Ярость — страница 25 из 30

Этот цикл был совершенно безопасен, если, конечно, три формы одной материи не встречались между собой. При встрече происходило взаимное уничтожение, аннигиляция.

Когда в Источнике была Огненная Птица, она регулировала поток изотопов, перемещая их по кругу и не давая возможности встретиться. Но теперь, когда ее не стало, цикл пошел по спирали. Примером можно считать превращение урана в нестабильный плутоний, который может взорваться, если его масса превышает критическую.

Из Источника все еще бил фонтан Огненных Птиц, вводя последний необходимый фактор в уравнение. Планетарный циклотрон содрогнулся от всплеска титанической энергии… и…

Сформировался новый изотоп. Совершенно новый, состоящий из Селли, Извера и Огненной Птицы одновременно. И масса их превышала критическую. Одно мгновение сквозь стеклянный пол Сойер видел три взаимослившиеся фигуры — три и в то же время одну. Змеевидного дикаря, высокого статного полубога и крылатое пламя над ними. Мгновение он видел эту золотую скульптуру.

«Это Сатана перед падением в ад», — подумал Сойер. Он буквально вдавил лицо в стеклянный пол, чтобы рассмотреть все.

Сверкающая фигура — полузмея, полуангел… и огненные крылья, ярость которых была невыносима для его глаз.

Мгновение она стояла неподвижно в пространстве — и затем взрыв — бешеный взрыв, подобный тому, что впервые произошел в Альмагорде. Грибовидное облако висело над Хомадом…

Эхо гигантского взрыва прокатилось над Хомадом.

Хомад избавился от присутствия богов, и канал, по которому они черпали энергию, закрылся навсегда.

В стеклянном полу дымился мертвый обугленный Источник Миров. Сойер видел, как он вспыхнул последний раз, и эта вспышка была каплей, переполнившей его разум. Сознание покинуло его.

Гром в голове вернул его к жизни. Он лежал на стеклянном полу, под которым клубилась золотая пустота. Он стоял долго, очень долго, глядя на маску. Он не мог вспомнить, что произошло.

Нашествие дикарей через проломленную стеклянную стену, как ему казалось, произошло тысячу лет назад. Он смутно вспомнил фигуры в масках, которые приближались к нему… Но вот из-за разрушенной стены послышался шепот, затем голоса, крики торжества. Он услышал вдали бой колоколов. Это был звон радости…

Но здесь, в святилище исчезнувших богов, еще не наступило время радости. Вокруг лежал спасенный и счастливый мир, но к Сойеру медленно приближался человек в маске — и с ним приближалась смерть.

Он шел неуверенно, ноги его подгибались, последняя энергия Огненной Птицы уже иссякала в дряхлом теле Альпера.

Он остановился в десяти футах от Сойера, обхватив себя руками. Сойеру было странно видеть маску Извера, глаза которой не излучали смертоносных лучей. Вместо них в глазницах моргали маленькие серые глазки Альпера. Вероятно, он поднял эту маску на поле боя, когда шел сюда…

— Она пропала! — сказал он. — Ты позволил Огненной Птице исчезнуть!

— Земля тоже исчезла, — услышал Сойер свой голос. Он с трудом вдохнул воздух. — Пути назад нет. Тебе не поможет моя смерть. Мы должны жить… в Хомаде…

— Альпер! — послышался чей-то голос. — Альпер, подожди!

Через развалины стены карабкалась грузная фигура Затри в маске. Эхо его голоса гулко прокатилось под стеклянными сводами. Что произошло до этого, Сойер не имел понятия. Но теперь это уже не имело значения. Осталась одна последняя битва. И в ней никто не мог помочь Сойеру, кроме него самого.

— Жить здесь? — горько спросил Альпер. — Без Огненной Птицы? Много ли я проживу? У тебя еще есть время. Ты можешь найти здесь дело и жизнь, ты женишься. У тебя будет семья. А что я? Как я смогу править…

— Ты не сможешь, — спокойно ответил Сойер. — У тебя не получится. Ты способен на многие дела, но правление — не твоя стихия.

— Альпер! — крикнул Затри. — Подожди!

— Ждать?! — фыркнул Альпер. — Чего ждать? Чтобы вы опять надули меня? О, нет!

Он прыгнул к Сойеру, сжав кулаки.

— Ты выбросил Огненную Птицу! Без нее я умру! Я умру! — Из-под маски раздался взрыв смеха. — Но ты умрешь первым.

Правая рука его скользнула к карману, где находился передатчик.

Зная, что он опоздал, Сойер все же прыгнул.

Вихрь молний взорвался в его мозгу, раскаты грома потрясли все его сознание. Теперь его череп превратился в циклотрон, который раскручивал свою спираль все быстрее и быстрее, пока он, полуослепший, полуоглушенный, летел к улыбающейся маске…

Руки его сжали череп, и тут он ощутил на себе маску. Он совсем забыл о ней. Он даже не удивился тому, что понимал слова Затри. Затри…

Смутно он видел, что Затри делает что-то странное. Он тоже сжал виски обеими руками, а затем сорвал с себя маску и швырнул ее на стеклянный пол. Лицо его было искажено болью, когда он смотрел на Сойера и Альпера.

Все это продолжалось долю секунды, пока Сойер летел к Альперу, который делал все, чтобы расколоть его череп пополам. И когда Сойер увидел лицо, Затри без маски, он все понял. Он расхохотался и, еще находясь в воздухе, сорвал с себя маску…

Затем он обрушился на Альпера и сбил его с ног. Старик все еще нажимал кнопку управления. Но сейчас Сойер сам хотел этого. Он знал, почему Затри сорвал маску, и знал, что происходит в мозгу самого Альпера.

Альпер поднял руку, чтобы сорвать свою маску, так как он тоже все понял. Маски каким-то образом тоже были передатчиками. Они генерировали свои несущие волны. Кроме того, они были и мощными усилителями. Зрение и слух человека, надевшего маску, усиливалось в тысячу раз. И те же ультразвуковые колебания, которые сейчас звучали в мозгу Сойера, тысячекратно усиленные, — звучали в мозгу Альпера, пока на нем была маска!

Сойер навалился на старика всем телом, прижал его к полу, чтобы тот не смог сорвать маску, нащупал рукой кнопку управления и нажал ее сильнее…

Альпер закричал.

Он пытался сопротивляться, но бесполезно. Гром гремел в их головах. Он оглушал Сойера, но в голове Альпера он был еще более жутким, почти смертельным. Он страдал гораздо сильнее Сойера.

Теперь Альпер думал только о том, чтобы прекратить создавать гром в голове Сойера, чтобы самому избавиться от этого. Оглушенный, полуослепший, Сойер крепко прижимал пальцы старика к кнопке. Он надеялся только на то, что тот постарается найти и нажать кнопку выключения до того, как этот гром убьет их обоих.

Если Альпер умрет раньше, чем сделает это, Сойер тоже обречен. Пока передатчик связывает их, смерть Альпера означает смерть Сойера.

Старик отчаянно шарил пальцами по коробке. Сойер боялся дать ему свободу действий… но…

И внезапно все кончилось.

Оглушенный внезапной пронзительной тишиной в мозгу, Сойер приподнялся на локтях и услышал, как что-то звякнуло на стеклянном полу. Сойер понял, что это за тонкий блестящий металлический диск валяется с ним рядом.

Передатчик.

Не осмеливаясь поверить этому, он прижал руку к голове… Ничего. Он был свободен.

Когда Сойер отпустил Альпера, тот медленно перекатился на бок, выпрямился и затих. Тяжелая голова в улыбающейся маске Извера запрокинулась и смотрела прямо вверх. Серые глаза в прорезях маски глядели прямо на Сойера, но ничего не видели. Возраст всегда был трагедией Альпера — но теперь он уже никогда не станет старше.

Сойер долго смотрел на мертвеца, затем поднял голову.

Затри шел к нему по стеклянному полу. За ним у развалин стены стояла и смотрела на Сойера Клей. Она неуверенно подняла руку, когда встретилась с ним взглядом, и он улыбнулся ей. Он не мог двигаться, он слишком устал.

Но теперь все было позади. Он осмотрелся вокруг. Разрушенный Источник был теперь всего лишь грудой расплавленного металла. И где-то за ним, в другом измерении, остался навсегда потерянный его собственный мир — Земля.

Это было неотвратимо. Сойер сделал все, что мог. Он сделал свое дело.

Где-то невообразимо далеко в другом пространстве, некто в Оффисе Торонто напишет на его досье: «Закрыто». Сойер покачал головой, отгоняя это видение. Теперь у него есть только Хомад.

На Хомаде тоже можно хорошо жить — больше ему ничего не остается.

Он повернулся к Клей, ожидавшей его. С трудом Сойер поднялся на ноги.

Человек должен делать свое дело в любом мире. Сойер знал, что Землю он не забудет. Он подумал, что каждый раз, когда он напьется, он будет говорить о ней. Если на Хомаде есть вино, подумал он, — то он должен напиться и бубнить окружающим о Земле, о ее зеленых полях, о морях… Во всяком случае, к нему снова вернется Земля, он сможет долго говорить о ней, говорить более ласково, чем тогда, когда он жил на ней…

Но он молод. Перед ним — долгая жизнь. Все может быть хорошо, если он постарается…

Улыбающаяся маска Альпера смотрела, как он неуверенно шел вперед над клубящимся золотым туманом бездны к Затри… и к Клей.

ЯРОСТЬ[3]

Предисловие

Эта история не для трусливых…

«Ярость» — роман о неистовстве. Он рассказывает о мучительной борьбе человеческой расы за новый взлет к звездам из глубины венерианских морей. В центре борьбы — деятельность Сэма Рида, бессмертного, которого отец при рождении так видоизменил, что ребенок не знал, что он бессмертен, пока не достиг возраста восьмидесяти лет. Внутреннее психологическое противоречие между его верой в собственную недолговечность и врожденным подсознательным чувством «долгой жизни», которое типично для бессмертных, составляет основу, от которой зависит вся карьера Рида и спасение человечества.

Именно эта карьера — через софистику и стремление к самовозвеличиванию, а также убийство — в конечном счете выводят человеческую расу из благополучных морей к биологическим ужасам поверхности планеты, чтобы бороться и достичь благородной цели. В этом процессе Сэм Рид превращается из национального героя в национального преступника, пытаясь победить пораженчество и высокомерное спокойствие, которые характеризовали его неопознанных братьев и заклятых врагов — бессмертных правителей.

Этот роман имеет важное значение и для нашего времени; и сегодня, как всегда, человеческая раса не может вести растительную жизнь. Либо она будет подниматься к новым уровням социальной сложности и постижений, либо опустится в старческий маразм; «Ярость» показывает, как в условиях, совершенно отличных от наших, человечество снова начало долгий подъем от упадка к величию.

Гроф Конклин[4]

Вступление

Была белая ночь на Земле и сумеречный рассвет на Венере…

Все люди знали о сияющей тьме, что превратила Землю в звезду на облачном небе. Но мало кто понимал, что и венерианский рассвет незаметно сменяется тьмой. Подводные огни горели все ярче и ярче, превращая огненные башни в зачарованные крепости под поверхностью мелкого моря.

Но семьсот лет назад эти огни горели еще ярче. Шестьсот лет прошло с момента гибели Земли. Шел XXVII век.

Время замедлилось. Вначале оно двигалось гораздо быстрее. Многое предстояло сделать. Венера оказалась непригодной для жизни, но люди были вынуждены здесь жить.

Человек одновременно прочен и хрупок. Насколько хрупок, он сознает лишь при извержении вулкана или землетрясении. Насколько прочен, можно понять, если учесть, что колонии существовали не менее двух месяцев на континентах Венеры.

Человек никогда не знал ярости Юрского периода на Земле. На Венере он был гораздо хуже. У человека не было подходящего оружия для завоевания поверхности планеты. Его оружие было либо слишком мощным, либо слишком слабым. Оно могло либо полностью уничтожать, либо легко ранить, и человек не смог жить на поверхности Венеры; здесь он встретился с совершенно новым противником.

Он встретился с яростью… И бежал.

Безопасность ждала его под водой. Наука усовершенствовала межпланетные путешествия и уничтожила Землю; наука смогла создать искусственную среду на дне океана. Были построены купола из империума, под ними поднимались города.

Города были завершены… И как только это случилось, рассвет на Венере сменился сумерками. Человек вернулся в море, из которого когда-то вышел.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Забудь заклятья.

Пусть дьявол, чьим слугой ты был доныне,

Тебе шепнет, что вырезан до срока,

Ножом из чрева матери Макдуф.

Шекспир

Рождение Сэма Харкера было двойным пророчеством. Оно показывало, что происходит в огромных башнях, где все еще горели огни цивилизации, и предсказывало жизнь Сэма в этих крепостях под водой и вне их. Его мать Бесси была хрупкой и хорошенькой женщиной, которой не следовало иметь детей. У нее были узкие бедра, и она умерла при кесаревом сечении, выпустив Сэма в мир, который он должен был сокрушить, чтобы мир не сокрушил его самого.

Именно поэтому Блейз Харкер ненавидел своего сына такой слепой злобой и ненавистью. Блейз никогда не мог подумать о мальчишке, не вспоминая происшедшего той ночью. Он не мог слышать голоса сына, не вспоминая тонких испуганных стонов Бесси. Местная анестезия не могла помочь, поскольку Бесси и психологически (а не только физически) не годилась для материнства.

Блейз и Бесси — это была история Ромео и Джульетты со счастливым концом к тому времени, когда был зачат Сэм. Они были беззаботными, бесцельными гедонистами. В их башнях приходилось выбирать: либо вы становились техником или художником, либо могли оставаться пассивными. Технология предоставляла широкие возможности — от телассополитики до строго ограниченной ядерной физики. Но быть пассивным легко, если вы можете это выдержать. Даже если не можете, лотос дешев в башнях. В таком случае вы просто не предаетесь дорогим развлечениям, таким, как олимпийские залы или арены.

Но Блейз и Бесси могли позволить себе самое лучшее. Их идиллия могла превратиться в сагу гедонизма. Казалось, у нее будет счастливый конец, потому что в башнях платят не индивидуумы. Платит вся раса.

После смерти Бесси у Блейза не осталось ничего, кроме ненависти.

Род Харкеров существовал уже несколько поколений: Джеффри родил Рауля, Рауль родил Захарию, Захария родил Блейза, Блейз родил Сэма.

Блейз, раскинувшись на удобном диване, смотрел на своего прадеда.

— Можете убираться к дьяволу! — сказал он. — Вы все.

Джеффри был высоким мускулистым светловолосым человеком с удивительно большими ушами и еще бо́льшими ногами. Он сказал:

— Ты говоришь так, потому, что молод, вот и все. Сколько тебе лет? Ведь не двадцать!

— Это мое дело, — отрезал Блейз.

— Через двадцать лет мне исполнится все двести, — сказал Джеффри, — и у меня хватило разума подождать до пятидесяти, прежде чем заводить сына. И у меня хватило разума не использовать для этого законную жену. Чем виноват ребенок?

Блейз упрямо смотрел на свои пальцы.

Его отец Захария, который до этого сидел молча, вскочил на ноги и заговорил:

— Да он просто псих! Его место в сумасшедшем доме. Там из него вытянут правду!

Блейз улыбнулся.

— Я принял предосторожности, отец, — заметил он спокойно. — Прежде, чем прийти сюда сегодня, я прошел через множество тестов и испытаний. Администрация подтвердила величину моего коэффициента интеллектуальности и душевное здоровье. Я вполне здоров, в том числе и по закону, Вы ничего не можете сделать — и вы это знаете.

— Даже двухлетний ребенок обладает гражданскими правами, — сказал Рауль худой, смуглый человек, элегантно одетый в целлофлекс. Он, казалось, забавлялся этой сценой.

— Ты был очень осторожен, Блейз?

— Очень.

Джеффри свел бычьи плечи, встретил взгляд Блейза холодным взглядом голубых глаз и спросил:

— Где мальчик?

— Не знаю.

Захария яростно произнес:

— Мой внук! Мы найдем его! Будь уверен! Если он в башне Делавэр, мы найдем его. Или если он вообще на Венере!

— Точно, — согласился Рауль. — У Харкеров большая власть, Блейз. Ты должен знать это. Именно поэтому всю жизнь тебе позволялось делать все, что угодно. Но теперь это кончится.

— Не думаю, — отпарировал Блейз. — У меня хватит собственных денег. А вот вам придется трудновато.

— Мы — могущественная семья, — сказал Джеффри.

— Конечно, — согласился Блейз. — Но как вы узнаете мальчика, когда найдете его?

Он улыбнулся.

Вначале он добыл средство, уничтожающее волосы. Блейз не мог вынести, что волосы у мальчика будут рыжие. Редкий пушок на голове ребенка исчез и теперь не отрастет никогда.

Культура, склонная к гедонизму, имеет свою извращенную науку. А Блейз мог хорошо заплатить. Не один техник был сломлен стремлением к удовольствиям. Такие люди, когда они трезвы, способны на многое. И Блейз отыскал женщину, которая была на многое способна, но не жила. Жила она лишь тогда, когда носила плащ счастья. Она не проживет долго — приверженцы плаща счастья в среднем выдерживают два года. Этот плащ представляет собой биологическую адаптацию организма, найденного в венерианских подводных горах. После того, как были обнаружены его потенциальные возможности, их стали нелегально развивать. В диком состоянии это существо ловило добычу, просто прикасаясь к ней. После того, как устанавливался псевдоконтакт, добыча была вполне довольна тем, что ее пожирают.

