька! Чертенок из-под пола! – Дьяк хлопает себя по бедру. – Настасье возьму да расскажу.
– Не сказывай, отец родной! – Зубов испуганно таращит глаза.
– То мы поглядим. Поглядим, Ванюша. А надо будет, так и на кол насажу. – Дьяк длинно смотрит на Мцену. – Сказывают, ты экзекутор ихний?
Мцена кивает и в упор смотрит на Олексьевича. Никон выдерживает жуткий взгляд, чуть кривит губы, подходит к столу и развертывает карту:
– А ну подойди! Все узнаешь?
В ответ Мцена снова молча кивает, но остается стоять на прежнем месте. Дьяк удивленно вскидывает бровь. Хмыкает, догадавшись, почему палач не сдвинулся с места.
– Значит, хорошо Рогатовы рисуют, – заключил Никон и, чуть подумав, крикнул стрельцу за дверью: – Курбата и девку польскую отведи в приказную избу. Пусть там дожидаются. Може, с ними Михайло Борисыч захочет поговорить. А вы двое давайте ближе к столу. Свой, говоришь? – скорее про себя спрашивает дьяк. – А мне почем знать, не затянешь ли ты нас в ловушку.
– Он свой, – повторяет Зубов.
– Чего заладил! «Свой, свой». Поглядим. Здесь тоже не дураки набитые!
– Палачи не дают клятв верности! Я сам по себе! – заговорил Мцена.
А Никона аж передернуло:
– И то верно. Мои заплечники тоже не присягают. У вас это не принято! Смотри, – Дьяк ведет пальцем по карте. – Все как есть?
– Нет. – Мцена смотрит в карту. – Здесь и здесь новые шанцы. За этим холмом скрыта мортира дальнего боя. Склады с провизией находятся в двух верстах от этой башни.
– «Веселуха» – в народе так называют, – кивает дьяк. – Все, как я и думал.
– Порох и прочее воинское имущество в самой глубине лагеря. Сам склад огорожен телегами и частоколом. Он – здесь. Его постоянно охраняют полторы сотни венгерских гайдуков. Но в любой момент может подойти вдвое больше.
– Ага. Так я и думал, – снова бросает Никон.
– Вот к этой стене, – Мцена ткнул в карту, – подведена галерея.
– К Богоявленской, значит! Ну так я и думал. Опять галерею вырыли. Вот неймется. – Дьяк морщит лоб.
– Галерея уже вплотную подведена к слуху. Осталось пробить стену. По ней пойдут ландcкнехты фон Вайера под началом инженера Шембека.
– Почему не услышали?! – На лбу Никона выступило пятнышко.
– Наверно, потому, что есть еще одна – ложная. В нее заложат петарды. Скорее всего, именно в ней и будет находиться сам Шембек. Она вот здесь. – Мцена показал на карте.
– А запорожцев спéшить обещаются, – подал голос Зубов.
– Для чего? – спрашивает Никон, поворотясь к Ваньке.
Зубов трет свой лоб, глядя на пятнышко Никона:
– К Богоявленской подкатят мортиру и будут бить брешь. Потом туда бросят запорожцев, чтобы те кровь свою проливали.
– Да, – кивает Мцена. – Запорожцы пойдут на пушечное мясо первыми. Третье направление атаки – это Копытецкие ворота. Туда тоже подкатят мортиру и будут стрелять по ним.
– Круто забирают! Придется людей с восточной части перебрасывать. – Губы Никона сжимаются в узкую полоску.
– Но делать это нужно осмотрительно. К восточной стене подойдет отряд веревочников. Они должны будут под покровом ночи влезть на стену и совершить нападение, зажечь постройки, по возможности пробиться к амбарам с зерном и взорвать.
– Твою мать! – выдыхает дьяк. – Вот тебе и маршал Потоцкий. Где нам столько людей взять, чтобы везде расставить?!
– Можно попробовать обойтись небольшими силами, первыми нанеся удар! – спокойно ответил Мцена, с хрустом разогнув спину.
– Когда они все это планируют делать? – Никон разгибается вслед за Мценой.
– Скоро. Может, даже сегодня ночью. Можно попробовать втащить мортиру в слух и первым ядром пробить стену между слухом и галереей. А потом стрелять картечью. А вот здесь, – Мцена снова склонился над картой, – спустить со стены небольшой отряд, сотня-полторы. Отряд схоронится в овраге и по знаку ночью атакует склад с продовольствием. Второй конный отряд выпустить из Днепровских ворот – он поскачет к оружейным складам. Потоцкий вынужден будет отказаться от штурма, чтобы защитить склады.
– Ну что же, – глаза дьяка сверкнули. – Не обманул коли, то награжу!
– Благодарю! – Мцена едва заметно кивнул.
– Идите ужо. Дожидайтесь в приказной избе. А мне подумать надобно. – Никон снова склонился над картой. А через час с небольшим он уже стоял на докладе в воеводской избе, излагая Шеину свой план отражения неприятельской атаки.
Глава 27
В Смоленской крепости все пришло в движение: от башни к башне передвигались отряды стрельцов и посадских, на участке протяженностью в несколько сот локтей звучали приказы командиров, у подошвенной части поднимались навесы для приема раненых. В один из слухов втащили мортиру, чтобы стрелять по вражеской галерее, под другую галерею, ложную, которая предназначалась неприятелем для того, чтобы сократить расстояние под обстрелом и ближе подвести людей к стене, подкопались из другого слуха и заложили петарду. В Копытецкой башне разобрали настилы и цепями подняли дальнобойную мортиру на третий ярус. Она должна была вступить в артиллерийскую дуэль с вражеской огневой точкой и не позволить разрушить ворота. К вечеру, когда солнце пошло на убыль, стали ждать, вглядываясь в польский лагерь сразу несколько десятков самых зорких смоленских часовых на смотровых площадках, докладывая поминутно о малейших передвижениях неприятеля. А когда окончательно стемнело, со стены рядом с башней Веселуха по веревкам сошел отряд в полторы сотни человек под командованием Якуба Мцены и схоронился в овраге. Но Ваньке Зубову было наказано стрелять ляху-перебежчику прямо в башку, если тот чего-нибудь попытается сделать не так. На что Зубов только хмыкнул и ответил, что-де пули прибережет для истинных врагов Господа. Из высокого окна лекарской избы следил за приготовлениями к бою Василий Колоколов, придерживая рукой переломанные нижние ребра, кусая в кровь раздосадованные губы.
И началось. В польском лагере вспыхнуло несколько цепочек факелов. Послышались обрывки команд. Забряцали доспехи и заржали лошади. По земле волна за волной покатилась дрожь, которую ощутили в смоленских слухах. К подземной мортире побежал гонец с приказом «приготовиться». На третьем ярусе Копытецкой закатили ядро в жерло. Вылазная рать Ивана Битяговского, сверкая панцирными доспехами, села на коней. К восточной части стены двинулся отряд посадских в скрытых кожаных доспехах.
Цепочки польских факелов пришли в движение, и огни один за другим стали исчезать в темноте. Смолянам нужно было очень правильно рассчитать время, чтобы не ударить раньше, тем самым выдав себя, и ни в коем случае не опоздать – тогда поляки вцепятся глубоко. «Пошли в землю!» – выдохнул дьяк, увидев, как ныряют во тьму огни. И перекрестился.