Вторую квартиру она купила в Лондоне всего пару лет назад. Надоело останавливаться в бесконечных гостиницах, а расположение Альбиона на полдороге между Новым и Старым Светом делало Лондон идеальным местом жительства для человека, который бесконечно куда-то едет.
Северная часть Лондона рядом с Риджентс-парком оказалась довольно тихим и престижным районом. Метражом и кубатурой квартира разительно отличалась от московской. Совмещенный санузел размеры имел спартанские, ни о какой ванной не могло быть и речи – только душевая кабинка. Мири заплатила некоторую сумму за разрешение снести внутренние перегородки и получилась вполне приличная студия. Последний этаж давал ей право на крохотный балкончик: стул и столик, больше ничего туда не поместилось. Но если подняться по пожарной лестнице, то можно попасть на соседнюю крышу. Здесь жильцы устроили садик, наполнив его растениями и цветами в кадках и ящиках. Железные лестницы приводили в него соседей снизу и сверху, из нескольких разных домов. Здорово было сидеть рядом с приятными людьми, пить кофе или вино и смотреть на город, на небо и на зелень парка.
«Как странно», – думала Мири, лежа на кровати и глядя на стол, где лежало письмо из прошлого, заключенное Сержем в прозрачный стеклянный конверт. Первое, что бросилось в глаза, когда Мири взглянула на текст, это имя: Жан Батист Тавернье. Она три дня трудилась как каторжная, вспоминая все, чему ее учили на уроках латыни, замучила свою кузину – филолога, жившую в Париже, бесконечными е-мейлами, но все же не могла поверить, что прочла письмо правильно.
Конечно, она слышала о Жане Батисте Тавернье; любой ювелир знает о человеке, который привез в Европу и продал Людовику XIV голубой бриллиант, который мы сегодня знаем как «Хоуп», по имени одного из владельцев, английского банкира. Камень был прекрасен, но не принес счастья своим владельцам.
«Хоуп» переводится с английского как Надежда, но его история может лишь подчеркнуть несоответствие внутреннего содержимого и имени, присвоенного несведущими людьми.
История алмаза необычного синего цвета (такие бриллианты встречаются очень редко) начинается в Индии. Жан Батист Тавернье рассказывал, что с риском для жизни заполучил его в храме индуистского бога Рамы и то был левый глаз бога, который считался карающим. Впрочем, это всего лишь красивая легенда. Действительность выглядела куда прозаичнее, а потому не годилась для начала долгой и кровавой истории. На самом деле Тавернье приобрел алмаз на шахте Коллур в Индии. Первая огранка открыла его необычный цвет, и весил он тогда около 112 каратов. Тавернье привез камень в Европу, где преподнес его Людовику XIV. (Вернее, продал за немалую сумму в три миллиона ливров.) «Король-солнце» был так очарован новой драгоценностью, что даже присвоил своему подданному дворянское звание. Он приказал заново огранить камень, и вес его сократился до 67 каратов. А дальше и начались злоключения, которые некоторые люди склонны рассматривать как мистические. Мири всегда считала, что история камня лишь отражала характеры людей и времен.
По приказу Людовика XIV бриллиант был огранен в форме сердца весом 45,5 карата и подарен фаворитке дю Барри.
Фаворитка короля вскоре впала в немилость, и алмаз вернулся к Людовику XIV. Однажды, танцуя на балу, «король-солнце» наступил на ржавый гвоздь и умер от гангрены. После его смерти бриллиант перешел к Марии-Антуанетте. Красивый алмаз заинтересовал принцессу Ламбаль, и королева позволила ей поносить изысканный камень. После того как бриллиант вернулся к владелице, принцесса была убита. А через некоторое время обезглавили и Марию-Антуанетту.
Переходя из рук в руки и принося несчастье всем своим владельцам, камень был куплен ирландским банкиром и коллекционером Хоупом, в честь которого и получил свое имя. До этого он назывался «Синий Тавернье», «Французский голубой бриллиант» и даже в свое время был вставлен в Орден Золотого Руна. Купленный в 1830 году семейством Хоупа, в 1901 он был продан Генри Фрэнсисом Хоупом для погашения карточных долгов.
Купил алмаз султан Абдуль-Хамид II и через некоторое время потерял свою любимую супругу, попавшую в руки насильников и убийц. А позже и сам султан расстался с жизнью в изгнании. Следующим владельцем камня был русский князь, который подарил алмаз парижской танцовщице Ледю. Однако проклятие настигло и их: через некоторое время князь в порыве ревности застрелил свою любовницу, а сам пал жертвой покушения. Испанец, владевший в дальнейшем кровавым бриллиантом, утонул.
В конце концов «Хоуп» оказался у Эвелин Уолш Маклин – богатой дамы из Вашингтона. Ее муж спился и закончил свои дни в сумасшедшем доме, сын попал под машину в раннем детстве, а дочь покончила жизнь самоубийством, наглотавшись таблеток. И уже после смерти миссис Маклин, завещавшей свои драгоценности внукам, ее любимая внучка погибла в возрасте двадцати пяти лет.
Наследники продали камень торговцу драгоценностями Гарри Уинстону. Как ни странно, ничего плохого с ним не случилось. Возможно, он просто был здравомыслящим человеком, которому не ударило в голову его богатство. Одно время он выставлял алмаз на всеобщее обозрение, собирая деньги на благотворительные цели. Но затем Уинстон подарил его Смитсоновскому институту в Вашингтоне.
Мири перевернулась на другой бок и решила, что нет над бриллиантом никакого проклятия. Просто времена было такие, ну и люди, конечно, тоже. Жадность, интриги. В свое время она немало читала про Жана Батиста Тавернье и решила для себя, что этот человек ей нравится.