Это было прекрасное одеяние, белоснежное, мягкое, сияющее переливами света, движущееся ужасными жуткими и сладостными экстатическими движениями, когда устанавливался смертоносный симбиоз. Оно было прекрасно на женщине-технике, когда она двигалась по ярко освещенной тихой комнате в гипнотической сосредоточенности, выполняя задание, за которое ей заплатят достаточно, чтобы она могла в течение двух лет организовать собственную смерть. Она была очень способной. Когда она покончила с заданием, Сэм Харкер навсегда потерял все, что унаследовал от родителей. Была установлена новая матрица, точнее, изменен ее оригинальный рисунок.

Мозжечок, щитовидная железа, шишковидный отросток — крошечные комочки ткани — некоторые уже действующие, другие ждущие, пока их не приведет в действие приближающаяся зрелость. Сам ребенок представлял собой несколько больший бесформенный комок ткани, с хрящами вместо костей; на его мягком черепе отчетливо виднелись швы.

— Он не чудовище, — пробормотал Блейз, все время думая о Бесси, — ничего особенного. Короткое, мясистое, толстое…

Забинтованный кусок ткани все еще лежал на операционном столе. Бактерицидные лампы освещали его.

Женщина, плавая в восхитительном экстазе, дотронулась до кнопки вызова. Затем спокойно легла на пол, а сияющее белоснежное одеяние продолжало ласкать ее. Затуманенные глаза смотрели вверх, пустые и гладкие, как зеркало. Вошедший мужчина отвел ее к койке и начал послеоперационные действия.

Старшие Харкеры следили за Блейзом, надеясь отыскать ребенка через отца. Но Блейз разработал свой план слишком тщательно, чтобы не учесть такой возможности. В тайнике он хранил отпечатки пальцев и снимок глазного дна Сэма и знал, что по ним он в любое время отыщет сына. Он не торопился. Случится то, что должно случиться. Это сейчас неизбежно. Нужно только задать исходные данные — и для Сэма Харкера не останется никакой надежды.

Блейз мог бы установить в своем мозгу тревожный сигнал — сигнал, который будет молчать много лет. Сейчас, впервые в жизни столкнувшись с жестокой реальностью, он делал все возможное, чтобы снова уйти от нее. Но он не мог забыть Бесси, как ни пытался.

И он снова погрузился в яркий эйфорический водоворот гедонизма в башнях.

Ранние годы были погружены в прошлое, воспоминания о котором не сохранились. Время тогда двигалось для Сэма очень медленно. Тянулись часы и дни. Мужчина и женщина, которых он считал своими родителями, даже тогда не имели с ним ничего общего. Ведь операция не изменила его мозг — свой интеллект он унаследовал от мутировавших предков. Хотя эта мутация привела в основном лишь к изменению длительности жизни, она позволила Харкерам господствовать на Венере. Они не были единственными долгожителями: существовало несколько сот людей, которые — в зависимости от различных факторов — могли надеяться прожить от двухсот до семисот лет. Но их наследственные черты были хорошо отличимы.

Он помнил, что был однажды карнавальный сезон, и его родители неуклюже надели пышные наряды и смешались с остальными. Сэм тогда уже был достаточно большой, чтобы кое-что помнить.

Карнавал был уважаемым обычаем. Вся башня Делавэр сияла; цветные дымы висели, как туман, над движущимися путями, привязываясь к проходившим смельчакам и весельчакам. Это было время смешения всех классов.

Официально, никаких низших классов не было.

В действительности…

Он увидел женщину — прекраснейшую женщину; на ней было голубое платье — но это слово вовсе не описывало его цвет. Он был глубоким, разнообразно-голубым, таким бархатистым и гладким, что мальчику до боли захотелось прикоснуться к нему. Он был слишком мал, чтобы понять утонченность покроя платья, его резкие чистые линии, его соответствие лицу женщины и ее пшенично-желтым волосам. Он увидел ее на расстоянии — и уже был полон неистового желания узнать о ней как можно больше.

Приемная мать не могла рассказать того, что ему было нужно.

— Это Кедра Уолтон. Ей сейчас, должно быть, двести — триста лет.

— Да, — годы для него ничего не значили. — Но кто она?

— О… она ведает очень многим.

— Это прощальная встреча, дорогой, — говорила тем временем женщина своему спутнику.

— Так быстро?

— Шестнадцать лет — разве это мало?

— Кедра, Кедра, иногда я хочу, чтобы наша жизнь не была такой длинной.

Она улыбнулась ему.

— Тогда мы никогда бы не встретились. Мы, бессмертные, тяготеем друг к другу. Поэтому мы и встретились.

Захария Харкер взял ее за руку. Под их террасой башня сверкала цветами карнавала.

— Опять все заново? — печально спросил он.

— А что будет, если мы останемся вместе надолго? Только представь себе — быть неразрывно связанными сотни лет!

Захария бросил на нее проницательный вопросительный взгляд.

— Суть, вероятно, в соотношениях, — сказал он. — Бессмертные не должны жить в башнях. Ограничения… чем старше становишься, тем большего простора хочется.

— Что ж… я расширяюсь.

— Башни нас ограничивают. Юноши и короткоживущие не видят окружающих их стен. Но мы, прожившие долго, видим. Нам нужно больше простора. Кедра, я начинаю бояться, что мы достигли своих пределов.

— Неужели?

— Во всяком случае, подошли к ним близко. Мы — бессмертные. Но я опасаюсь интеллектуальной смерти. Что толку в долгой жизни, если не иметь возможности применять приобретенные знания и власть? Мы начинаем топтаться на месте.

— Что же тогда? Другие планеты?

— Возможно, форпосты. Но на Марсе нам понадобятся башни. И на других больших планетах тоже. Я думаю о межзвездных перелетах.

— Это невозможно.

— Это было невозможно, когда человек пришел на Венеру. Теперь это теоретически возможно, Кедра. Но пока еще не практически. Нет символической стартовой платформы. Межзвездный корабль не может быть построен и испытан в подводной башне. Я говорю о символичности.

— Дорогой, — сказала она, — перед нами все время мира. Мы поговорим об этом снова… через пятьдесят лет.

— И до того времени я тебя не увижу?

— Конечно, ты увидишь меня, Захария. Но не больше. Это время — наш отпуск. Зато потом, когда мы снова встретимся…

Она встала. Они поцеловались. Это тоже был символический жест. Оба знали, что их пыл способен превратиться в серый пепел. И хотя они любили друг друга, они были достаточно мудры и терпеливы, чтобы подождать, пока огонь снова сможет разгореться.

Через пятьдесят лет они снова станут любовниками.

Сэм Харкер смотрел на худого серолицего человека, целеустремленно двигавшегося через толпу. На нем тоже был пестрый целлофлекс из башни. Некогда он так сильно загорел, что и столетия под водой не смогли бы скрыть этого загара. Рот его был искривлен в презрительной усмешке.

— Кто это?

— Что? Где? Не знаю. Не мешай.

Он ненавидел компромисс, заставивший его надеть целлофлекс. Но старый мундир был слишком подозрительным. Холодный, с жестким ртом, страдающий, он позволил пути нести его мимо огромного шара Земли, закрытого черным пластиковым пологом, который в каждой башне служил напоминанием о величайшем достижении человечества. Он прошел в окруженный стеной сад и протянул в зарешетченное окошко идентифицирующий диск. Вскоре его впустили в храм.

Вот он, храм Истины!

Впечатляюще. Он почувствовал уважение к технике — нет, к Логистам, окружавшим его теперь. Жрец ввел его во внутреннее помещение и указал на стул.

Вы Робин Хейл?

— Да.

— Что ж… вы собрали и сообщили нам все необходимые данные. Но нужно задать еще несколько уточняющих вопросов. Их задаст сам Логист.

Жрец вышел; внизу, в гидропонном саду, он долго бродил между растениями.

— Нужен Логист. Ждет Робин Хейл…

— …Черт возьми, — сказал тощий высокий человек, отставив лейку и почесывая нижнюю челюсть. — Мне нечего сказать бедному малому. Он конченый человек.

— Сэр!

— Спокойно. Я поговорю с ним. Идите и успокойтесь. Его бумаги готовы?

— Да, сэр.

— Хорошо. Я скоро буду. Не торопите меня.

Что-то бормоча, Логист двинулся к лифту. Вскоре он уже находился в контрольной комнате и через визор взглянул на истощенного загорелого человека, неудобно сидевшего в кресле.

— Робин Хейл, — сказал он новым глубоким голосом.

Хейл автоматически напрягся.

— Да.

— Вы бессмертный. Это значит, что вы можете прожить не менее семисот лет. Но у вас нет занятия, верно?

— Верно.

— Что случилось с вашей работой?

— А что случилось с Вольным Товариществом?

Оно умерло. Оно исчезло, когда башни объединились под одним правительством, и войны между ними прекратились. В прежние времена вольные товарищи были воинами и наемниками, которым платили за то, чтобы они вели войны, которые башни не осмеливались вести сами.

Логист сказал:

— Среди вольных товарищей было мало бессмертных. Много времени прошло после гибели Вольного Товарищества. Вы пережили свое дело, Хейл.

— Я знаю.

— Хотите, чтобы я нашел вам занятие?

— Вы не сможете, — горько сказал Хейл. — А я не могу выдержать перспективу сотен лет безделья. Предаваться удовольствиям? Это не для меня.

— Я могу подсказать вам легкий выход, — сказал Логист. — Умрите.

Наступило молчание. Потом Логист продолжил:

— Не могу сказать вам, как лучше умереть. Вы — боец. Вы захотите умереть, борясь за жизнь. И лучше всего — борясь за что-то, во что вы верите.

Он помолчал. Когда он заговорил снова, голос его изменился.

— Подождите минуту. Я выйду отсюда. Отключитесь.

Мгновение спустя его высокая фигура показалась из-за занавеса у стены.

Хейл вскочил на ноги, глядя на похожего на пугало человека. Логист жестом попросил его снова сесть.

— К счастью, я здесь хозяин, — сказал он. — Эти жрецы не позволили бы мне, если б могли. Но что они могут без меня? Ведь я — Логист. Садитесь.

Он придвинул другой стул и достал из кармана странный предмет — это была старая трубка — и набил его табаком.

— Выращиваю и готовлю сам, — пояснил он. — Послушайте, Хейл, эти фальшивые разговоры хороши для башен, но зачем они вам?

Хейл изумленно посмотрел на него.

— Но за́мок… это ведь замок Истины? Вы хотите сказать, это все…

— Фальшь? Нет. Только на одном уровне. Беда в том, что правда не всегда выглядит достойно. Это лишь старые нагие статуи истины. Посмотрите на меня. Было время, когда и мы действовали прямо. Ничего не выходило. Люди считали, что я просто высказываю свое мнение. Я похож на обычного человека. Но это не так. Я мутант. Я прошел полный круг: от Платона, Аристотеля, Бэкона, Коржибского до компьютера; лучше всех использую логику для решения человеческих проблем. Я знаю ответы. Верные ответы.

Хейлу трудно было понять Логиста.

— Но… вы не можете быть непогрешимым. Вы используете какую-нибудь систему?

— Я испытал все системы, — сказал Логист Хейлу. — Все сводится к здравому смыслу.

Хейл мигнул. Логист разжег трубку.

— Мне тысяча лет, — сказал он. — Трудно в это поверить, я знаю. Говорю вам, я особый мутант. Сынок, я родился на Земле. Я помню атомные войны. Не самую первую — тогда-то я и родился, а мои родители попали под вторичную радиацию. Я ближе всех к истинному бессмертию. Но мой главный талант — вы читали о Веке-пророке? Нет? Ну, он был одним из множества пророков в те дни. Многие догадывались о том, что ждет их. Для этого не нужно было логики. Так вот, я и был Веком-пророком. К счастью, некоторые послушались меня и начали колонизацию Венеры. Ко времени взрыва Земли я был уже здесь. Некоторые специалисты изучили мой мозг и нашли его необычным. В нем есть какое-то чувство — или инстинкт — никто не знает точно, что это такое. Но я даю правильные ответы.

— Вам тысяча лет? — растерянно переспросил Хейл, уцепившись за этот единственный пункт.

— Почти. Я видел, как они приходят и уходят. Мне легко было бы управлять всем этим насестом, если бы я захотел. Но избавьте меня от этого! Я вижу все последствия, и они мне не нравятся. Я просто сижу здесь — в замке Истины — и отвечаю на вопросы.

Хейл потрясенно Пробормотал:

— Но мы всегда считали… здесь машина…

— Конечно, я знаю. Люди скорее поверят машине, чем похожему на них человеку. Послушай, сынок, как бы люди ни воспринимали это, я знаю ответы. Я рассматриваю информацию и тут же вижу ответ. Простой здравый смысл. Единственное требование — я должен знать все о вас и о вашей проблеме.

— Значит, вы знаете будущее?

— Слишком много вариантов, — сказал Логист. — Кстати, я надеюсь, вы не станете рассказывать обо мне. Каждый раз, когда я показываюсь какому-нибудь клиенту и схожу со своего пьедестала, они поднимают шум. Впрочем, можете говорить, если хотите — никто не поверит, что непогрешимый оракул — не сверхмашина, — он улыбнулся. — Главное, сынок, у меня есть идея. Я говорил вам, что знаю ответ. Но иногда у меня бывает не один ответ. Почему бы вам не отправиться на поверхность?

— Что?!

— Почему бы и нет? Вы сильны. Возможно, вы будете убиты. Возможно, говорю я. Но вы погибнете в борьбе. Здесь, в башнях, вам не за что бороться. Но есть люди, разделяющие ваши мысли. Вольные товарищи — а среди них — и бессмертные. Отыщите их и отправляйтесь на поверхность.

— Это невозможно, — сказал Хейл.

— У Товарищества были крепости, верно?

— Потребовались целые отряды техников, чтобы отвоевать территорию у джунглей. И звери. Мы там вели постоянную войну. К тому же крепости… их не так много осталось.

— Возьмите одну и восстановите ее.

— Но… что потом?

— Может быть, вы станете диктатором, — спокойно сказал Логист. — Диктатором Венеры.

Наступило молчание. Лицо Хейла постепенно изменилось.

— Достаточно, — констатировал Логист, вставая. Он протянул руку. — Кстати, меня зовут Бен Кроувелл. Приходите ко мне, когда встретитесь с затруднениями, а, может, я сам приду к вам. Но в этом случае не надейтесь на мой мозг.

Он подмигнул и зашагал прочь, посасывая свою трубку.

Жизнь в башнях очень походила на игру в шахматы. В амбарах, среди кур, социальное превосходство измеряется длиной срока аренды Протяженность во времени есть богатство. У пешек короткий срок жизни, у коней, слонов и людей он больше. Официально существовала трехмерная демократия, но автократия простиралась в четвертом измерении — во времени. Теперь стало ясно, почему библейские патриархи достигли власти — они могли ее удержать.

В башнях бессмертные просто знают больше, чем короткоживущие. Произошло любопытное психологическое смещение. В эти практичные дни бессмертных не обожествляли, но определенное смещение все же наблюдалось. У родителей всегда есть преимущество перед ребенком — зрелость. Плюс опыт.

Возраст.

Таким было смещение. Подсознательно короткоживущие жители башен начали смотреть на бессмертных с завистью. Конечно, те больше знали. И были старше. К тому же у человека есть печальная привычка — перекладывать на других неприятную ответственность. Правда, в течение столетий сложилась тенденция к отходу от индивидуализма. Социальная ответственность достигла точки, когда всякий отвечал за соседа.

Постепенно образовался огромный круг, в котором все зависели друг от друга. Бессмертные, знавшие, какие долгие и пустые столетия ждут их впереди, позаботились, чтобы эти столетия не были пустыми. Они учились. У них было много времени.

Приобретя знания и опыт, они стали принимать на себя ответственность, с такой легкостью передаваемую большинством.

Это была достаточно стабильная структура для умирающей расы…

Он часто оказывался в трудном положении. Все новое очаровывало его — об этом позаботились хромосомы Харкеров. Впрочем, его звали Сэм Рид.

Он сражался с невидимыми преградами, которые — он знал — держали его в заключении. Их было девяносто. Где-то глубоко в его мозгу нелогично и унаследованно — вставала мысль: что можно сделать за девяносто лет?

Однажды он попытался найти работу в большом гидропонном саду. Его тупое и грубое лицо, лысая голова, его рано развившийся ум — все это давало ему возможность убедительно лгать, говоря о своем возрасте. Он работал некоторое время, пока любопытство не взяло верх, и тогда он начал экспериментировать с ботаническими культурами. Поскольку знаний у него не было, он загубил большой урожай.

Перед этим, он, однако, обнаружил в одном из бассейнов голубой цветок, который напомнил ему о женщине, виденной на карнавале. Ее платье было точно такого же цвета. Он спросил одного из служащих о цветке.

— Проклятый сорняк, — ответил тот. — Никак не можем убрать их из бассейна. Сотни лет, а они все появляются. Впрочем, с этим не так уж много хлопот. Крабья трава — гораздо хуже.

