Я поднял голову, когда почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Увидел его. Сначала даже подумал, что это медведь. Но нет, не медведь, еще больше… Настоящий лесной великан!
Схватившись за Фьери, я гаркнул погромче, подбадривая себя и пугая его…
10
– Ты, коваль, луком дергаешь, словно молотом машешь, – сказал Опеня. – Того гляди тетиву порвешь…
Творя, сердито фыркая от досады, молча наложил на лук новую стрелу, рывком натянул тетиву, долго целился, прищурив левый глаз. Пустил стрелу и даже затопал от волнения, глядя ей вслед. Впрочем, гляди не гляди, и так было видно – мимо пошла.
Шагах в ста к берегу, где притаились ратники-родичи, плыли двое свеев. Две головы, совсем светлая и потемнее, болтались в воде. Старший, что потемнее, держал в зубах меч и плыл молча, только глазами сверкал над водой. Родичи знали, в крепости его звали Туни Большеротый. Веселый воин, смешливый, хотя сейчас ему не до веселья. Второй, из молодых, Хальфдан Бледный, громко, визгливо кричал на своем языке, отплевываясь от воды. Ругается и грозится, понимали родичи.
Стрела легла на воду как раз между ними. Булькнула тяжелым, металлическим наконечником, ушла в воду. Хальфдан закричал еще громче и насмешливее. Хлебнул воды через открытый рот, угомонился на время. Теперь оба свея молча, устало плыли к берегу. Родичи видели издалека, они уже пытались вылезти на берег выше по течению. Но там толпа ратников была плотной, испугались, наверное. Решили – здесь никого. А тут как раз подоспели Опеня, Творя и Весеня с Коштырем. Бегом – куда быстрее получается. Хитрый князь Кутря оба берега обложил ратниками, как небо тучами.
– Ну вот, коваль, опять стрелу потерял. Четвертую уже, – посчитал бережливый Опеня. – Этак железных наконечников не напасешься, если их в воду как зерно сеять.
– Сам ковал, сам и теряю, – недовольно пробурчал Творя.
– Я же тебе говорю, держи лук нежнее. Нежно и твердо, как за девку берешься. Или забыл уже, в своей кузне, как за них браться? – поучал бывалый охотник Опеня, известный среди родичей метким глазом. – И не дергай ты его так, лук-то! Не клещи, чай! Тетиву отпускай без рывка, плавно, бережно, словно бабу промеж ног гладишь…
Творя только раздраженно сопел, раздувая ноздри:
– Заучил совсем…
– А ты сам, дядька Опеня, взял бы да показал, как надо, – влез Весеня.
Он с удовольствием слушал, когда при нем поучали самого Творю. Но, как положено бывалому воину обязательно должен был вставить слово. Третьего свея, что плыл к берегу впереди остальных, бойкий малый уже отправил на дно стрелой, поразив цель не меньше чем с полутораста шагов. Сам понимал, что попал случайно. А кто это знает? Целился и попал… Теперь гордая похвальба была видна на разрумянившемся лице.
– Я покажу, паря. Вот приблизятся еще, и покажу, – спокойно сказал Опеня, не отрывая взгляд от реки. Решив, наконец, что достаточно, он вскинул лук, спокойно натянул тетиву до звенящего напряжения. Долго не целился, неожиданно быстро пустил стрелу.
Родичи видели, как мелькнула она по небу. Спускаясь с высоты, ударила Большеротого прямо в лицо. Вода рядом с ним тут же окрасилась красным, меч выпал из приоткрывшегося рта, камнем ушел на дно. Темно-красная голова с торчащим из нее древком еще несколько раз выныривала на поверхность, потом окончательно пропала в воде.
– Хороший выстрел! – шумно одобрил мохнатый Коштырь.
– Вот как надо! – сказал Опеня. – Одна стрела – один свей!
– Гляди, гляди, мужики! Этот ныряет! – истошно закричал Весеня.
Хальфдан Бледный, видимо, сообразив, что дело плохо, сейчас его достанут луками, действительно начал нырять часто и быстро. Голову высовывал из воды только на миг, чтобы глотнуть воздуха. Откуда только сила взялась? Казалось, устал уже плыть…
Родичи кинули еще по стреле, но тут даже Опеня промазал, только оцарапал свею плечо.
– Ничего, ничего… Сейчас подплывет поближе, так я его на рогатину возьму! Как зверя возьму! – несколько раз повторил Творя, возбужденно перекидывая в руках длинную, как копье, рогатину с окованными концами, с какой ходят на крупного зверя.
– Не вылезет! Не дадим вылезти! – уверенно сказал Опеня.
Положив на тетиву новую стрелу, он выжидал, пока не натягивая лук.
Хальфдан добрался до мелководья и встал по пояс в воде, держа перед собой меч.
Оказалось, пояс с ножнами надет у него прямо поверх рубахи. Издалека было слышно, что дышит он громко и тяжело. Даже сосульки светлых волос и бороды казались темными на бледном лице. Но глаза были наглые, уверенные, заметили все.
Первым, не выдержав, пустил стрелу нетерпеливый Весеня. Воин, извернувшись хитро, отбил ее быстрым, почти невидимым движением меча. И тут же вторая стрела, Опени, воткнулась ему в живот.
Бледный словно пополам сломался. Скрючившись, он все-таки пошел на них, раскачиваясь всем телом и волоча меч за собой, как палку. Сил поднять его уже не осталось. Выл что-то непонятное, словно пытался петь.
