В Черный лес мы вошли после полудня первого дня пути. Тут мужики примолкли, пошли куда тише, постоянно шаря глазами по сторонам. Понятно, боялись мохнатых людей. Они всегда, испокон веков, жили в Черном лесу. За это страха ради его и прозвали Черным. А так – лес как лес, конечно.
Ети жили большими семьями, сразу по многу взрослых и ребятишек. А вот был ли у них один общий род, каких старейшин слушали они, каких богов почитали – про это никто не знал. Про них вообще мало кто чего знал. Я помню, еще мальцом как-то пристал к отцу, как репейник к меховой шкуре, мол, что это за Ети такие, откуда возникли, почему живут сами по себе и, главное дело, почему родичи их так боятся? Земтя разозлился нешуточно, цыкнул на меня строго-настрого. Сказал, про них вслух говорить не след. Мол, потому их и прозвали Ети, те, значит, из лесной чащи, чтоб не позвать ненароком, не накликать беду на село. Они, мол, далеко слышат, так далеко, как мысль летит на своих невидимых крыльях.
К вечеру отец отошел от гнева, он у меня не умел долго сердится. Я видел, сам задумался о лесных людях. Добавил: скорее всего, когда-то родичи сильно враждовали с ними. Пусть те времена давно минули, но память осталась жить страхом. Страх долго живет, ходит на неслышных ногах между людьми, без конца подсаживается ко всякому огню, точит и точит людей, как маленькие жуки точат дерево. Я его не совсем понял тогда, но переспрашивать не решился…
Торопить ратников я не стал. Откровенно сказать, в Черном лесу мне самому было не по себе. Странное чувство. Как будто невидимые глаза так и следят за нами из-за каждого дерева. Рука сама, своей волей тянулась к мечу на поясе, погладить его надежную рукоять, подержаться за холодное, успокаивающее дух железо.
Шли, впрочем, беспрепятственно. Пока дозорные Велень и Фаня, посланные мною вперед, на расстояние взгляда, как положено при движении дружины, не замахали издалека руками. Заметив это, я тоже поднял руку. Ратники остановились, замерли настороженно. В наступившей тишине Сельга так же беззвучно тронула меня за руку. Приложила палец к губам, два раза кивнула вперед. Все понятно, значит, нам с ней идти, кивнул я в ответ.
Махнув мужикам рукой, чтобы оставались на месте, я двинулся вслед за ней. Дозорные поджидали нас, притаившись за стволами деревьев. Вжимались в них, словно стремясь стать меньше и незаметнее. Парень Фаня просто присел на четвереньки, только что не прикрылся с испугу ветками. Дай ему волю, он бы, наверное, и в землю зарылся, как крот.
Я посмотрел вперед, где за ветвями начиналась травяная поляна, щедро залитая солнечным светом. На поляне хлопотливо жужжали пчелы, вились мухи, стрекотали кузнечики и крупно, сочно краснелась обильная клубничная ягода. Но не это, конечно, привлекло внимание. Ети! Первый раз я видел его так близко, не мелькнувшим среди деревьев мохнатым пятном, а застывшим и неподвижным, как вросший в землю гранитный валун.
Точно валун, и цвета такого же, серого с бурым… Страшный он был, сильный телом и злобный видом. Огромный, в два раза выше взрослого мужика и настолько же шире в плечах. Так густо порос мехом, свалявшимся на груди и ляжках, что даже мужское плодородие едва выглядывало через шерсть наружу Его руки были толстыми, как стволы деревьев, свешивались почти до колен. Ноги – крепкие, твердые, как каменные столбы. Такой по плечу похлопает – по пояс в землю вобьет, мелькнула боязливая мысль.
Он так и стоял, замерев. Только глаза, казалось, жили на его лице. Умные глаза, не звериные, налитые красной боевой отвагой. Смотрели как будто прямо на нас, и от этого взгляда по спине пробегали трусливые мураши, а ноги и руки слабели. Так бы и бросил все, так бы и побежал без оглядки…
Потом я заметил еще двоих. Те стояли подальше, в лесной тени. Такие же настороженные и огромные. Тоже смотрели в нашу сторону. А сколько их еще прячется в чаще?
Я не успел остановить Сельгу. Я даже не успел понять, что она хочет сделать. Понял – еще больше бы испугался. Не таясь, она выскользнула из-под ветвей на солнечный свет. Остановилась открыто, глянула на него в ответ. Так и смотрели они друг на друга. А я, враз лишившись дыхания, тянул лук со спины, рвал колчан с пояса, понимая, что все одно не успеть. Да и что ему мои стрелы? Коли прыгнет Ети, его и стрелой не остановишь. Сомнет ее, деву тонкую, как лосиное копыто сминает лягушку. Я-то видел, как стремительно они умеют прыгать, как пустыми руками дробят в щепки толстые ветки, никаких доспехов не нужно при такой силе и ловкости…
А потом Ети отвернулся и ушел, переваливаясь на толстых ногах. И другие Ети ушли за ним. Вот и все, что случилось. Только после я так и сел, где стоял, потому что ноги перестали меня держать. Дрожали ноги, и дрожали руки…
– Вы с Ети смотрели друг на друга, словно бы разговаривали, – сказал я ей уже потом, когда мы двинулись дальше, а страх отошел от сердца.
– Разговаривали, – подтвердила она.
– Как волхвы между собой, значит, без слова, без голоса?