Он вырвал цветок и отбросил его в сторону. Сэм сохранил его и позже расспросил еще. Он узнал, что это фиалка. Скромное красивое маленькое растение было совсем не похоже на великолепные гибридные цветы, выращиваемые в секции гидропоники. Он хранил цветок, пока тот не рассыпался в прах. Но и после этого Сэм помнил о нем, как помнил о женщине в голубом платье.

Однажды он отправился в башню Канада, далеко в мелком море. Раньше он никогда не выходил за пределы своей башни и был зачарован, когда большой прозрачный шар стал подниматься в пузырящейся воде. Он отправился с нанятым им человеком — нанятым за краденые деньги — который должен был выдавать себя за его отца. Однако, когда они добрались до башни Канада, тот тут же исчез, и Сэм больше никогда его не встречал.

Он был очень изворотлив в свои двенадцать лет и перепробовал множество работ. Но ни одна из них его не удовлетворяла. Все были слишком скучными. Блейз Харкер знал, что делал, когда оставил нетронутым мозг в чахлом деформированном теле. Впрочем, оно было чахлым только по стандартам того времени. Длинноногие, высокие бессмертные установили свои стандарты красоты. Безобразными считались приземистые, коренастые, с крепкой костью короткоживущие.

В Сэме просто засело яростное семя неудовлетворенности. И все росло. Оно не могло развиваться нормально, потому что это было семя бессмертного, а он, очевидно, не был бессмертным. Он просто не мог претендовать на работу, которая требовала столетней подготовки. Даже шестидесятилетней…

Он шел своим трудным, но неизбежным путем. И нашел учителя, своего Хирона, когда встретил Слайдера.

Слайдер был толстым злобным стариком. У него были кустистые седые волосы, прыщавый красный нос и собственная философия. Сам он никогда не предлагал советов, но отвечал, если его спрашивали.

— Людям нужны развлечения, — говорил он мальчику. — Большинству из них. И они не хотят смотреть на то, что им неприятно. Думай, парень. Воровством многого не добьешься. Лучше быть полезным людям, обладающим властью. Возьмем банду Джима Шеффилда. Джим обслуживает правильных людей! Не задавай вопросов, делай то, что тебе говорят, но вначале установи нужные связи.

Он чихнул и замигал водяными глазами.

— Я говорил о тебе с Джимом. Повидайся с ним, — с этими словами он заставил Сэма взять пластиковый диск. — Я не стал бы этого делать, если бы не разглядел в тебе кое-что. Иди к Джиму.

У двери он придержал Сэма.

— Ты далеко пойдешь. И ты ведь не забудешь старого Слайдера? Некоторые забывали. Но я могу причинять неприятности так же легко, как и делаю одолжения.

Сэм вышел, а толстый зловещий старик продолжал чихать и хихикать.

Он увиделся с Джимом Шеффилдом. Тогда ему было четырнадцать, и он был невысок, но силен и сердит. Шеффилд оказался сильнее и больше. Ему было семнадцать, этому выпускнику школы Слайдера, независимому и хитрому бизнесмену, чья банда уже приобрела известность. Человеческий фактор всегда был важен в интригах башен. Это была не просто политика, нравы той эпохи были так же пунктуальны и сложны, как и в общественной жизни макиавелиевой Италии. Простая правда не только была незаконной, но и отдавала дурным вкусом. Главное — интриги. В постоянно изменяющемся балансе власти человек должен был перехитрить противника, запутать его в собственной паутине, заставить уничтожить самого себя — вот в чем заключалась игра.

Банда Шеффилда работала по найму. Первым заданием Сэма Рида — фамилию Харкер он считал принадлежащей наиболее влиятельной семье своей башни — было отправиться под воду вместе с одним наиболее опытным товарищем и собрать образцы синеватой водоросли, запрещенной в башне. Когда он вернулся через тайный ход, то удивился, увидев ждущего Слайдера. Тот держал наготове портативный излучатель. Маленькое помещение было герметически закупорено.

На Слайдере был защитный костюм. Голос его доносился через диафрагму.

— Стойте на месте, парни. Держи, — он бросил излучатель Сэму, — облучи этот пластиковый мешок. Он закрыт? Хорошо. Облучи его сверху. Так, а теперь медленно поворачивай.

— Подождите, — начал другой парень.

Слайдер фыркнул:

— Делай, что говорю, или я сломаю твою тощую шею. Поднимите руки. Поворачивайтесь медленно, пока я вас облучаю. Вот так…

Потом они втроем встретились с Джимом Шеффилдом. Джим был послушен, но сердит. Он попытался спорить со Слайдером.

Слайдер фыркнул и пригладил свои седые волосы.

— Заткнись, — сказал он. — Ты слишком вырос из своих башмаков. Если, затевая что-нибудь новое, ты не забудешь спросить меня, то убережешься от многих неприятностей. — Он хлопнул по пластиковому мешку, который Сэм положил на стол. — Знаешь, почему эта водоросль запрещена в башне? Твой патрон не предупредил тебя, что с ней нужно обращаться осторожно.

Широкие губы Шеффилда искривились:

— Я был осторожен.

— С ней безопасно обращаться только в лабораторных условиях, — сказал Слайдер. — Это пожиратель металла. Разлагает все металлическое. Когда с нею правильно обращаются, она безвредна. Но в с сыром виде она может высвободиться и наделать много бед. Цепочка приведет в конечном счете к тебе, и ты кончишь в терапии. Ясно? Если бы ты сначала пришел ко мне, я сказал бы, что нужно взять с собой ультрафиолетовую установку и облучить водоросль. Она могла прилипнуть к костюмам парней. В следующий раз ты так легко не отделаешься. Я не хочу из-за тебя оказаться в терапии, Джим.

Старик казался совершенно безобидным, однако Шеффилд потупил взгляд. Со словами согласия он встал, подобрал мешок и вышел, поманив за собой ребят. Сэм на мгновение задержался. Слайдер подмигнул ему.

— Ты наделаешь массу ошибок, если не будешь слушаться советов, — сказал он.

Это был лишь один из многих эпизодов его внешней жизни. Внутренне он был рано развившимся, аморальным и мятежным, но прежде всего — мятежным. Он восставал против краткости жизни, которая делала всякое обучение тщетным, когда он думал о бессмертных. Он восставал против собственного тела, толстого, приземистого, плебейского. Восставал он скрытно, не зная причины, и восставал против того, что невозвратно вошло в его жизнь за первые ее недели.

В мире всегда существовали разгневанные люди. Именно гнев, как у Ильи — этот огонь господен — и человек остается в истории, как святой, чей гнев двигал горы, чтобы улучшить человеческую жизнь. Иногда гнев разрушителен — и великие полководцы встают, чтобы уничтожить целые нации. Такой гнев находит свое внешнее выражение и не должен скрывать своего хозяина.

Но гнев Сэма Рида был направлен против таких вечных явлений, как время и судьба, и единственной целью, которую мог найти этот гнев, был сам Сэм Рид. Разумеется, такой гнев ненормален для человека. Но Сэм Рид и не был нормален. И отец его не был нормален — иначе он не стал бы мстить невинному младенцу. Порок, скрывавшийся в крови Харкеров, ответственен за этот гнев, в котором жили отец и сын, разделенные по разным причинам, но восставшие против всего, и, прежде всего, против собственной жизни. Сэм прошел через много внутренних фаз, которые поразили бы Слайдера, Джима Шеффилда и остальных, с кем он тогда работал. Так как его мозг был сложнее, чем у остальных, он был способен жить на многих уровнях и скрывать это. С тех пор, как он открыл большие библиотеки башен, он стал страстным читателем. Но он никогда не был только интеллектуальным человеком, и внутреннее беспокойство мешало ему овладеть какой-либо областью знания и тем самым подняться над собственным положением благодаря единственному преимуществу, которым он обладал — своему мозгу.

Но он пожирал книги, как огонь пожирает топливо, как собственная неудовлетворенность пожирала его самого. Он пожирал толстые фолианты, касающиеся любого вопроса, встречавшегося ему, и отягощался знаниями, бесполезно запасавшимися в его мозгу.

Иногда эти знания помогали ему совершить мошенничество или скрыть убийство. Часто же они просто лежали в мозгу, не находя себе применения — в мозгу, приспособленном для тысячелетнего опыта, но обреченного исчезнуть меньше, чем через столетие. Самое плохое заключалось в том, что Сэм Рид в сущности так и не знал, что его беспокоит. Он боролся с собственным мозгом, пытаясь избавиться от подсознательного знания о собственном наследии. Некоторое время он надеялся найти ответ в книгах…

В те ранние дни он видел в книгах отсрочку от эскапизма, который позже испытал во многих формах, — беспокойные переезды из башни в башню — пока не набрел в конце концов на одну великую, невероятную и невыполнимую задачу, решить которую было его судьбой.

В следующие пятнадцать лет он читал книги в библиотеках всех башен, где ему случалось бывать, и это служило противовесом тем незаконным делам, в которые он все время впутывался. Глубокое презрение к людям, которых он обманывал, прямо или косвенно, сочеталось и нем с презрением к своим товарищам.

Сэм Рид ни в каком отношении не был приятным человеком. Даже для самого себя он был непредсказуем. Но он был жертвой огня и ненависти к самому себе, и когда огонь разгорался, его беззаконность принимала все более резкие формы. Он стал пользоваться дурной репутацией. Никто не доверял ему — да и как можно было ему доверять, если он не доверял сам себе? Но мозг и руки его были настолько искусны, что его услуги пользовались большим спросом, хотя и могли привести к кровавым убийствам, если Сэм Рид давал волю тлевшему в нем огню…

…Сэм читал о пионерских днях Венеры со свирепой жаждой. Человек может всего себя отдать борьбе с таким соперником, как дикая планета, с которой борются поселенцы. Он с горячей ностальгией читал о старой Земле, о ее широких горизонтах. Он напевал про себя старые песни и старался представить себе вольное небо.

Беда его заключалась в том, что его собственный мир был простым, усложненным лишь искусственно, но так, что никто не мог бы поранить себя о его барьеры: эти барьеры тоже были искусственными и падали от прикосновения. Когда колотишь их одной рукой — другой нужно поддерживать.

Единственным достойным противником, найденным Сэмом, было время — длинная и сложная протяженность столетий, которых ему не прожить. Поэтому он ненавидел мужчин, женщин — весь мир, себя самого. Из-за отсутствия достойного противника, он сражался со всеми ими.

И все это время сохранялось справедливым одно обстоятельство, которое он осознал смутно и без особого интереса: голубой цвет трогал его так, как не могло тронуть ничто другое. Он объяснял это частично рассказами о старой Земле, о ее невообразимо голубом небе.

Здесь же все было пропитано водой. Воздух на поверхности был тяжел от влаги, облака тоже провисали от воды, и серые моря, одеялом покрывавшие башни, вряд ли были более влажными, чем облака и воздух. Поэтому голубизна утраченного неба прочно связалась в сознании Сэма со свободой.

Первая девушка, с которой он вступил в брак, была маленькая танцовщица из кафе на одном из путей. Она надевала скудный костюм из голубых перьев цвета забытого неба Земли. Сэм снял небольшую квартирку на одной из отдаленных улиц башни Монтана, и в течение шести месяцев они ссорились здесь не больше, чем другие пары.

Однажды утром он вернулся туда после ночной работы с бандой Шеффилда и, распахнув дверь, ощутил какой-то странный запах. Тяжелая сладость висела в воздухе — и острая, густая, чем-то знакомая кислота, которую не многие в башнях могли бы опознать в эти упадочные дни.

Маленькая танцовщица, съежившись, лежала у стены. Лицо ее было закрыто бледно окрашенным цветком, чьи лепестки сжались, как многочисленные пальцы, крепко прижимая цветок к ее черепу. Цветок был желтый, но прожилки десятка лепестков теперь стали красными, и красная жидкость текла из-под цветка на голубое платье девушки.

Рядом с ней на полу лежал цветочный горшок и разорванная зеленая обертка, в которой кто-то послал ей цветок. Сэм никогда не узнал, кто это сделал. Возможно, какой-то враг отомстил за прежние оскорбления; возможно, что один из друзей — некоторое время он подозревал Слайдера, боявшегося, что девушка возьмет над ним слишком большую власть и отвлечет от темного, но выгодного бизнеса. А, может быть, это была соперница-танцовщица, потому что среди людей этой профессии шла непрекращающаяся борьба из-за немногих возможностей работать в башне Монтана.

Сэм провел расследование, узнал, что ему было нужно, и вынес бесстрастный приговор тем, кто мог быть виновниками. Впрочем, Сэма это не слишком занимало.

Девушка была не менее неприятной особой, чем он сам. Просто она была удобна, и у нее были голубые глаза. Когда Сэм занимался ее убийством, он заботился не о ней, а о своей репутации.

После нее приходили и уходили другие девушки. Сэм снял маленькую квартирку, потом лучшую, в соседнем квартале. Затем он закончил одну чрезвычайно выгодную работу и оставил очередную девушку и квартиру ради элегантной многокомнатной квартиры в центре башни Монтана над главным путем. Он отыскал хорошенькую синеглазую певичку, чтобы делить с ней эти апартаменты.

К началу этого рассказа у него были три разные квартиры в разных башнях: одна исключительно дорогая, одна средняя, и одна — тщательно подобранная квартира в портовом районе в самом темном углу башни Вирджиния. Жители соответствовали этим квартирам. Сэм по-своему был эпикурейцем. Теперь он мог себе это позволить.

В дорогой квартире у него было три комнаты, куда никто не смел входить. В них находилась растущая библиотека и коллекция музыкальных записей, а также тщательно подобранный набор напитков и наркотиков. Об этом его коллеги по бизнесу не знали. Он приходил сюда под другим именем, и все принимали его за богатого коммерсанта из отдаленной башни. Сэм Рид наиболее приблизился к той жизни, которую Сэм Харкер вел бы по праву…

Королева Воздуха и Тьмы

Начинает плакать и кричать:

«О юноша, о мой убийца,

Завтра ты должен умереть…»

В первый день ежегодного карнавала, который проводился в последний год жизни Сэма Рида, он сидел за маленьким столиком и разговаривал о любви и деньгах с девушкой в розовом бархате. Было, вероятно, около полудня, потому что тусклый свет пробивался сквозь мелкое море и заполнял огромный купол башни. Но все часы во время трехдневного карнавала останавливались, чтобы никто никуда не спешил.

У того, кто не привык с детства к поворачивающемуся кафе, движение города вокруг Сэма вызывало бы болезненное ощущение. Вся комната под негромкую музыку медленно вращалась внутри прозрачной круговой стены. Столы тоже поворачивались вокруг своей оси вместе со стульями. За мягкими облаками волос девушки Сэм мог видеть всю башню, распростершуюся под ними и проходящую в торжественном наряде под их наблюдательным пунктом.

Облачко цветного душистого дыма проплыло мимо них длинной воздушной лентой. Сэм ощутил на лице крошечные капли благоухающей жидкости. Он отогнал туман нетерпеливым движением руки и посмотрел на девушку.

— Ну? — сказал он.

Девушка улыбнулась и склонилась к узкой двурогой лире, украшенной цветными лентами. У девушки были нежные голубые глаза, затененные такими густыми и длинными ресницами, что иногда они казались черными.

— У меня выступление через минуту, — сообщила она. — Я отвечу вам позже.

— Отвечай сейчас, — сказал Сэм не грубо, как он обычно разговаривал с женщинами, но кратко. Дорогая квартира в верхней части респектабельной башни пустовала, и Сэм считал, что девушка может стать там очередной жиличкой. И, возможно, постоянной. Что-то беспокоило его, когда он думал о Розите. Ему не нравилось то, что женщина может так глубоко затронуть его.

Розита улыбнулась ему. У нее был маленький мягкий рот и облако темных волос, коротко подстриженных и окружавших ее голову туманной дымкой. Иногда на ее лице мелькала неожиданная улыбка; в глазах же скрывался недюжинный интеллект; а пела она голосом, подобным розовому бархату ее платья. Ее голос приятной дрожью щекотал нервы.

Сэм побаивался ее. Но, будучи Сэмом Ридом, устремился именно в эту западню. Он привык встречать опасность лицом к лицу — так, что если невозможно изгнать из мыслей это бархатное создание, лучше попытаться пресытиться ею. И он собирался сделать это как можно скорее.

Розита задумчиво коснулась одной из струн лиры.

— Я слышала сегодня утром кое-что интересное. Джим Шеффилд больше нас не любит. Это правда, Сэм?

Сэм бесстрастно проговорил:

— Я задал вопрос.

— Я тоже.

— Хорошо. Это правда. Я оставляю вам в завещании годовой доход, если он доберется до меня первым. Это вас беспокоило?

Она вспыхнула и так дернула струну, что та исчезла в яростной вибрации.

— Я отшлепаю вас, Сэм Рид. Вы знаете, что я сама могу зарабатывать.

Он вздохнул. Она действительно могла — и это делало разговор особенно трудным.

Розита была популярной певицей. Если она придет к нему, то не из-за денег. И это тоже делало ее опасной для его душевного спокойствия.

Медленная музыка соответствовала медленным поворотам комнаты. Сейчас она прекратилась. И мелодичный удар прозвучал в воздухе, все цветные облака зашевелились. Розита встала, прижав к бедру узкую высокую лиру.

— Это меня, — сказала она. — Я подумаю, Сэм. Дайте мне несколько дней… Я могу для вас быть очень плоха.