Тавернье был великим путешественником, несколько раз побывал в Индии (которая в те время была фактически недосягаема для европейцев) и пользовался всеобщим уважением как человек исключительной честности. Как таковой он и пострадал: когда уже в преклонном возрасте ювелир возвращался с Востока, намереваясь уйти на покой, его обобрал собственный племянник. Старик хотел было вернуться в милую его сердцу Индию, но на дорогах было неспокойно. Он кинулся в Париж – там свирепствовала чума. И тогда неисповедимые пути занесли его в Московию, где он и умер, оставив в наследство приютившему его купеческому семейству несколько драгоценных камней.
И вот теперь перед Мири лежало письмо некоего Огюста Тавернье: сын того непорядочного племянника пересказывал в назидание детям историю о том, как разбогател его отец, и особо подчеркивал, что нескольких камней, принадлежавших дяде, тот так и не нашел. «Отец мой уверен был, что Тавернье владел рубином, который в легендах известен был как “Ярость богов”, а также изумрудом, названным “Ледяное сердце” за необычную форму и волшебные свойства. Кроме того, во владении мессира Жана-Батиста находились парные звездчатые сапфиры “Глаза Изиды” и необычной формы цилиндрический бриллиант, испещренный надписями древнего заклинания». Далее Огюст умолял детей еще раз самым тщательным образом обыскать поместье и дом, где останавливался мессир Тавернье в периоды своего пребывания на родине. Ибо камни нигде не появились, а значит, старик спрятал их так хорошо, что пока никто не смог найти его сокровища.
Ночь полнилась обычными урбанистическими шумами, за окном дышал большой город, а Мири обняла подушку и стала мечтать о том, как отправится на Рождество к бабушке и привезет ей в подарок не только красивую ширму, но и старинный документ, и совершенно фантастическую историю о драгоценных камнях, которые так и покоятся где-то, надежно укрытые мессиром Тавернье.
Уже в полусне она вспомнила отрывок из старой книги, где рассказывались истории знаменитых драгоценностей. Там говорилось и о «Ярости богов». Этот камень нес с собой еще большие несчастья, чем алмаз «Хоуп». История обретения камня ювелиром Тавернье всегда казалась Мири фантастической… Что же там говорилось, в той книге?
– Раз уж теперь ты мой придворный ювелир, то изволь приняться за работу.
Наместник германского императора в Венгрии взирал на ювелира сверху вниз. Вообще-то, роста наместник был небольшого, но сейчас восседал на троне, украшенном шкурами, дабы подчеркнуть свое богатство и роскошь (и чтобы не так холодно было). Его светлые волосы поседели и спадали на плечи неаккуратными прядями, породистое лицо германского аристократа оплыло от сладкого венгерского вина и жирной пищи. А уж одежда! Для француза, прибывшего из Парижа, смешно было видеть такую простоту и отсутствие намека на моду. Но наместник был в Венгрии царь и бог, и Тавернье склонился в низком поклоне. Расцвел улыбкой и воскликнул:
– Почту за честь! Такое высокое доверие делает меня счастливым…
– Ох уж и сладкоречивы вы, французы, – буркнул наместник. – Потому вам никто никогда и не верит. Ступай.
И, отвернувшись от ювелира, он сосредоточился на делах более насущных: в южной провинции опять назревает бунт, а армии еще не плачено, и как-то быстро растворились деньги, выделенные на содержание лошадей…
Тавернье отвесил широкой спине наместника низкий поклон и все с той же улыбкой оборотился к придворному казначею. Ему пришлось сделать над собой значительное усилие, чтобы улыбка не пропала сразу, так не понравился ему местный казначей. Но француз умел владеть своими чувствами и лишь через несколько достойных секунд позволил себе принять выражение сосредоточенности и внимания, приличествующие важности полученного задания.
– Я к вашим услугам, господин казначей, – он опять поклонился. Не так низко как наместнику, само собой, но лестью отношения не испортить, а придворный казначей для придворного ювелира лицо первостатейной важности. Казначей лишь моргнул, на поклон не ответил, невежа, повернулся и пошел вперед, указывая путь. Тавернье шел следом, сохраняя на лице выражение сосредоточенности и важности предстоящей миссии. Но думал он о казначее и о том, что в этот раз ему не повезло. Вряд ли удастся наладить хоть какие-то отношения с этим человеком. Да что там отношения! Этим истуканом можно детей пугать. Такое впечатление, что произвела его на свет не земная женщина из плоти и крови, а вырос он из бледной плесени в углу какого-нибудь мрачного подвала, куда никогда не проникало солнце. Кожа казначея имела не розовый, а пепельный оттенок, бесцветные желтоватые волосы сосульками свисали вдоль неправдоподобно худого лица. Глаза водянистого цвета – то ли серые, то ли голубые – не разобрать. Вот как есть стылая водица в пруду. Тавернье поежился и плотнее завернулся в подбитый мехом плащ. Сыро тут и холодно. И куда же эта немощь бледная ведет его? Никак в подвал? Ох, спаси нас, дева Мария, страх какой! И сам замок-то не слишком красив и приятен для жизни, здесь нет солнца и света, никаких тебе смешливых и хорошеньких служанок, одни суровые воины да старухи какие-то шныряют… Но подвалы – это вообще ужас! Да и кто хранит казну в подвале? А если набег? Пожар? Надо будет как-нибудь потом осторожно намекнуть, что имело бы смысл устроить тайник неподалеку от спальни наместника, чтобы все было под рукой, так сказать.