– Выходит, так…
– И о чем говорили? – поинтересовался я.
– Понятно о чем. Просила его пропустить нас, рассказала про нашу заботу, про схватку со свеями.
– А он чего?
– Понятно чего. В сторону ушел, пропустил, значит, через свои угодья, – терпеливо объяснила она.
Лукаво глянула на меня, улыбнулась едва заметно. Как малому ребенку, обратно смотреть, даже обидно. Нет, отец прав был, мужик и баба – это все-таки огонь и вода. Разные мы. Я от испуга за нее чуть ума не лишился, а она, видишь, улыбается!
Впрочем, я сдержался, переборол себя. Ругаться с бабой прилюдно – мужику чести не делает. Потом все скажу, решил про себя.
– Слушай, – спросил я через некоторое время, когда еще больше успокоился, – одного не пойму, Ети – это люди или уже нет? Или, может, колдовское какое-то порождение?
– Да я и сама не пойму, – созналась Сельга. – По уму – вроде люди. А по духу… Даже не знаю, как лучше сказать… Чужие они какие-то. Мало у них желаний, человеку это не свойственно, да и мысли другие какие-то, непонятные…
– А мы, значит, с Фаней, когда заметили Етих, мало что в порты со страху не напрудили, – возбужденно рассказывал за спиной Велень. – Это уж когда Кутря с Сельгой подошли, на поляне трое мохнатых мужиков оставалось. А когда мы увидели – там и Етенки малые, там и мамки, играют, резвятся. Как настоящие люди, один к одному. И все как глянули в нашу сторону! А глаза у всех красные, зубищи у всех как ножи острые, ну, думаю, тут-то дух с телом и расстанется, пришла пора! А потом малые с бабами подхватились так наскоро, и в чащу. Без звука, главное, словом единым не перемолвились. А мужики остались, насупились, опять глядят в нашу сторону! Ну, все, решил, теперь точно пора дух выпускать из нутра на волю. Сейчас жрать начнут или впрок запасать…
Родичи, слушая его, сочувственно цокали языками, чесали бороды.
– А я и не испугался почти! – заявил вдруг Фаня нахально и громко.
– Ага, не испугался! Порты-то успел просушить? Али нет еще, в мокрых храбришься? – влет подсек его языкастый Велень.
Мужики охотно и весело засмеялись. А что лесные люди, не такие уж они и страшные, оживились многие. Тоже люди. Пусть они сильные, мохнатые, зато мы – бойкие!
Впрочем, из Черного леса моя бойкая дружина рванула так быстро, словно посыпалась со стола горохом. Сказать по чести, я и сам покинул его с облегчением. Люди Ети или не люди, а все одно неуютно быть с ними рядом. Это я кому хочешь скажу.
К вечеру второго дня мы подошли к подножию синих скал. Вблизи они уже не казались мелкими зубьями. Скорее напоминали огромные каменные столбы, возведенные великанами для своего будущего дома, но так и брошенные за ненадобностью. Могучий Стрибог со своими игривыми ветрами, вихрями и ветровичами своим дыханием обточил камень до гладкости, придал ему причудливую форму. Горячий Хорс да Карачун-мороз, тоже чередуясь в силе, пустили по нему длинные, извилистые, как узоры, трещины. Со стороны смотреть – красиво поработали, на загляденье. Мы все долго смотрели, дивились резным изгибам крепкого камня. Я думаю, боги нарочно оставляют такие памятки о своей силе, чтобы люди в Яви не забывали, кто они и кто мы…
Быстро дошли, но и устали, конечно. У подножия скал я объявил мужикам ночевку. Хорс уже опускал свой огненный лик к краю земель, и до появления Вечерницы, первой звезды, оставалось недолго. А там и тьма закутает Сырую Мать. Куда торопиться на ночь глядя, решил я. Завтра с утра пораньше наберем серного камня и двинем в обратный путь. Тратить все силы на одну ходьбу тоже не след, еще свеев воевать предстоит.
Перекусив по-походному, без пива и горячего варева, мужики начали обустраивать себе лежанки из лапника. Мы с Сельгой тоже озаботились ночлегом, собрали ложе. Она сразу опустилась на него, улыбнулась мне и прикрыла глаза ресницами. Я немного полюбовался на нее. Потом привалился к теплому, нажаренному за день камню и с удовольствием расправил гудящие руки и ноги. Задремал, было дело, тоже намахался за день. Проснулся от громких голосов. Оказалось, Ятя, коротая вечернее время, вспоминал для мужиков побасенку про князь-рыбу Я помню, еще от отца ее слышал, но Ятя вел сказ как-то по-своему. Не открывая глаз, я прислушался.
– Ну вот. Было, значит, у отца три сына, двое старших – разумные, степенные мужики, давно уже отделились, баб себе взяли, своими домами жили. А младший – так, не пришей-пристебай. По обычаю-то младший должен в родительском доме остаться, отца с матерью холить. А он, наоборот, все у них на шее. Ну, дурачок, значит. И звали его Еменя, да… Так вот, как-то зимой послал отец Еменю порыбалить. Сказал, мол, свежей рыбки хочется. Хоть бы принес, сынок, ухи бы сварили, похлебали…
– Это зимой-то рыбалить? Когда все реки Мореной скованы, а рыба подо льдом еле шевелится? Ну, сын, видать, в отца удался дурачком, – встрял в рассказ чей-то голос. Я узнал Веленя, никогда не упускавшего случая потешить людей.