— Я знаю, что вы будете плохи для меня. Идите пойте свою песню. Увидимся после карнавала, но не из-за ответа. Я знаю ответ. Вы придете.

Она рассмеялась и отошла от него, на ходу трогая струны и напевая. Сэм видел, как ей вслед оборачивались восхищенные лица.

Прежде чем ее песня закончилась, он встал и вышел из вращающейся комнаты, слыша за собой бархатистый голос, певший жалобу сказочной Женевьевы. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные бемоли, которые придавали старой песне ее минорную плаксивость.

«О Женевьева, милая Женевьева, дни проходят, дни уходят…», — плакала Розита, глядя на уходящего Сэма. Кончив петь, она быстро прошла в свою туалетную и набрала на коммутаторе номер Шеффилда.

— Слушай, Джим, — быстро заговорила она, когда на экране появилось его смуглое хмурое лицо. — Я только что разговаривала с Сэмом и…

Если б Сэм слышал это, то он вероятно, тут же убил бы ее. Но он, разумеется не слышал. В момент этого разговора он столкнулся со случайностью, которая стала поворотным пунктом в его жизни.

Этой случайностью была другая женщина в голубом. Прогуливаясь по движущемуся пути, она подняла руку и набросила угол своего тонкого, как паутинка, платья на голову, словно вуаль. Глаза Сэма уловили движение и цвет, и он остановился так внезапно, что люди, шедшие, с обеих сторон столкнулись с ним, и некоторые повернулись к нему с ворчанием, готовые затеять ссору. Но тут он увидел длинное лицо с гранитными челюстями, напряженными складками, шедшими от носа ко рту, и без всякой явной причины отвернулся, отказавшись от своей мысли.

Поскольку образ Розиты был по-прежнему ярок в его сознании, Сэм смотрел на женщину с меньшим энтузиазмом, чем сделал бы это несколькими днями раньше. Глубоко в его сознании ожило воспоминание, и он стоял неподвижно, глядя на незнакомку. Ветерок от движения пути шевелил «вуаль» вокруг ее лица, так что в ее глазах двигались тени — голубые тени от голубой вуали в густо затененных голубых глазах. Она была прекрасна.

Сэм отбросил назад облако розового карнавального дыма, поколебался, что для него было совсем неприсуще — затем решительным жестом подтянул свой пояс и пошел вперед широким шагом, по привычке ступая мягко и неслышно. Он не знал, почему лицо женщины, ее бархатистое голубое платье так обеспокоили его. Он забыл тот давно прошедший карнавал, на котором впервые увидел ее.

Во время карнавала не существует социальных барьеров — теоретически. Сэм подошел к ней по движущейся ленте и, не улыбаясь, посмотрел ей в лицо. Стоя на одном уровне с ним, она казалась выше. Это была очень стройная и элегантная женщина, с налетом грациозной усталости, которая культивировалась в башнях. Сэм не знал, соблюдала ли она моду, или эта усталость и грациозность были естественными для нее.

Голубое платье было туго натянуто на корсет из гибкого золота, который просвечивал сквозь прозрачную ткань. Волосы ее выглядели экстравагантным каскадом черно-сизых локонов, они окружали лицо и собирались широким золотым кольцом в корону на голове, спадая оттуда волной до самой талии.

Уши ее были пронзены с обдуманным варварством, и в каждой мочке висел золотой колокольчик. Это было проявлением общей моды на варварство. Следующий сезон мог увидеть золотое кольцо в носу — и эта женщина будет носить его с той же пренебрежительной элегантностью, с которой она теперь повернулась к Сэму Риду.

Он не обратил на это внимания, и сказал спокойным голосом, каким произносят приказы: «Можете пройти со мной», — и протянул руку в знак приглашения.

Она слегка отвела голову назад и посмотрела на него. Возможно, она улыбнулась. Определить это было трудно, так как у нее был элегантно изогнутый рот, который изображали на многих египетских портретах. Если она и улыбалась, то это была надменная улыбка. Тяжелый водопад локонов, казалось, еще больше оттягивал ее голову назад.

Несколько мгновений она стояла, глядя на него.

В Сэме, на первый взгляд, обычном приземистом, как все прочие представители низших классов, плебее, второй взгляд открывал для внимательного наблюдателя много кричащих противоречий. Он прожил уже около сорока лет со своим всепоглощающим гневом. Следы ярости были на его лице, и даже во время отдыха он выглядел, как человек, напряженно борющийся с чем-то. И это напряжение придавало особую выразительность чертам его лица, сглаживая их тяжесть.

Другое любопытное обстоятельство: он был совершенно лишен волос. Плешивость — довольно обычное явление, но человек, настолько лишенный волос, вообще не выглядел лысым. Его голый череп выглядел классическим по своему совершенству, и волосы смотрелись бы анахронизмом на этой совершенной форме. Большой вред был нанесен ребенку сорок лет назад, но из-за плаща счастья причинили его торопливо, небрежно, так что остались прекрасной формы уши, плотно прижатые к благородному черепу, отличные линии челюсти — наследие Харкеров — несмотря на все внесенные изменения.

Толстая шея, исчезающая в кричащем алом костюме, была не Харкеровской. Ни один из Харкеров не оделся бы с ног до головы в алый бархат даже на карнавал, не надел бы позолоченный пояс с позолоченными ножнами. И все же, если бы Харкер когда-либо и надел этот костюм, он выглядел бы именно так.

С толстой шеей, с бочкообразной грудью и нелепо раскачивающийся во время ходьбы — и, тем не менее, была в Сэме Риде кровь Харкеров, все время прорывающаяся наружу. Никто не мог сказать, как и почему, но Сэм Рид носил одежду и двигался с уверенностью и элегантностью, несмотря на приземистость, которая так презиралась и была отличительной чертой низших классов.

Бархатный рукав сполз с его протянутой руки. Он неподвижно, согнув руку, стоял и глядел на женщину сузившимися глазами — стальными глазами на румяном лице.

Спустя мгновение, повинуясь импульсу, который она не смогла бы определить, женщина улыбнулась ему снисходительной улыбкой. Движением плеча она отбросила рукав и вытянула стройную руку с толстыми золотыми кольцами, насаженными у основания на каждый палец. Очень нежно она положила ладонь на руку Сэма Рида и сделала шаг к нему. На его толстой руке, поросшей рыжими волосами, где переплетались тугие мускулы, ее рука казалась восковой и нереальной. Она почувствовала, как при ее прикосновении напряглись его мышцы, и ее улыбка стала еще снисходительнее.

Сэм сказал:

— Когда я в последний раз видел вас на карнавале, ваши волосы не были черными.

Она искоса взглянула на него, не потрудившись заговорить. Сэм не улыбнулся — он смотрел на нее, разглядывая черту за чертой, как будто это был портрет, а не живая женщина, оказавшаяся здесь лишь по капризу случая.

— Они были желтыми, — наконец решительно сказал он. Теперь воспоминание прояснилось, вырванное из прошлого в мельчайших деталях, и по этому он понял, как сильно был поражен в детстве.

— Это было… тридцать лет назад. В тот день вы тоже были в голубом — я хорошо помню.

Женщина без всякого интереса сказала, повернув голову так, будто разговаривала с кем-то другим:

— Вероятно, это была дочь моей дочери.

Это потрясло Сэма. Конечно, он хорошо знал о долгоживущей аристократии — но ни с кем из них раньше не разговаривал непосредственно. Для человека, который считает свою жизнь и жизнь всех других десятилетиями, встреча с теми, кто ведет счет на столетия, производит ошеломляющее впечатление…

Он рассмеялся резким коротким смехом. Женщина повернула голову и посмотрела на него со слабым интересом: она никогда не слышала такого смеха от представителей низших классов — смеха самоуверенного, равнодушного человека, довольного собой и не заботящегося о своих манерах.

Многие до Кедры Уолтон находили Сэма очаровательным — но мало кто из них понимал, почему. Кедра Уолтон поняла. Это было то самое качество, в поисках которого и она, и ее современники навешивали варварские украшения, протыкали уши и распевали воющие кровожадные баллады, которые для них были лишь словами — пока. Это была жизнеспособность, жизнестойкость, мужество, утраченные людьми в этом мире.

Она презрительно взглянула на него, слегка повернув голову, так, что каскад черных локонов скользнул по плечам, и холодно спросила:

— Ваше имя?

Его рыжие брови сошлись над носом.

— Вам незачем его знать, — ответил он с намеренной грубостью.

На мгновение она застыла. Потом как будто горячая волна прокатилась по ее телу, по мышцам, нервам, расслабляя, растапливая холодок отчужденности. Она глубоко вздохнула, ее украшенные кольцами пальцы скользнули по рыжим волосам на его руке.

Не глядя на него, она предложила:

— Можете рассказать мне о себе — пока не наскучите.

— Вам легко наскучить?

— Очень.

Он с интересом ее осмотрел. То, что он увидел, ему понравилось, и он подумал, что понимает ее. За сорок лет Сэм Рид накопил немалые знания о жизни башен — не только об обычной жизни, которая видна всем, но и о тех скрытых тайных методах, которые использует раса, чтобы подхлестнуть гаснущий интерес к жизни. Он решил, что сможет удержать ее интерес.

— Идемте, — предложил он в свою очередь.

Это был первый день карнавала. На третий и последний день она впервые намекнула ему, что эта случайная связь может не прерваться с окончанием празднеств. Он был удивлен, но не обрадовался. Во-первых, существовала Розита. А, во-вторых, Сэм Рид был заключен в тюрьму, из которой никогда не сможет вырваться, но он не был согласен еще и на кандалы в своей тюремной камере.

Повиснув в невесомости пустой тьмы, они следили за трехмерным изображением. Это удовольствие было чрезвычайно дорого. Оно требовало искусных операторов и по крайней мере один управляемый роботом специальный самолет, снабженный мощными объективами и телекамерами. Где-то высоко над континентом Венеры летел самолет, сфокусировав приборы на происходящем внизу.

Зверь боролся с растением.

Он был огромен, этот зверь, и великолепно вооружен для борьбы. Но его огромное и влажное тело было покрыто кровью, струившейся из ран, нанесенных саблеобразными шипами. Ветви хлестали с рассчитанной точностью, разбрызгивая капли яда, который блестел во влажном сером воздухе. Звучала музыка, симпровизированная таким образом, чтобы соответствовать ритму схватки.

Кедра коснулась клавиши. Музыка стихла. Самолет парил где-то над битвой, а импровизатор неслышно перебирал клавиши. Кедра в темноте со слабым шелестом шелковых волос повернула голову и сказала:

— Я ошибалась.

Сэм хотел досмотреть конец схватки. Он неторопливо и резко спросил:

— В чем?

— В вас. — В темноте она едва коснулась его щеки. — Я вас недооценила, Сэм, или переоценила, а, может, и то, и другое.

Он качнул головой, чтобы избежать прикосновения, а затем протянул в темноте руку и провел по ее гладкой, закругленной щеке и углубился в черные волосы. Ухватившись за золотое кольцо, сжимавшее ее волосы, он грубо потряс его из стороны в сторону. Волосы мягко касались его руки.

— Довольно с вас, — сказал он. — Я не ваш любимый щенок. Скажите, что вы имели в виду?

Она рассмеялась.

— Если бы вы не были так молоды, — с оскорбительным выражением произнесла она.

Он так резко отпустил ее, что она пошатнулась, и, чтобы восстановить равновесие, ухватилась за его плечо. Он молчал. Потом негромко спросил:

— Сколько же вам лет?

— Двести двадцать.

— Я вам наскучил. Я ребенок.

Ее смех был равнодушен.

— Не ребенок, Сэм, вовсе не ребенок! Но наши взгляды так разнятся. Нет, вы не наскучили мне. Это и беспокоит меня. Я хотела бы, чтобы наскучили. Тогда я могла бы оставить вас сегодня и забыть обо всем случившемся. Но что-то в вас есть, Сэм. Не знаю…

Голос ее стал задумчив. Музыка позади нее тихо поднялась в кричащем крещендо. Далеко в болотах один из соперников торжествовал победу.

— Если бы вы только были таким человеком, каким кажетесь, — проговорила Кедра Уолтон. — У вас отличный мозг. Как жаль, что вы не сможете использовать его достаточно долго. Я хотела бы, чтобы вы не были одним из этих многих. Я вышла бы за вас замуж — на время.

— Каково чувствовать себя богом? — угрюмо спросил ее Сэм.

— Простите, если мои слова прозвучали покровительственно. Вы заслуживаете большего…

…Каково чувствовать? Ну, мы бессмертные. С этим ничего нельзя сделать. Это хорошо… но это пугает. Это ответственность. Мы не только играем, вы знаете. Первые сто лет я училась, путешествовала, изучала людей и мир. Потом сто лет увлекалась интригами. Училась, как дергать за ниточки, чтобы Совет принял нужное мне решение. Нечто вроде джиу-джитсу для мозга. Затронуть самолюбие человека и заставить его реагировать так, как мне нужно. Я думаю, вы сами хорошо знаете эти штучки — но вы никогда не сможете овладеть этим искусством так, как я. Жаль. Что-то в вас есть… Я… Ну, неважно.

— Не говорите о браке. Я не женюсь на вас.

— О, же́нитесь, я могу попытаться даже и сейчас. Я могу…

Сэм перегнулся через ее колени и нажал выключатель. Послышался щелчок, и в маленькой комнате со множеством подушек вспыхнул свет. Кедра замигала своими прекрасными, лишенными возраста глазами и засмеялась, наполовину протестуя, наполовину удивляясь.

— Сэм! Я ослепла. Не нужно, — она потянулась, чтобы выключить свет. Сэм схватил ее за руку и сжал пальцы с тяжелыми золотыми кольцами.

— Нет! Слушайте, я оставлю вас немедленно и никогда не захочу увидеть снова. Поняли? У вас нет ничего, чего бы я захотел.

Он резко встал.

Что-то змеиное было в том, как она одним ровным быстрым движением поднялась на ноги, слегка звеня многочисленными блестками на платье.

— Подождите! Нет, подождите! Забудьте обо всем, Сэм. Я хочу кое-что показать вам. Это были только слова, Сэм, я хочу, чтобы вы вместе со мной отправились на небо. У меня есть для вас проблема.

Он холодно смотрел на нее. Глаза его были стальными щетками под рыжими ресницами и грубыми кустистыми бровями. Он назвал сумму, в которую ей это обойдется. И она, улыбнувшись, сказала, что заплатит. Слабая египетская улыбка задержалась в уголках ее рта.

Он вышел вслед за ней из комнаты.

Небо почти соответствовало полузабытому месту рождения человечества. Это была Земля, но Земля, окруженная романтическим ореолом. Небо представляло собой гигантский полукупол, стены которого были усеяны множеством небольших комнаток, нависавших над гигантским помещением внизу. Каждая комнатка могла быть изолирована от остальных. Особое устройство из перекрещивающихся лучей могло создать впечатление пребывания в гуще толпы. Можно было также, в соответствии с оригинальным замыслом архитектора, наслаждаться иллюзией земного окружения.

Правда, пальмы и сосны росли по ночам из одного и того же суррогата. Виноград, розы и цветущие деревья заслоняли друг друга, не это никого не смущало. Только ученый понял бы, в чем дело. Времена года давно стали экзотической частью истории.

Это было стройное и великолепное зрелище — цвет земной поверхности смещался от зеленого к коричневому, а потом — к сверкающему голубовато-зеленому, потом снова появлялись болезненно-зеленые лезвия, набухали почки, и все это — естественно, так непохоже на контролируемый рост гидропоники.

Кедра Уолтон и Сэм Рид пришли на Небо. От входа они видели огромную сияющую полусферу, усеянную сверкающими ячейками, как обрывками яркого разорванного сна, двигающимися и плывущими, поднимающимися и опускающимися в сложном переплетении лучей. Далее внизу, очень далеко, виднелся бар — змееобразная черная лента. Ноги многочисленных мужчин и женщин делали его похожим на многоножку.

Кедра заговорила в микрофон. Одна из крутящихся ячеек сошла со своей орбиты и мягко опустилась перед ними. Они вошли, и ощущение падения подсказало Сэму, что они снова плывут в воздухе.

У низенького столика на подушечках сидели мужчина и женщина. Сэм сразу узнал мужчину. Это был Захария Харкер, глава самой большой семьи бессмертных.

Это был высокий человек с красивым лицом, носившим на себе следы — нет, не возраста — опыта, зрелости, и этот отпечаток контрастировал с юными, лишенными возраста, свежими чертами. Его ровное спокойствие происходило изнутри — спокойная уверенность, спокойная вежливость, спокойная мудрость.

Женщина…

— Сари, дорогая моя, — сказала Кедра, — я привела гостя. Сари — моя внучка. Захария, это… я не знаю его фамилии. Он не говорил мне.

У Сари Уолтон было деликатное презрительное лицо — очевидно, семейная черта; длинные волосы невероятного зеленовато-золотистого цвета в тщательно организованном беспорядке падали на обнаженные плечи. На ней было обтянутое платье из прекрасной шерсти животного с поверхности, украшенное полосками — как тигриная шкура. Тонкое и гибкое, оно опускалось до колен и широкими складками развертывалось вокруг лодыжек.