Тут Творя не выдержал, далеко забежал в реку навстречу ему и, громко крякнув, насадил согнутого воина на рогатину. Напрягшись до хрипа, могучий коваль приподнял тело на толстом древке, как копну на вилах, подержал так мгновение и сбросил.
Тот неожиданно снова оказался на четвереньках, все равно пополз к берегу, волоча за собой сизые кишки из распоротого, красного живота. Родичи с берега видели, как изо рта у свея густо хлынула темная кровь, заливая подбородок, грудь и намокшую хвостом бороду. Но он все еще не умирал, шевелил губами уже беззвучно. Потом Весеня, тоже забежав в воду снес ему голову с плеч быстрым ударом меча…
11
Я, Свейгдир Вилобородый, старый воин и хольд, умирал с честью! Как когда-то, отправляясь еще юнцом в первый викинг, я хотел умереть среди сечи со славой, так и умирал теперь с мечом в руке, среди трупов врагов и пения стрел! Один, я шел к тебе! И, казалось, уже слышал нежное щебетание валькирий-дев, различал в высоте далекий рог Отца Воинов, созывающий эйнхериев за накрытый стол… Уже радовался, что скоро вдоволь напьюсь небесного пива, размочу спекшееся горло, обожженное дымом…
Но все-таки я хотел прожить еще немного. Пусть меньше времени, чем понадобится распаленному воину, чтобы взять деву, даже меньше, чем хватило бы натянуть тетиву на лук… Но прожить! И добраться железом до этой девки, что видел перед собой в кольчуге и шлеме, с малым, легким мечом в тонкой руке. Жаль, не оставалось времени посмеяться вдоволь над ее воинственностью…
Что делать девке в ратной дружине? Понятно что! Колдовать! Именно она наслала на нас негасимый огонь, догадывался я. Она, лесная колдунья, из-за которой зарезали Бьерна Пегого, подло отомстила нам огнем и водой. И теперь я должен был убить ее раньше, чем она начнет скалить зубы вслед духам отважных, влекомых валькириями в Асгард. Я должен, и я решил сделать это!
Больше десятка подплывало нас к обрывистому берегу, четверо вышли из воды на сушу, трое начали карабкаться на откос, и двое вскарабкались.
Ярость воина бушевала во мне, хотя в ляжке засел наконечник стрелы, волосы на голове выгорели до печеной лысины, правое ухо не слышало из-за ожога, а кровь смешалась с водою на мокром, как у лягушки, теле. Белая ярость воина помогала мне не чувствовать боли!
Их оказалось двое на вершине этого откоса, воин и девка, увидел я. Их двое, и нас двое. Боги услышали мою последнюю просьбу! Послали нам добычу и месть!
Теперь остальные поличи оказались далеко сзади, набегали берегом сбоку, выпрыгивали из челнов с реки, пускаясь вдогонку. И все равно им теперь не успеть, понимал я, прежде чем мы с Сельви Беспалым, тоже знаменитым воином, убьем этих двоих. А уж потом примем последний бой с остальными и убьем, сколько сможем, радуя небесных ассов своими и чужими ранами.
Он был бывалым, этот воин, заслонявший колдовскую девку щитом и грудью. Доспехи у него были хорошие, какие редко встречаются у диких. Наверное, известный воин среди лесных людей, почетно такого убить… Я сразу заметил, как он правильно держит щит, как уверенно водит глазами из-под стрелки шлема, не упуская из виду нас обоих, разбежавшихся для нападения в стороны.
У нас были только мечи, но нас было двое. Беспалый сразу насел на него. Быстрыми, частыми ударами с разных сторон отвлек на себя, не давая времени оглянуться. Я, обежав их кругом, напал на колдунью, как и хотел.
Та старательно, неумело загораживалась щитом, успела принять его деревянным полем первый удар. Так старательно, что и про свой малый меч забыла. Отдернув в сторону клинок, я сильно толкнул ее ногой в щит. Раненое бедро откликнулось болью, но она отлетела, упала спиной на землю. Я кинулся на нее, но и сам запнулся. И все-таки, упав на одно колено, достал концом клинка в грудь. Кольчуга у нее оказалась хорошей, выдержала мой удар, он из-за запинки вышел смазанным…
Пусть! Снова вскочив на обе ноги, я набежал на нее, как волна на берег, отбил круговым движением ее неумелый меч, понял, что всажу сейчас лезвие между синих глаз. Смерть я увидел в ее глазах, смерть и страх побежденного!
А потом я почувствовал, как раскаленный, огненный прут проткнул меня, обжигая огнем. Прямо перед глазами из моей груди выросло лезвие чужого меча. Я еще удивился, какое оно горячее, оказывается! Это было последнее, что я увидел и чему удивился…
12
Упершись ногой в плечо упавшего свея, Кутря резко, одним движением, вырвал меч из его спины. Второй воин, срубленный им ударом в голову, тоже лежал неподвижной грудой. Вокруг, откуда ни возьмись, уже отчетливо зажужжали мухи.
– Ну, поняла теперь, о чем я тебе толковал? – зло спросил он. Опустился на корточки, сорвал рядом пучок травы, начал быстро чистить клинок от крови. Косился на Сельгу диким глазом.
Та не ответила. Сидя на земле, она все еще тяжело дышала, оглядываясь вокруг словно с недоумением. Встряхивала головой в сбитом набекрень шлеме.
– Говорил же, сколько раз говорил: не бабское дело – рубиться… Рать – это рать. Тут всякое может случиться… Говорил, нет?