Двое бессмертных подняли головы, на их лицах отразилось удивление. Сэм почувствовал, что они подавили внезапный взрыв негодования. Он почувствовал себя неуклюжим, осознав свою грубость и непривлекательность для этих аристократов. И свою незрелость. Как ребенок, восставший против взрослых, Сэм восставал против высшего знания, светившегося на этих прекрасных лицах.

— Садитесь, — Кедра указала на подушечки, и Сэм неуклюже опустился, принял напиток и посмотрел на лица хозяев с горячей неприязнью, которую и не пытался скрыть. Да и зачем скрывать?

Кедра сказала:

— Я думала о вольном товарище, когда привела его сюда. Он… как ваша фамилия?

Сэм угрюмо назвался. Она откинулась на подушках, золотые кольца мягко сверкнули на полных пальцах, принявших напиток. Она казалась абсолютно безмятежной, но Сэм ощущал в ней скрытое напряжение. Он подумал, чувствуют ли это и другие.

— Мне лучше объяснить вам сначала, Сэм Рид, что предыдущие двадцать лет я провела в созерцании.

Он знал, что это значит — нечто вроде интеллектуального женского монастыря, высшая религия разума: там слушатели отрекались от мира в стремлении найти… как можно описать это? Нирвана? Нет… стасис, мир, равновесие…

Он знал о бессмертных больше, вероятно, чем они подозревали. Он осознавал — насколько может осознавать это короткоживущее существо — как совершенна жизнь, которая будет продолжаться тысячу лет. Их жизнь становилась частью огромной, но единой мозаики, составленной, впрочем, из тех же элементов, что и обычная жизнь. Вы можете прожить тысячу лет, но секунда всегда останется секундой, и периоды созерцания были необходимы, чтобы сохранить душевное равновесие.

— Ну и что же с этим вольным товарищем? — хрипло спросил Сэм. Он знал, что общественный интерес сейчас сосредоточился на Робине Хейле — последнем воине. Глубокая неудовлетворенность, вызывавшая стремление ко всему примитивному, привела к тому, что вольный товарищ, затянутый в синтетическое великолепие, овладел всеми умами. Все готовы были принять его проект колонизации поверхности…

Или, вернее, думали, что готовы — пока весь проект оставался на бумаге. Когда дело дойдет до настоящей борьбы с дикой яростью, которой была континентальная Венера — что ж, реалисты подозревали, что дело может обернуться совсем по-другому. Но сейчас крестовый колонизационный поход Робина Хейла был принят с неразумной радостью.

— Что с ним? — повторил Захария Харкер. — Его проект не сработает. Как вы думаете, Сэм Рид?

Сэм нахмурился. Он фыркнул и покачал головой, не беспокоясь о словах. Он осознавал свое растущее желание вызвать разногласия среди этих равных цивилизованных бессмертных.

— Выйдя из созерцания, — сказала Кедра, — я обнаружила, что проект вольного товарищества — самое интересное из случившегося. И самое опасное. По многим причинам мы считаем, что сейчас попытка колонизации будет гибельной.

— Почему?

Захария Харкер наклонился над столиком, чтобы поставить напиток.

— Мы еще не готовы, — спокойно сказал он. — Требуется тщательная подготовка — технологическая и психологическая. А мы — гибнущая раса, Сэм. Мы не можем позволить себе ошибку. Этот проект вольного товарища обречен на неудачу. Его реализации нельзя допустить.

Он поднял брови и задумчиво посмотрел на Сэма.

Сэм сощурился. У него появилось неприятное чувство, будто этот глубокий спокойный взгляд может прочесть в его лице больше, чем он хотел. Ничего нельзя сказать об этих людях с уверенностью. Они слишком долго живут. Возможно, они слишком много знают.

Он грубо сказал:

— Вы хотите, чтобы я убил его?

В маленьком помещении на мгновение повисло молчание. У Сэма появилось ощущение, что его слова были для них неожиданностью — до сих пор они не собирались заходить так далеко. Он чувствовал быстрый обмен мыслями вокруг — как будто бессмертные молча разговаривали друг с другом. Люди, прожившие так долго, несомненно выработали способность читать мысли, хотя бы по работе лицевой мускулатуры. Казалось, молчащие бессмертные над головой Сэма действительно обменивались мыслями.

Потом Кедра сказала:

— Да. Да. Убейте его, если сможете.

— Это было бы лучшим решением, — медленно добавил Захария. — Сделайте это сейчас, сегодня. Не позже, чем через сорок восемь часов. События развиваются слишком быстро. Если мы уничтожим его сейчас, некому будет занять его место — место лидера. Завтра, возможно, кто-нибудь уже найдется. Вы справитесь с этим, Сэм Рид?

Сэм презрительно произнес:

— Неужели вы все такие глупцы? Или вы знаете обо мне больше, чем я думаю?

Кедра рассмеялась.

— Мы знаем. Ведь прошло три дня, дорогой. Неужели вы думаете, что я позволила бы вовлечь себя в это с человеком, о котором ничего не знаю? В тот же вечер я знала вашу фамилию. К утру у меня были уже подробности. И я знаю, что вам можно поручить такое задание. Вы справитесь, если вам хорошо заплатят.

Сэм вспыхнул. Теперь он ненавидел ее сознательно. Ни один человек не смеет так дурачить его.

— Вам это обойдется вдвое дороже, чем кому-либо в башне, — и он назвал очень высокую цену.

— Нет. За это мы можем… — начал Захария…

— Пожалуйста, Захария, — Кедра подняла руку, — я заплачу. У меня есть причины.

Он с беспокойством взглянул на нее. Эти причины легко читались на ее лице. Захария мигнул. Он надеялся, что их свободный брак, который прервался, когда она погрузилась в созерцание, вскоре может возобновиться. Но видя, как она смотрит на Сэма, он понял, что это будет не скоро.

Сари наклонилась вперед и положила свою бледную руку на его ладонь.

— Захария, — сказала она, и в голосе ее было предупреждение и самообладание. — Пусть она поступает по-своему, дорогой. У нас достаточно времени для всего.

Бабушка и внучка — почти зеркальные отражения друг друга — обменялись взглядами, в которых Сэм, ничего не пропускавший, прочел и соперничество, и понимание.

Захария сказал:

— Взгляните туда, — он протянул руку, и стена ячейки стала прозрачной. Они проплывали мимо небольшого углубления в стене, где сидел человек.

— Он здесь уже два часа, — пояснил Захария.

Ячейка подплыла еще ближе. Человек был высоким, худым, смуглым и хмурым. На нем был тусклый коричневый костюм.

— Я знаю его, — сказал Сэм и встал. Пол слегка качнулся от его движения. — Спустите меня. Я позабочусь о нем для вас.

У длинного прилавка он нашел свободное место и заказал выпивку. Здесь было место свидания бессмертных и представителей высшего класса. Нечасто человек такой плебейской внешности, как Сэм, появлялся тут. Но в хмуром выражении его лица и повелительном тоне было что-то такое, отчего бармен пробормотал: «Да, сэр», — и принес заказанное.

Сэм сидел долго. Он еще два раза заказал выпивку, а огромная раковина гудела и поворачивалась над ним, и толпа заполняла купол музыкой и неразборчивым бормотанием. Он следил, как ячейка с коричневой фигурой бесцельно плыла по широкому кругу. Он ждал, когда бессмертный спустится, и очень быстро рассуждал.

Сэм был испуган. Опасно вмешиваться в дела бессмертных, даже просто политически. А уж вмешиваться эмоционально — чистое самоубийство. У Сэма не было никаких иллюзий относительно своих шансов выжить после того, как он будет не нужен. Он видел, с каким задумчивым выражением рассматривал его Захария Харкер…

Когда ячейка вольного товарища опустилась, Сэм Рид уже был готов встретить его. Он не стал тратить лишних слов.

— Только что меня наняли, чтобы убить вас, Хейл, — сказал он.

…Спустя час, когда банда Шеффилда вышла на след Сэма, они вдвоем покидали Небо.

Сэм Рид никогда бы не продвинулся так далеко в своей карьере, если бы не был умелым и убедительным оратором.

Робин Хейл очень часто становился целью убедительных ораторов с тех пор, как объявил о своем проекте, и умел с ними справляться. Но здесь молчаливо заговорила кровь Харкеров, вызвав ответ у бессмертного Хейла, и хотя Сэм рассчитывал на успех за счет убедительности своей речи, на самом деле подействовала его глубокая убежденность, унаследованная им от бессмертных предков. Именно она убедила вольного товарища.

Сэм говорил очень быстро — и в то же время спокойно. Он знал, что отныне его жизнь и жизнь Хейла тесно связаны друг с другом, связаны короткой ниткой — длиной в сорок восемь часов. В этих пределах они оба в безопасности. А затем они оба должны умереть, и голос Сэма, когда он объяснял это, был полон искренней убежденности.

В этот момент их нашли парни Шеффилда. Двое вышли из портала Неба и ступили на медленную ленту движущегося пути. Здесь толпа на мгновение разделила их — и Сэм, пробиваясь назад, слишком поздно увидел поднесенную к его лицу черную грушу — и вдохнул болезненный аромат невидимого порошка, не успев задержать дыхание.

Кто-то схватил его за руку.

Все вокруг замедлилось и остановилось.

Его повели по пути. Шары и лампы бросали пятна света на улицу, пока она не повернула. Здесь они превратились в гипнотически чередующиеся вспышки. Путь ровно скользил, и над ними висели ровно сияющие ароматные дымы. Но Сэм все это видел как бы остановившимся. Смутно он осознавал, что это его собственная ошибка. Он позволил Кедре отвлечь себя. Он позволил себе заняться новой работой, не закончив старую, а она требовала всего внимания. И за это он сейчас и расплачивается.

Потом что-то похожее на медленный водоворот нарушило ровное движение Пути. Сэм смутно воспринимал толчки, крики, удары кулаков. Он не мог рассмотреть лица, но все время на другие смутно знакомые кричащие рожи накладывалось лицо вольного товарища.

Как во сне, он видел, как все остальные отступили к медленному краю Пути. Робин Хейл схватил его за руку. Сэм позволил вести себя. Он двигался — и в то же время не двигался. Мозг его почти перестал функционировать. Он смутно сознавал, что они поднялись в одно из гидропонных сооружений, где Хейл отсчитывал монеты дежурному. И вот они стоят перед резервуаром, в котором теснится тяжелая, серо-зеленая листва.

Откуда-то издалека доносится голос Хейла:

— Обычно он растет на этом кустарнике. Будем надеяться, что они не успели дать вам слишком большую дозу. Тогда уже ничего не поможет. Вот! — звук скребущих ногтей, и Хейл растер в руках какой-то голубоватый лишайник и бросил его Сэму в лицо.

Внезапно все движения бешено ускорились. Сэм начал чихать. Жалящая боль усилилась, охватила его мышцы и переселилась в мозг. Здесь она взорвалась, поднялась до крещендо и упала.

Потея и дрожа, он обнаружил, что снова может говорить. Время и движения стали нормальными, и он, мигая, посмотрел на Хейла.

— Все в порядке? — спросил вольный товарищ.

— Я… да, — Сэм вытер глаза.

— Что это было? — без интереса спросил Хейл.

— Моя собственная ошибка, — коротко ответил Сэм. — Личное дело. Займусь им позже. Если выживу.

Хейл рассмеялся.

— Идемте ко мне. Я хочу с вами поговорить…

— Они не понимают, что их ждет, — угрюмо сказал вольный товарищ. — Никого не могу убедить. Все они представляют себе романтический крестовый поход, но никто из них никогда не ставил ногу на сухую землю.

— Убедите меня, — предложил Сэм.

— Я виделся с Логистом, — начал Хейл, — крестовый поход — это его идея. Мне нужно было… хоть что-нибудь. Я нашел это, — но вот теперь начинаю бояться. Они уходят у меня из рук. Люди слишком эмоциональны. Они вцепляются в меня, как собаки, в поисках романтики. Все, что я могу им предложить — это личные лишения, каких они не представляют себе и не могут представить, и надежду на успех для следующих поколений. Но такой дух исчез у нашей расы, когда она поселилась в башнях. Может быть, подводные горизонты слишком узки. Люди не видят дальше стен или собственного носа.

Он улыбнулся.

— Я предлагаю не мир, но меч. И мне никто не верит.

— Сам я никогда не был наверху, — сказал Сэм. — На что это похоже?

— Вы видели поверхность с самолетов над джунглями. И большинство людей — тоже. Но это ошибка — смотреть сверху. Сверху джунгли выглядят неплохо. Я хотел бы поместить передатчик внизу, в тине, чтобы стали видны и грязевые волки, разъедающие все вокруг, и хлещущие ядом ветви. Но если бы я так сделал, мой крестовый поход и вся колонизация тут же рухнули бы. — Он пожал плечами. — Вы знаете, я уже начинал в старом форте, — продолжал он. — Сейчас форт захвачен джунглями. Старые стены и барьеры деактивированы и бесполезны. Вся гигантская техника теперь мертва. Все внутри заполнено растительностью, кишащей червями, змеями и ядовитыми кустарниками. Мы расчистили место, но удерживать его — выше наших сил. Одни лишайники способны проесть насквозь дерево, стекло, сталь и плоть! Мы мало что знаем о джунглях.

Здесь, на Венере у экологии нет земных параллелей. Да и просто удерживать форт недостаточно. Он должен сам содержать себя.

— Потребуются деньги и поддержка, — напомнил ему Сэм. — Семьи теперь против.

— Я знаю. Думаю, они ошибаются. И Логист тоже.

— Вы занимаетесь этим один?

Хейл кивнул:

— До сих пор — да.

— Но почему? Энергичный человек мог бы вам помочь.

— Такого человека нет. Для другого это обман. Я верю в это, Рид. Для меня это крестовый поход. Но другому человеку, который знает всю правду, я бы не поверил.

Ослепительная идея начала формироваться в мозгу Сэма. Он сказал:

— Мне вы сможете поверить?

— Почему я должен вам верить?

Сэм быстро вспомнил, много ли он успел сказать Хейлу. Не слишком много. Можно было продолжать.

— Потому, что я рисковал шеей, чтобы вас предупредить, — сказал он. — Если бы я выполнил задание Харкеров, то уже сейчас я бы немало заработал. Но я не выполнил его. Я еще не говорил вам, почему. Я хочу принять участие в осуществлении вашего плана колонизации. При этом я тоже кое-что заработаю — не стану отрицать.

— Я только что сказал вам, что мой проект может не удасться, — заметил Хейл. Но глаза его блеснули.

«Пойман!» — подумал Сэм, а вслух сказал:

— Может быть, и нет. Вам нужна мощная поддержка. Думаю, я смогу обеспечить ее. Мы дадим участникам крестового похода другую цель. Заменим ею настоящую, дадим им что-то такое, чего они смогут достичь в течение своей жизни. И это не обман. Могу я попробовать?

Хейл задумчиво пощипывал подбородок. Наконец, решившись он встал и произнес:

— Идемте к Логисту.

Сэм боялся Логиста. У него были собственные причины не попадать под свет чистого разума. Но за Хейлом было несколько столетий опыта. Они спорили примерно час.

Затем Сэм отправился с ним на свидание с Логистом.

Шар заговорил с ними — сияющий белый шар на металлическом пьедестале. Он сказал:

— Я говорил вам, что не могу предсказать будущее, Хейл.

— Но вы знаете верные ответы.

— Верный для многих ответ может оказаться неверным для Сэма Рида.

Сэм беспокойно зашевелился.

— Значит, получается два ответа, — сказал он.

Он считал, что разговаривает с машиной, и поэтому слегка ослабил бдительность: ведь машины — не люди. Волей-неволей ему пришлось сообщить необходимые данные. Теперь он беспокойно ждал, чувствуя, как идут часы, оставшиеся до назначенного срока, а Кедра и Захария Харкер ждут сообщения о смерти вольного товарища.

В серебряном шаре плавали тени, разорванные отражения сардонического лица Логиста. Робин Хейл улавливал сходство, но знал, что для человека, не знающего секрета бессмертия, эти тени — бессмысленные.

—- Люди башен — не пионеры, — сказал Логист через некоторое время. — Вам понадобятся заключенные.

— Нам понадобятся хорошие люди, — сказал Хейл.

— Большинство преступников — хорошие люди. Они просто оказались здесь не в своей социальной группе или не в своем времени. Любой антисоциальный индивидуум может стать просоциальным в правильном окружении. Недовольные и преступники станут нашими лучшими людьми. Вам понадобятся геологи, натуралисты, биологи.

— Нам придется платить огромные суммы, чтобы получить даже второсортных специалистов, — возразил Сэм.

— Не придется. Вы еще удивитесь, как много недовольных даже среди лучших специалистов. Башни слишком благоустроены. Ни один хороший работник не будет счастлив, если не использует свои возможности полностью — но у него не осталось простора для творчества после завершения строительства.

— Значит, вы думаете, мы можем действовать? — спросил Хейл.

— Если вы с Ридом избежите текущей опасности, то спросите меня снова.

— Хейл сказал мне, — вмешался Сэм, — что Логист не согласен с семьями насчет колонизации. Почему вы тогда не поможете нам против них?

Тени зашевелились в шаре — Логист качал головой.

— Я не всемогущ. Семьи действуют уверенно. У них есть возможность заглядывать далеко вперед. Интригами и влиянием они определяют решения Совета, хотя Совет совершенно свободен в своих решениях. Но за ним находятся семьи и определяют политику, а потом следят, чтобы их решения выполнялись. Номинально советы и губернаторы правят башнями. В действительности же ими правят бессмертные. У них хорошее социальное сознание, но они безжалостны. Законы, которые они проводят, могут показаться жестокими короткоживущим, но внуки жертв этих законов могут поблагодарить бессмертных за их жестокость. С точки зрения семей, общее добро охватывает долгий промежуток времени. Но в этом случае, я думаю, они ошибаются.

Раса быстро идет к упадку. Семьи считают, что мы не выдержим еще одной попытки колонизации. Но следующей попытки уже не будет. У нас для этого не будет ни материалов, ни желания. Нельзя ждать, пока они решат, что неудача исключена. Я считаю, что они ошибаются. Я говорю, что раса приходит в упадок быстрее, чем они думают. Если мы будем ждать их согласия, мы будем ждать слишком долго…

Но этой планетой правят семьи, а не Логист. Я слишком часто противоречил их мнениям в других вопросах, и теперь они не верят мне. Они считают, что я во всем против них.

Для Робина Хейла это была старая история. Когда голос замолчал, Он нетерпеливо сказал:

— Можешь дать нам прогноз, Логист? Есть у нас шансы на успех?

Некоторое время Логист молчал, затем из шара донесся любопытный звук — хихиканье, перешедшее в хохот — это удивило Хейла и совершенно изумило Сэма Рида. Невероятно, что машина может смеяться.

— Поверхность должна быть колонизирована, — сказал Логист, все еще смеясь, — и у вас есть шанс. Хороший шанс. Очень хороший, если с вами Рид. Это все что я могу сказать, Хейл. Думаю, этого достаточно.

Сэм замер, глядя на тени, плывущие в шаре. Все, что ему представлялось ранее, перевернулось в его голове. Неужели Логист все-таки обманщик? Неужели он предлагал им лишь догадки? Но если он ошибся относительно Сэма, какова роль остальных его слов?

— Спасибо, Логист, — проговорил вольный товарищ. Сэм удивленно взглянул на Робина Хейла. Почему он благодарит машину, особенно такую, которая только что доказала свою несостоятельность?

Хихиканье продолжало доноситься из шара, когда они повернулись, чтобы уходить. Оно перешло в хохот, который сопровождал их по всему залу. В хохоте звучала одновременно симпатия и ирония.

Логист из глубины своего тысячелетнего опыта хохотал над будущим Сэма Рида…

— Если вы избежите текущей опасности… — процитировал Рид слова Логиста. Они сидели за пыльным прозрачным столом из пластика, он глядел на вольного товарища. Они находились в тусклой тайной комнате Слайдера. Пока они здесь, им не угрожает опасность, но ведь нельзя же было отсиживаться здесь целую вечность.

Сэм соображал, сколько тайных слуг семей следят за передвижением его и Хейла.

— Есть идея? — спросил Хейл.

— Вы не очень обеспокоены. В чем дело? Вы мне не верите?

— Верю. Я согласен, что не смог бы поверить первому встречному, который подошел бы ко мне в толпе и сказал, что нанят с целью убить меня. Легко так сказать, если ждешь от этого какой-то выгоды. Но я ожидал решительных ходов со стороны семей и… я верю Логисту. Итак, есть ли у вас идеи?

Сэм посмотрел на него из-под нахмуренных рыжих бровей. Он начал ненавидеть Хейла за легкость его согласия. Он хотел этого. Он нуждался в этом, но ему не нравились мотивы Хейла. Хейл не мог так легко поставить успех или неуспех своего крестового похода в зависимость от энергичного человека, чью роль играл Сэм. Даже если Логист вынес благоприятное суждение, и Хейл безоговорочно верил Логисту, был еще другой мотив — Робин Хейл был бессмертным.

То, что Сэм ощущал и ненавидел в Уолтонах и Харкерах, он ощутил и возненавидел в Хейле. Крайнюю самоуверенность. Они не были робкими рабами времени, время служило им. Человек с сотнями лет опыта сталкивался со всеми социальными обстоятельствами, с которыми имелась вероятность столкнуться. У него перед глазами были аналогичные случаи. У него было время экспериментировать. У него было время подумать и испытать ответные реакции, пока он не подберет наилучший способ действия в данных обстоятельствах.

«Вот это качество, — по-детски думал Сэм. — Проблемы, которые короткоживущие не в состоянии разрешить, бессмертные, обладающие почти безграничными ресурсами времени, знают вдоль и поперек. И еще одно качество — они знают проблемы, по отношению к которым обычные люди должны принимать болезненные решения — а для бессмертных они могут решаться простым ожиданием. Бессмертные всегда любили повторять: «И это пройдет…»

Сэм глубоко вздохнул и достаточно уклончиво ответил на вопрос Хейла:

— Семьи — я имею в виду особенно Уолтеров и Харкеров — не ударят открыто. Они не захотят быть связанными вашей смертью. Они не боятся масс, потому что у масс нет организации. Вопрос о революции никогда не вставал, потому что для революции никогда не было причин. Семьи беспристрастны. Только в связи с такими делами, как этот колонизационный крестовый поход, может возникнуть такой вопрос, и я надеюсь, что этот вопрос для них опасен. Потому что впервые массы будут организованы вокруг идеи крестового похода, — он искоса взглянул на Хейла, — У меня есть идея, как использовать это, но… — Сэм взглянул на мыльный экран телевизора в стене, — пока я не могу объяснить ее.

— Хорошо, — Хейл говорил спокойно.

«Это вполне нормально», — сказал себе Сэм, со внезапно убыстряющимся пульсом осознавая впервые за все время, что для этого человека война — великолепная вещь из прошлого — была семейной историей. Он видел так знакомые ему убийства и сам убивал. Угроза смерти так знакома ему, что он смотрит ей в лицо спокойно. Сэм заново возненавидел его.

— Тем не менее, — он заставил себя говорить спокойно, — я собираюсь продать себя за идею крестового похода. Могу я говорить?

Хейл улыбнулся и кивнул.

— Перед нами проблема завоевания новообращенных. Нам нужна рабочая сила. Первые до́роги… Вторые… Вы сможете защитить своих помощников?

— От любой опасности — но не от скуки. И не от некоторых вещей, например, лишайников — они могут пробраться в вентилятор и съесть человека живьем. Некоторые клетки мутируют под влиянием ультрафиолетового излучения. О, это не просто приключение.

— Значит, нам понадобится защита. И неудовлетворенные люди — преуспевшие в технике и неудачники в личных делах.

— Что же вы предлагаете? — лаконичный голос наполнял Сэма неосознанным возмущением. У него было подозрение, что этот человек знает большинство ответов, что он частично ведет Сэма за собой, чтобы испытать его, надеясь, что испытание выявит свежие мысли, которые он потом сможет использовать для себя. И все же — под уверенностью, под всем огромным опытом Хейла проявлялась иногда и такая наивность, что Сэм не терял надежды. В сущности своей Хейл был крестоносцем. В сущности своей он был самоотверженным мечтателем. И даже миллион лет опыта, а не несколько столетий — не дали бы ему того, с чем был рожден Сэм. Да, стоило попытаться…

— Конечно, нам нужны не только неудачники, — продолжал он. — Нужно выяснить, почему они недовольны. У вас были техники в старые дни, когда велись войны?

Хейл кивнул.

— Да, но за ними стояли традиции вольных товарищей.

— Мы начнем новую традицию. Но пока не знаю, какую. — Сэм задумался. — Можете ли вы просмотреть психозаписи и личные дела этих старых техников?

— Некоторые из них, должно быть, сохранились. Думаю, что смогу, но зачем?

— Это понадобится позже. Но, я думаю, в этом ответ. Найдите факторы, способствовавшие их успеху. Используйте большие интеграторы. Это даст нам возможность правильно решить уравнение. Потом определите факторы, которые создают неудовлетворенность современных техников. Неизвестное — в успехе техников периода войны плюс эквивалент старой традиции. Отыщите тех, у которых сегодня есть этот ИКС, и дайте им новую традицию.

Я займусь пропагандой и семантическими комментариями. Сейчас нам нужно верно направить общественное мнение. Нам понадобится ключевое слово, знамя. У современных крестоносцев должна быть прекрасная пропаганда и реклама. Я дал вам решение проблемы техников, а теперь — относительно рабочей силы и финансовой поддержки. (Сэм взглянул на спокойное лицо бессмертного и отвел взгляд); он продолжал: — Придется тщательно подбирать добровольцев. Не так уж много сильных людей осталось у человеческой расы. Но они не дрогнут при первой же опасности. Мы заставим каждого потенциального колониста пройти серию очень строгих тестов. Обманем их, если сможем. Одна серия — ответы для публики; другая — для нас. Нельзя открыто отвергать человека из-за потенциальной трусости — иначе остальные откажутся проходить тест. Но мы должны знать.

— Ну что ж, неплохо, — сказал Хейл. — А деньги?

— Много ли их у вас?

Хейл пожал плечами.

— Ерунда. У нас есть плацдарм, мы расчистили башню Цун. Но потребуются настоящие деньги, чтобы удержать ее.

— Создайте компанию и продавайте акции. Людям всегда нравится игра. Особенно, если они получают дивиденды. А нужные им дивиденды — это не только деньги. Слова. Возбуждение. Романтика, без которой они страдают.

— Смогут ли отвергнутые добровольцы искупить риск?

Сэм рассмеялся:

— Я нашел выход. Каждый пакет акций будет приносить дивиденды в виде возбуждения и сенсаций. Каждый шаг колонистов будет показан по телевизору — прямым лучом к приемнику каждого владельца акций.

Хейл бросил на него взгляд, в котором смешивались гнев и восхищение. Сэму показалось, что он уловил даже нечто вроде одобрения. Но ответ Хейла разочаровал его:

— Нет. Это обман. Колонизация — не развлечение для любителей острых ощущений. Я говорил вам: это тяжелая работа, а не романтика. Это не увеселение, а тяжелая и трудная работа.

— Но она может быть и увлекательной, — уверял его Сэм, — и должна быть. Придется идти на компромиссы. Люди платят за сенсации. На них можно основать колонизацию.

Хейл неодобрительно повел плечом:

— Мне это не нравится.

— Конечно, но это нужно сделать. Чисто теоретический вопрос — можно ли использовать что-нибудь из происходящего сейчас на поверхности?

После паузы Хейл ответил:

— Ну, у нас были неприятности из-за ходячего растения — оно термотропично. Его привлекает температура тела. Конечно, рефрижераторные установки в наших джунглях остановили его. Но его легко уничтожить, бросив термит или что-нибудь горячее. Оно тянется к теплу и сгорает в пепел.

— На что оно похоже?

Хейл перешел к подробностям. Сэм сидел, откинувшись, довольный.

— Это то, что нужно. Совершенно безопасно, но выглядит отвратительно, как дьявол. Это поможет нам не отпугнуть добровольцев с самого начала. Пусть ваши люди включают рефрижераторы и начнут сражение с растениями, а в это время кто-нибудь должен стоять наготове с термитом, но не в поле зрения камеры. Мы сообщим, что растения прорвались, покажем все по телевизору — это подействует.

— Нет, — сказал Хейл.

— Крестовый поход начнется с сенсации, — заметил Сэм. Но не стал настаивать. Наоборот, он напомнил о том, что они оба будут мертвы через шесть часов, если ничего не придумают. Он видел мерцание на стенном экране. Пора было переходить к следующему вопросу повестки дня.

— Семьи найдут возможность избавиться от нас без своего видимого вмешательства. Микробы, например. Они покончат с нами, если мы не предпримем решительных шагов. Моя мысль заключается в том, чтобы использовать такой оскорбительный намек, чтобы они растерялись. Пусть они будут вынуждены защищаться от нас.

— Что вы имеете в виду?

— Семьи очень заботятся о своем престиже. Это реальная власть в долгой жизни. Но публика верит в их непогрешимость и поэтому вознесла их на вершину. Нападите на эту веру.

— Но как?

— Вы любимец публики. Харкер дал мне лишь сорок восемь часов, потому что боится, как бы какой-нибудь сторонник вашего движения не занял вашего места, даже если вас выведут из игры. — Сэм ударил себя в грудь. — Я такой человек, мне приходится им стать, чтобы спасти свою шкуру. Но и вам это предлагает выход. Мы разделим опасность пополам, если будем взаимозаменимы. Если одного из нас убьют — это все равно не сорвет крестовый поход.

— Но как, ради дьявола, собираетесь вы стать в несколько часов таким важным в глазах публики? — Хейл действительно заинтересовался.

Сэм удовлетворенно улыбнулся. Потом ударил по ножке своего стула. В стене открылось отверстие, и вошел Слайдер.

Он опустил свое громоздкое тело на стул и с любопытством взглянул на Хейла. Сэм сказал:

— Первое: за мной идет банда Шеффилда. Я не могу немедленно начать борьбу с ними. У меня другое дело — поважнее. Можете отвлечь их?

— Попробую, — ответил Слайдер.

Это была гарантия. Старик по-прежнему представлял главную опасность в подпольном мире башен.

— Спасибо, — Сэм повернул кресло, чтобы смотреть Слайдеру в лицо. — Теперь самое важное. Мне нужно быстро подделать звуковую дорожку.

— Это нетрудно, — уверил его Слайдер, чихая.

— И чтобы лица соответствовали.

— Это труднее. Чьи лица?

— Во-первых, Захария Харкера. Ну, и любой из Харкеров или Уолтонов, но Захария обязательно.

Слайдер пристально взглянул на него, забыв даже чихнуть.

— Харкер? — переспросил он. Затем неожиданно чихнул. — Что ж, сделаю. Но обойдется недешево. Когда должна быть сделана работа?

Сэм сказал ему.

Подделка звукозаписи — невероятно старый трюк, почти такой же старый, как сама звукозапись. Требуется сравнительно небольшой навык, чтобы вырезать слова и расставить их в новой последовательности. Но лишь недавно была разработана техника, позволяющая подделывать речь целиком. Требовался очень искусный и опытный оператор, чтобы разложить звуки речи на их составляющие и затем по этим составляющим соорудить совершенно новый отрезок речи. Причем перевести с одного языка на другой было невозможно из-за различий в артикуляции, но на одном языке из отрезка речи достаточной длины можно было извлечь все необходимые данные, чтобы сконструировать любое предложение.

Отсюда, конечно, далеко до подделки изображения говорящего. Губы, выговаривающие каждый звук, останавливались, выделялись фрагменты их движения, затем заново воссозданное изображение сопоставляли со звуком.

Результат был поразителен для уха и глаза.

У Слайдера был доступ к специалисту по этой работе, знакомому — вдоль и поперек. В хранилище имелось достаточное количество записей выступлений Харкеров и Уолтонов. Но и в самом удачном случае это был опасный ход. И Сэм знал это. Но выбора у него не было.

Потребовалось пять часов, чтобы убедить Хейла в необходимости этого обмана. Вначале Сэм убедил его в опасности для него лично. В здание, в котором они скрывались, в любой момент могли ворваться агенты семей, так что особенно убеждать Хейла в необходимости обмана не пришлось. Затем его нужно было убедить в том, что Сэму можно доверять. Сэм использовал запись микрореакций, проверяющую правдивость высказываний. Потребовались немалые семантические хитрости, потому что Сэму было что скрывать, и приходилось избегать этих моментов в разговоре.

— Мы с вами почти мертвы, — говорил он Хейлу, а стрелки прибора показывали, что он говорит то, что думает. — Разумеется, этот трюк опасен. Это почти самоубийство. Но если уж мне предстоит умереть, то я хочу попробовать все шансы. А это наш единственный шанс, если конечно, вы не придумаете что-нибудь получше. Придумаете?

Бессмертный ничего не мог придумать.

И вот вечером по телевизору объявили, что Робин Хейл сделает важное заявление относительно колонии. Повсюду в башнях включались телевизоры. Все ждали, но на самом деле им предстояло увидеть фальсифицированную запись выступления Харкеров и Уолтонов.

Жизнь бессмертных в полной мере никогда не была частной, и у Слайдера была сеть агентов, действовавших весьма эффективно. Известие о том, что будет выступать Хейл, привлекло всеобщее внимание.

И вот на больших общественных экранах и на бесчисленных частных появилось лицо Робина Хейла. Он был одет для поверхности, говорил неохотно и торопливо, и это придавало его словам особую убедительность.

Он сказал, что собирается подробно рассказать им о великолепной идее его друга Сэма Рида, благодаря которой можно безотлагательно начать колонизацию. Но на поверхности произошли непредвиденные события. И теперь его вызывают наверх. Люди, глядящие в лицо новой смертельной опасности, хотят воспользоваться опытом старого вольного товарища. Тут он отдал всем честь, и его лицо исчезло с экранов.

Лицо Хейла сменилось лицом Захарии Харкера. Потребовалось бы нечто большее, чем опытный глаз эксперта, чтобы уловить мельчайшие несоответствия, выдававшие тот факт, что это был синтез звуковых и световых волн. Даже Захария, глядевший на экран, не мог отрицать, что говорит он: каждый слышимый им звук и каждое движение были естественными.

Синтетическая речь была триумфом семантики. Для Сэма было типично, что он, пускаясь в опасную авантюру, не только очищал себя и Хейла, но и заботился о далеко уходящих в будущее планах колонизации. Итак, Харкер назвал имя Сэма Рида — и когда тот появился на экране — скромно стал позади смертного, продолжившего речь, — как общественный деятель и филантроп, который делает возможным колонизационный крестовый поход.

Сэм Рид, человек из народа, короткоживущий, но далеко видящий, поведет своих товарищей к успеху за Робином Хейлом в великом крестовом походе. Будущее расы — на поверхности. Даже Харкеры, сказал Захария, в конце концов были убеждены настойчивостью Сэма и Хейла. Впереди — великое приключение. Скоро начнутся испытания и отбор добровольцев. Пер аспера ад астра![5]

Он говорил об опасности. Вдавался в подробности, тщательно подбирая каждое слово. Он говорил о загнивании в башнях, о растущей расовой неполноценности, об уязвимости перед болезнями. И что самое важное — люди перестали расти. Цель человечества — не в башнях. Великая цивилизация Земли не должна найти свой конец под морями плодородной планеты. Ад астра!

Лицо Захарии исчезло с экрана, и вперед выступил Сэм, чтобы закончить дело — нервный и глубоко обеспокоенный под внешним спокойствием. Сделав решающий шаг, он мучился сомнениями. Что сделают Харкеры, когда обнаружат, как фантастически их обманули? Как явно их глубочайшее убеждение было извращено и обращено против них перед всеми башнями и в их же собственных словах! Они уже, должно быть, действуют: семьи умеют действовать быстро, когда это необходимо. Но что они сделают, Сэм не мог догадаться. С экрана он говорил со спокойной убежденностью. Он подчеркнул, что все имеют возможность присоединиться к крестовому походу, если не лично, то финансовой поддержкой. В искусных словах он описал трудности и опасности поверхности: он хотел, чтобы только самые храбрые шли в добровольцы. И чтобы добиться этого и эффективно завершить свое выступление, он сделал заманчивое заявление.

То, что до сегодняшнего дня могло принадлежать только богатым, теперь предлагается всем, кто примет участие в величайшем деле человечества. Каждый вкладчик увидит, как используются его деньги, примет непосредственное участие во всех сенсациях и опасностях наземной жизни.

— Смотрите!

На экране появилось туманное изображение джунглей, с захватывающей быстротой поднимавшихся к зрителю. Кольцо бархатно-черной грязи усеивало цветочное одеяло древесных вершин. Одно из колец приблизилось, и стала видна радужная змея, скользящая в черноте. Грязь расступилась, и челюсти грязевого волка сомкнулись на теле змеи. Взбалтывая грязь и рыча, сражающиеся исчезли из поля зрения, и бархатный бассейн снова застыл, только круги пробегали по нему, да розовые пузыри вспухали время от времени на поверхности и глухо лопались — и этот глухой звук слышался во всех башнях.

Сэм поблагодарил аудиторию. Он попросил слушателей потерпеть еще несколько дней, пока будет сформирована первая отборочная комиссия. Он заметил с высокомерной скромностью, что надеется заслужить их доверие своей службой им и вольному товарищу, который передал ему все подобные дела, а сам сражается на поверхности в джунглях, которые он так хорошо знает. «Мы все, — закончил Сэм, — скоро сможем стать свидетелями этой борьбы — и люди, а не чудовища, заслужат нашу симпатию в смелой попытке завоевать Венеру, как наши предки некогда завоевали Старую Землю…»

Семьи ничего не делали.

Это беспокоило Сэма больше, чем любые возможные действия. Потому что ему не с чем было бороться. В глубине души он не доверял тишине. Все попытки проинтервьюировать кого-нибудь из бессмертных по этому вопросу, занимавшему все умы, ни к чему не привели. Они улыбались, кивали, но отказывались пока комментировать.

Но планы осуществлялись с головокружительной скоростью. В конце концов, говорил Сэм, что могут сделать Харкеры? Заявить во всеуслышание, что великолепная новая игрушка может оказаться опасной? Но нельзя давать ребенку погремушку, а потом отбирать ее, не вызывая при этом его протест. Люди башен были гораздо опаснее детей, и они привыкли опираться на уверенные руки. Уберите опору — и можно ждать неприятностей.

Он знал, что выиграл лишь гамбит, но не всю, не всю игру. Однако, у него было слишком много дел, чтобы беспокоиться о будущем. Все это, конечно, сплошное надувательство. Но он и не рассчитывал на большее.

Парадоксально, но Сэм рассчитывал на рассудительность Харкеров. Они считают, что эта попытка не удастся. Сэм был уверен, что они правы. Конечно, Логист считал, что колонизация удастся, и обычно Логист не ошибался. Разве может ошибаться машина? Но и машина очень грубо ошиблась в оценке самого Сэма — и поэтому не удивительно, что он вообще не доверял ей в ее заключении.

Единственное, что ему оставалось — это застраховаться от неудачи. Сэм охотился за большими деньгами. Публика хотела покупать, и он продавал и продавал.

Он продал триста процентов акций.

После этого он должен был потерпеть крушение. Если он вложит деньги в развитие поверхности, ничего не останется ему. Да и как мог он выплачивать доходы по тремстам процентам акций?!

Но на бумаге все выглядело прекрасно. В поисках новых источников колонизация, растущая из-под поверхности морей, стряхивала воду с гигантских плеч, большими шагами устремлялась на берег. А следующая цель — межпланетные и межзвездные путешествия — пер аспера ад астра — великолепный сон, и Сэм выкачивал из него все, что можно.

Прошло два месяца. Розита, как и прочие плоды успеха, легко упала ему в руки. Сэм закрыл все три своих квартиры и вместе с Розитой нашел новое место, полное неслыханной роскоши. Его окна открывались на гидропонный сад, цветущий так же щедро, хотя и не так опасно, как джунгли над головой. Из этих окон он мог видеть огни всей башни, где под его дудку танцевал каждый человек. Это мигающее маниакальное великолепие, полное параноидального блеска, было подобно сну.

Сэм еще не осознавал этого, хотя, оглядываясь назад, он понял бы. Но он вертелся все быстрее и быстрее, следуя за событиями, выходившими из-под его контроля. Если бы у него было время остановиться… подумать и подвести итоги! Но времени у него не было.

Розита сидела у его ног на низкой скамеечке, наигрывая на лире, когда наступал момент вдохновения. Складки ее сине-фиолетового платья кружком лежали на полу, облачная голова склонилась над лирой.

Она встала и медленно подошла к нему… Ее голос сладко произносил слова! Он поднимался и опускался, вместе со строками старой баллады. Но тут она была прервана музыкальным гудением телевизора.

Сэм знал, что сообщение важное, иначе он не получил бы его в этот час. Он неохотно встал.

Розита не подняла головы. Она сидела совершенно неподвижно, как будто звук вызова заморозил ее. Затем, не поднимая глаз, она тронула струны лакированными ногтями и пропела последнюю строчку:

— Юноша, я думаю, ты умрешь…

Экран телевизора прояснился, когда Сэм нажал кнопку, и лицо, появившееся на нем, чуть не заставило его отшатнуться. Это было лицо Кедры Уолтон, и она была очень рассержена. Черные локоны развевались, как волосы Медузы, когда она придвинулась к экрану. Она, должно быть, разговаривала с кем-то в глубине, ожидая, когда Сэм ответит на ее вызов, потому, что гнев ее был направлен не против Сэма. Он это понял. Ее слова выдали ее.

— Сэм Рид, вы болван! — ровно и без всякого вступления заявила она. Египетское спокойствие исчезло с ее тонкого и презрительного лица. Даже презрение исчезло. — И неужели вы в самом деле думали, что вам это удастся?

— Обязательно удастся! — заверил ее Сэм. Он был очень уверен в исполнимости своих планов.

— Бедный глупец! Вы никогда раньше не имели дела с бессмертными. Наши планы действуют медленно — мы можем себе это позволить! Но вы, конечно, не думали, что Харкер позволит вам остаться в живых после того, что вы сделали? Он…

Голос за ее спиной произнес:

— Позвольте мне говорить самому, Кедра, дорогая, — и с экрана на Сэма глянуло гладкое, лишенное возраста лицо Захарии. Глаза его были задумчивы. — В чем-то я вам должен быть благодарен, Рид, — продолжал голос бессмертного. — Вы были умны. У вас оказалось больше ресурсов, чем я ожидал. Вы заставили меня поднапрячься, а это большое удовольствие. К тому же вы сделали уязвимым Хейла и весь его честолюбивый проект. За что я позже и хочу вас поблагодарить. Я люблю воздавать должное.

Глаза его были глазами человека, глядящего на что-то безличное, они были такими, что Сэм ощутил холодную дрожь. Такая отдаленность во времени и пространстве, как будто Сэма здесь вообще не было. Или будто Харкер смотрел на мертвеца. Что-то безличное и отдаленное отделяло живого от мертвого. Захарию Харкера от Сэма Рида.

И в этот момент глубочайшего прозрения, потрясшего все его убеждения, Сэм понял, что видно, Харкер с самого начала знал, что Сэм перехитрит его в истории с Хейлом, и перехитрит также и Хейла. Сэм был слабым звеном в крестовом походе Хейла, единственным звеном, которое, будучи заподозренным, приведет к крушению всего проекта. До сих пор Сэм думал, что никто этого не заподозрит.

Но Захария Харкер знал.

— Прощайте Рид, — сказал ровный голос, — Кедра, дорогая…

На экране снова появилось лицо Кедры. Она по-прежнему сердилась, но когда ее глаза встретились с глазами Сэма Рида, длинные ресницы полускрывали их, и на них виднелись слезы.

— Прощай, Сэм, — сказала она. — Прощай. — Взгляд ее голубых глаз устремился куда-то за его плечо.

Сэму хватило времени, чтобы повернуться и заметить угрозу, но не хватало, чтобы ее остановить.

Потому что Розита уже стояла рядом и смотрела на экран. И когда он повернулся, ее пальцы оторвались от струн арфы, неся ему забвение.

Он ощутил сладкий ужасный запах порошка, ударивший ему в нос. Тщетно попытался схватить ее и сломать ей шею — он вытянул руки, но она уплыла от него, и вся комната закружилась, и вот уже Розита стояла и смотрела на него откуда-то сверху, и в глазах ее тоже блестели слезы.

Последнее, что он видел, были две женщины, глядевшие на него со слезами в глазах.

Они любили его, должно быть, раз плакали, но они принесли ему гибель…

…Он проснулся. Запах смертоностного порошка не ощущался. Было темно. Он почувствовал, что плечи упираются во что-то, и неуклюже встал. Чуть посветлело. «Конец переулка, тупик», — подумал он; где-то в полутьме проходили люди.

Ногам было больно от ходьбы. Осмотрев себя, Сэм обнаружил, что он в лохмотьях и босой.

Он заковылял к выходу из тупика. Прохожий взглянул на него с любопытством и отвращением. Сэм схватил прохожего за одежду.

— Колония, — прохрипел он, — ее открыли?

Прохожий отбросил его руку.

— Какая колония? — нетерпеливо спросил он.

— Колония! Колония на поверхности!

— Ах, это! — он рассмеялся. — Вы малость опоздали. — Очевидно, он решил, что Сэм пьян. — Ее открыли уже давно.

— Когда?

— Сорок лет назад.

— Сорок лет! Сорок лет! — лишенное возраста, неизменившееся лицо Сэма Харкера, как всегда, без морщин, с рыжими бровями, смотрело на него.

— Сорок лет! — пробормотал Сэм Харкер.

Колени у него подогнулись. Он вцепился в поручень торгового автомата у выхода из тупика и смотрел на отражение собственных глаз в пыльном зеркале.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

И действительно будет время,

Когда желтый дымок заскользит

По улицам.

И будет тереться о стекла окон;

Будет время, будет время

Подготовиться к встрече тех,

Кого вы встретите;

Будет время убивать и созидать;

Будет время для всех работ

И для всех ответов на все

Вопросы.

Т. С. Эллиот

Город двигался мимо него медленно опускающейся спиралью. Сэм Харкер тупо смотрел на него, не воспринимая отдельных деталей. Мозг его был слишком полон и в то же время слишком пуст. Очень со многим ему нужно было справиться. Он еще не мог думать как следует. И никаких воспоминаний не сохранилось у него между тем мгновением, когда он взглянул на свое невозможно юное лицо, и настоящим моментом. Разбитыми ступнями он ощущал слабую вибрацию пути, и город, медленно двигавшийся, открывавший одну улицу за другой по мере того, как спираль уходила дальше, — этот город был ему знаком. И не на чем было остановиться, сосредоточить растерянный мозг.

— Мне нужна выпивка, — сказал он себе — и даже эта мысль рождалась неуклюже, как бы пробираясь по мозговым каналам, не использовавшимся сорок лет. Но ощупав рваные карманы, он убедился, что они пусты. Ни денег, ни памяти. Ни даже прошлого.

— Ничего? — туманно подумал он. — Ничего? — И тут он впервые подумал о том, что видел в зеркале. — Ничего?.. Я бессмертный!

Это не могло быть правдой. Это часть фантазии, навеянной сонным порошком. Но ощущение собственных гладких щек и твердых мышц шеи под дрожащими пальцами — это была не фантазия. Это реальность. Значит, нереальностью должны быть прошедшие сорок лет. И человек у начала переулка солгал. Припоминая, Сэм подумал, что этот человек глядел на него странно, с необычным интересом. Вначале ему казалось, что это прохожий, но теперь он решил, что этот человек ждал его, готовый уйти или остаться, в соответствии с действиями Сэма.

Он попытался припомнить его лицо и не смог. Пятно, смотревшее на него и говорившее с ним. Но глядевшее с клиническим интересом, говорившее с целью и намерением, которые не могли быть случайными. Это была первая сознательная мысль, сформировавшаяся в затуманенном мозгу Сэма, и воздействие ее было очень сильным. Человек должен был находиться там по какой-то причине. И причина эта была связана с Сэмом.

— Сорок лет, — пробормотал Сэм. — Во всяком случае, я могу в это поверить.

Город совсем не изменился — но это не критерий. Башни никогда не менялись. Далеко впереди, возвышающийся над зданиями, он увидел большой шар мертвой Земли в черном пластиковом пологе. Он смог сориентироваться — и все улицы и здания заняли вокруг него знакомые места. Он знал город. Он знал, где находились роскошные апартаменты, смотревшие сверху вниз на сверкающие пути. Он вспомнил девушку с голубыми глазами, бросившую ему в лицо порошок.

Перед ним всплыло лицо Кедры на экране, слезы на ее глазах, приказывающий жест, которым она нанесла ему поражение. Кедра и Розита. Значит, у него было дело. Он знал, что на самом деле не Кедра стояла за этим порошком, и не Розита — Захария Харкер — вот кто отдал приказ. И он поплатится за это. И Кедра тоже. А вот что касается Розиты… Сэм сжал кулаки. Он верил Розите. Ее преступление было тягчайшим — предательство. «Лучше бы Розита умерла», — подумал он.

Но погоди. Сорок лет? Может, время уже выполнило его задачу? Первое, что ему нужно было узнать, это дату своего пробуждения. Движущиеся пути проходили мимо большого общественного экрана, и он подумал, что здесь сто́ит попытаться узнать эту дату. Впрочем, в этом не было необходимости… У него было ощущение прошедшего времени. Город не изменился, но изменились люди. Слегка. Некоторые мужчины носили бороды — это было для него ново. У одежды был более смелый покрой, чем раньше. Мода меняется в ритме, соответствующем изменениям социального порядка, не бессмысленно, но по определенным законам. Только по одному этому он смог бы определить срок, если бы у него четче работал мозг и не было другой возможности узнать это.

Путь медленно повернул, так что стал виден угол экрана, и Сэм заметил, как мало людских взглядов обращено к нему. Он мог вспомнить время, когда все шеи изгибались, и люди толкали друг друга, стремясь быстрее узнать новости на экране. Теперь все было не так. Апатия, в прямом и легко объяснимом контрасте с новым и крайне смелым стилем, проявлялась на каждом лице. Сэм был единственным, смотревшим на экран. Да, прошло сорок лет.

Что-то подобно яркому взрыву вспыхнуло в центре его мозга. Бессмертие! Бессмертие! Все возможности, все опасности, вся слава — все лежащее перед ним вспыхнуло ослепительным светом. Но вот сияние ослабло, и он на мгновение испугался зрелости, которая превосходила все, о чем он мог мечтать. Но тут его снова охватили сомнения, и он яростно начал вспоминать, есть ли наркотик, какое-нибудь средство, способное вызвать такую каталепсию, задержать старение организма? Ничего подобного он не знал. Нет, это реальность. Этого не может быть, и все же это правда.

Но это подождет. Сэм сухо рассмеялся про себя. Все это может ждать. Есть более необходимые вопросы, над которыми следует подумать. Что-то необыкновенное произошло с ним, и вот результат: сорок лет сна, и затем — бессмертие. Но что же это могло быть?

Сонный порошок. Памятный запах все еще держался в его ноздрях. Горло пересохло; началась жажда, которую не мог утолить ни один напиток.

«Мне нужно вылечиться. Прежде всего мне нужно вылечиться»!

Он знал свойства сонного порошка. Последствия его действия можно было излечить, но он легко входил в привычку. Хуже всего было то, что, оказавшись под влиянием этого смертоносного вещества, человек не выходил из-под его контроля. Не было определенного периода, когда можно было бы обратиться за помощью. Нужно было, чтобы организм выработал антитела, а на это требовалось время почти всей жизни. Но даже в этом случае вирус сонного порошка быстро мутировал, и вы снова погружались в сон, а потом умирали.

Паника на мгновение охватила Сэма. Долго ли длится этот период бодрствования? В любой момент вирус ударит снова, и его заново обретенное сознание исчезнет. Бессмертие бесполезно, если будешь все время спать.

Он должен вылечиться. Теперь, когда он понял, что означает его жажда, она страшно усилилась. Лечение требует денег. Несколько тысяч корнум-кредитов, по крайне мере. А у него ничего нет. Если бессмертие действительно таково, как он думал, он по счастливой случайности богаче самых богатых, но это богатство бесконечных лет может исчезнуть из-за отсутствия денег, материального богатства. Парадокс. Ему принадлежали будущие столетия, но из-за нехватки нескольких часов он может лишиться всего будущего…

Паника опасна. Он знал это. Он заставил себя успокоиться, подумать. Что делать? Прежде всего — два обстоятельства — бессмертие и влияние наркотика.

Деньги?

Их нет.

Бессмертие?

Это ценное преимущество, многообещающие в будущем. Но как обращаться с ним сейчас, он не знает. Поэтому пока его надо держать в тайне.

Как?

Маскировка.

Под кого?

Под самого себя, разумеется. Под Сэма Рида, но не под Сэма Рида — бессмертного. Под Сэма Рида, каким он выглядел бы в семидесятилетием возрасте.

Это опять-таки приводило к проблеме денег. Единственный способ раздобыть деньги — вернуться к своей прежней практике. И не раскрывать своей тайны. У него в голове зашевелились мысли, как использовать эту удивительную способность. Позже. Потом времени будет достаточно, если его хватит сейчас.

Но сначала — немного денег, немного знаний. Знания получить легче и безопаснее. Поэтому сначала займемся ими. Он должен немедленно узнать, что произошло за последние четыре десятилетия, что случилось с ним самим, когда он исчез из сферы внимания публики. Ясно, что он больше не был общественной фигурой, но где же он находился эти сорок лет?

Он перешел на перекрестный путь и направился к ближайшей библиотеке. По пути он обдумал проблему денег. Когда Розита бросила ему в лицо сонный порошок, он был очень богат. Некоторые вклады были сделаны на его имя, но четыре крупные суммы — на предъявителя. Возможно, принадлежность хотя бы одной из них ему осталась тайной. Но сможет ли он получить эти деньги? Впрочем, если деньги ждали сорок лет, то подождут и еще несколько часов.

Пока же у него не было даже нескольких монет, чтобы взять отдельный кабинет в библиотеке. Поэтому он присел к длинному столу, пряча лицо за поглощающими звук перегородками, отделявшими его от соседей. Опустив глаза, он нажал кнопку.

На экране перед ним разворачивался общий обзор новостей сорокалетней давности. Это был еженедельный обзор, посвященный последним семи дням, которые он помнил.

Рип ван Винкль мог бы сориентироваться, читая газеты двадцатилетней давности. Они рассказали бы ему, что произошло за эти годы, но они не убедили бы его в прочности мира. Но сейчас во всей башне, на всей планете только старый обзор мог дать прочную почву ногам Сэма Рида. За пределами библиотеки его повсюду ждали опасности и неожиданности, потому что сильно изменились обычаи и поведение.

Больше всего изменилась мода, обычаи и сленг. Но их и заменить легче.

Перед Сэмом так ярко разворачивалось прошлое, что он чуть ли не заново ощущал запах сонного порошка. При этой мысли сухость в горле вновь поразила его, он снова подумал, что нужно торопиться. Он нажал кнопку — и события стали проходить быстрее.

«СЭМ РИД УСЫПЛЕН СОННЫМ ПОРОШКОМ»!

Тонкий голос из прошлого звучал в его ушах, и трехмерные изображения быстро проносились по экрану.

«СЕГОДНЯ КОНЧИЛАСЬ КАРЬЕРА СЭМА РИДА, ИЗВЕСТНОГО ДЕЯТЕЛЯ НАЗЕМНОЙ КОЛОНИИ. УДИВИВ ВСЕХ ЗНАВШИХ ЕГО, ОН НАЙДЕН УСНУВШИМ ПОД ВЛИЯНИЕМ СОННОГО ПОРОШКА…»

Здесь было все. Расследование, последовавшее за его очевидным самоубийством; скандал, когда обнаружился обман. Через четыре дня после исчезновения Сэма Рида мыльный пузырь колонии лопнул.

Робин Хейл, вольный товарищ, не делал никаких заявлений. Да и что он мог сказать?

Было продано триста процентов акций, и этот факт громче всех говорил о том, что Сэм сам не верил в успех колонии. Хейл сделал единственно возможное — попытался успокоить бурю, как это ему уже приходилось делать в его долгой жизни — выдерживать бури, поднятые людьми, и природные бури на поверхности… Конечно, это было невозможно. Слишком накалилась атмосфера. Слишком много людей поверило в успех.

Когда пузырь лопнул, мало что осталось.

Главный удар позора приняло на себя имя Сэма Рида. Он был не только обманщик — он трусливо сбежал, скрывшись в самоубийственном сне. Никто не удивился этому его поступку.

Поступок его был нелогичен — но у публики не было времени задуматься над этим. Если колония была обречена на неудачу, то Сэму нужно было скрыться и спокойно дождаться своих трехсот процентов прибыли. Его самоубийство показывало, что он опасался успеха колонии. Но над этим никто не задумался. Все решили, что, опасаясь разоблачения, он избрал самый быстрый выход.

Расследование обнаружило все скрытые им вклады. Оказывается, он спрятал их недостаточно тщательно. Все четыре тайника были найдены и опустошены. Старый обзор новостей сообщал подробности.

Сэм откинулся назад и заморгал в тусклом свете библиотеки. Итак, он разорен.

Он видел за событиями сорокалетней давности руку Харкеров. Лицо Захарии встало перед ним, как будто только что виденное, гладкое, улыбающееся с экрана, бесстрастное, как лицо бога, следящее за эфемерным успехом смертного. Захария конечно же знал, что делал. Но это только начало игры. Сэм в этой игре должен был послужить пешкой, отброшенной за ненадобностью. И он повернулся к экрану, чтобы узнать, какими были следующие ходы.

Он был удивлен, узнав, что Робин Хейл пошел вперед и основал наземную колонию — почти безо всякой поддержки, но при активном противодействии врагов.

Да, колония была основана, но удивительно мало новостей сообщалось о ней. В башне Делавэр произошло сенсационное убийство, и сообщение о нем вытеснило все новости о колонии. Сэм просматривал неделю за неделей — и находил лишь краткие сообщения о колонии.

Конечно, это было не случайно. Харкеры знали, что делают.

Сэм выключил экран и задумался. Придется изменить первоначальный план, но немного. Он по-прежнему нуждается в деньгах, и они нужны немедленно. Он судорожно глотнул, вновь ощутив сухость горла. Его сбережения исчезли. Что же осталось? Только он сам, его опыт, его бесценная тайна, которую он пока не может открыть, а что еще? Документы на землю, оформленные на его имя сорок лет назад, все еще действовали. Они не подлежали отмене. Но под своим именем он не может затребовать их, а все другие требования будут незаконными. Ну, этим можно будет заняться позже.

Сейчас — деньги. Губы Сэма сжались. Он встал и вышел из библиотеки. Он шел искать оружие и жертву. Грабежом не добудешь нескольких тысяч кредитов без сложной подготовки, но он мог отобрать где-нибудь в переулке несколько кредитов, если повезет.

Ему повезло. И тому человеку, которого он оглушил — тоже, потому что его череп не раскололся от удара носка, набитого булыжниками. Сэм был удивлен, обнаружив, что физически находится в гораздо лучшей форме, чем ожидал. Большинство жертв сонного порошка становились ко времени смерти мумиями — мешками с костями. Еще одна загадка — как же он провел эти сорок сонных лет?

Снова вернулось воспоминание о человеке в тупике. Если бы только у него тогда была ясная голова, он схватил бы этого наблюдателя за горло и вытряс из него информацию. Ну ладно, и на это еще будет время.

С сорока тремя кредитами в кармане он направился в заведение, которое знавал сорок лет назад. Служители здесь держали рот на замке и работали искусно, а в башнях не происходит быстрых изменений. Он подумал, что оно еще там.

По дороге он миновал несколько больших новых салонов, где мужчин и женщин украшали до степени совершенства. Очевидно, запросы повысились. В башне стало заметно больше щегольства. Повсюду встречались мужчины с тщательно завитыми бородами и локонами. Сэму были необходимы скромность и благоразумие. Он не удивился, увидев, что полулегальное заведение еще действует.

Нервы его напряглись, когда он остановился у входа. Но, очевидно, на пути его никто не узнал. Сорок лет назад его лицо было знакомо всем в башнях, но теперь…

Размышления в мозгу человека строятся по определенным схемам. Если на него посмотрят и увидят нечто знакомое, то автоматически решат, что это случайное сходство, не больше. Подсознательное всегда толкает сознательное к наиболее логичному заключению. Иногда происходят удивительные совпадения, это естественно — но совершенно неестественно увидеть Сэма Рида на путях таким же, каким он был сорок лет назад. И многие из тех, мимо которых он проходил на путях, родились после фиаско Колонии и видели Сэма равнодушными глазами детства. Те же, кто помнил, были теперь стары, зрение их ослабло, да и множество неизвестных лиц наложилось на тусклое воспоминание.

Нет, он в безопасности, если не считать крайних случаев. Он вошел в стеклянную дверь и обратился к служителю с обычным заказом.

— Постоянно или временно?

— Временно, — ответил Сэм после короткой паузы.

— Быстрая смена? — так называлось быстрое изменение наружности, часто необходимое клиентам этого заведения.

— Да.

Художник принялся за работу. Он был специалистом по маскировке. Голову Сэма он оставил лысой, красные веки и брови подкрасил и отбелил. Для бороды они выбрали грязно-белый цвет.

Он переделал нос и уши Сэма так, как их переделало бы время. Искусственными наращениями он проложил несколько морщин в нужных местах. Борода не скрывала лица Сэма, но когда художник закончил, из зеркала на Сэма глядели сорок лишних тяжелых лет жизни.

— Для быстрого изменения, — сказал художник, — снимите бороду и измените выражение лица.

Убрать морщины быстро невозможно, но их можно разгладить правильным выражением лица.

— Попробуйте, пожалуйста, — он повернул кресло Сэма к зеркалу и заставил его попрактиковаться, пока они оба не были удовлетворены.

— Хорошо, — сказал наконец Сэм. — Еще мне нужен костюм.

Они выбрали три вещи — шляпу, плащ и башмаки. Простота и быстрота — вот факторы, определявшие выбор. Каждый предмет был особого устройства. Шляпа легко меняла форму. Плащ был темный, но из такой тонкой ткани, что, сжатый, помещался в кармане. Он мог скрыть то обстоятельство, что под ним не старческое тело. Башмаки — под их тусклыми большими пряжками скрывались пышные голубые банты.

Сэм вышел через черный ход, двигаясь неловко, как под грузом восьмидесяти лет. Он вернулся в библиотеку. Глядя на свое отражение, он решил, что у него хорошая маскировка. Сойдет.

Теперь ему нужно было изучить хронику текущих событий.

В некотором смысле преступные группы напоминают стада — если присмотреться к ним с определенного расстояния, как это сейчас делал Сэм. Они движутся вслед за кормом, с одного пастбища на другое, более зеленое. Глядя на экран, Сэм видел, что преступления не очень изменились. Основа их была той же самой. Порок менялся меньше, чем добродетель.

Наконец, он нащупал современное «зеленое пастбище». Он купил бутылочку с жидкой красной краской и мощную дымовую бомбу. Инструкция объясняла, как применять бомбу в гидропонных садах для уничтожения вредных насекомых. Сэм не читал ее — он уже использовал такую бомбу раньше.

Теперь ему нужно было выбрать место для ловушки.

Ему нужны были два переулка, находящиеся поблизости и выходящие на не слишком оживленный путь. В одном из переулков, как помнил Сэм, находился подвал. Сейчас, как и раньше, он пустовал. Подобрав у входа несколько кусков металла размером с кулак, Сэм спрятал в подвале дымовую бомбу.

После этого он был готов к следующему шагу. Он не разрешал себе думать, сколько шагов ему еще предстоит сделать. Но когда думал, то вспоминал, что теперь у него много времени — и это погружало его в ликующее, пьянящее настроение, далекое от настоятельной необходимости немедленно обеспечить свое будущее. Он вынужден был напомнить себе о наркотике, о необходимости денег и лечения.

Он отправился на современное «зеленое пастбище» и пил самое дешевое виски. И ни на минуту не забывал, что он очень стар. Он не позволял себе полностью заполнять легкие перед тем, как говорить — у стариков не хватает дыхания, и голос их тусклый. Результат был убедителен. К тому же он двигался медленнее и осторожнее, заставлял себя предварительно обдумывать каждое движение. Хромота не обозначает возраста, но действия, возникающие в результате работы старого мозга, обозначают его. Старик вынужден двигаться медленно, чтобы успеть обдумать, смогут ли его неловкие руки и ноги преодолеть препятствие. Мир столь же опасен для старых людей, как и для малышей. Но дети не знают опасностей тяготения.

Поэтому Сэм не хромал, но двигался он очень медленно, и в Джим-о-Венус сидел, пил виски и заметно пьянел настоящий старик.

Это был ресторанчик. Очень колоритный ресторанчик. Один из множества подобных ресторанчиков, которые могли встретиться в императорском Риме, с обрывками костюмов и обычаев, попадавших сюда с более высоких социальных уровней так, что глаз мог уловить тут и там блеск позолоченного пояса, кровавую злость украшенной перьями шляпы, водоворот радужного плаща…

В основном Джим-о-Венус предназначался для выпивки, игры и более грязных способов провести время. В высших классах играли в сложные, усовершенствованные игры древности типа рулетки.

В Джим-о-Венус тоже были механические игры, но основными все же оставались кости и карты. Лица не были знакомы Сэму, но типы он хорошо знал. Некоторые посетители не заботились о том, где сидят, другие всегда сидели лицом к двери. Именно они и интересовали Сэма. Заинтересовала его и игра в карты. Игроки были слишком пьяны, чтобы сохранять осторожность. Сначала Сэм давал непрошенные советы. Спустя некоторое время и он вступил в игру.

Он был удивлен, обнаружив, что карты изменились. Они стали больше, были украшены экзотическими рисунками. Сорок лет назад старые земные карты уже начали входить в моду, но Сэм поразился тому, как они распространились за сорок лет.

Он тщательно подобрал напарников и поэтому мог и выигрывать не очень заметно. Ставки были не слишком высокими, но Сэм и не рассчитывал здесь на наживу. В любом случае, карты слишком ненадежны — ему нужно было лишь произвести впечатление — и ему удалось создать видимость, что в кармане у него припрятано немало денег.

Вскоре он внезапно прервал игру, протестуя тоненьким голосом. Потом вышел из Джим-о-Венус и постоял немного, слегка покачиваясь. Следовавшему за ним человеку он казался совсем пьяным.

— Слушай, дед, хочешь еще сыграть?

Сэм осторожно осмотрел его.

— Сезонник?

— Нет.

Сэм остался доволен осмотром, позволил втянуть себя в разговор, но держался настороже, пока не убедился, что цель — не темный переулок, а третьеразрядный игорный дом, который он помнил ресторанчиком.

На этот раз игра шла более привычными картами. Играя с трезвыми партнерами, Сэм не мошенничал. В результате он утратил все, что имел, и в добавок наделал долгов. Как обычно, Сэм играл в расчете из трехсот процентов своего капитала.

И вот его отвели к дону Малларду. Так называл себя низкорослый, лишенный шеи человек с красивыми курчавыми волосами и лицом, смазанным коричневым маслом. Дон Маллард холодно взглянул на Сэма.

— В чем дело? Мне не нужны расписки.

Сэм вдруг осознал, что сорок лет назад этот человек был молокососом, изучавшим то, что Сэму уже давно было известно. Все на мгновение уменьшилось перед ним, как будто он смотрел на Малладра с огромной высоты — он — бессмертен…

Но уязвим. Он убрал из голоса пьяные интонации, но не смог скрыть возраста и сказал:

— Поговорим наедине.

Маллард проницательно осмотрел его. Сэм едва не улыбнулся. Когда они остались наедине, он сказал:

— Слышали ли вы когда-нибудь о Сэме Риде?

— Рид? Рид? А, этот парень колонии. Конечно. Сонный порошок, так?

— Не совсем. Но на очень долгий срок. Я Сэм Рид.

В первый момент Маллард не среагировал. Очевидно, он рылся в памяти в поисках подробностей давно забытого скандала времен своего детства. Но, поскольку афера с колонией была уникальной в истории башни, он, спустя некоторое время, вспомнил…

— Рид мертв, — заявил он. — Все это знают…

— Я Сэм Рид. Я не мертв. Конечно я спал под воздействием порошка, но это можно излечить. Я долго находился на поверхности. И теперь вернулся.

— Ну и что?

— Ничего особенного. Я упомянул об этом, чтобы доказать, что мои расписки имеют цену.

Маллард фыркнул.

— Вы ничего не доказали. Никто не возвращается с поверхности богачом.

— Я оставил деньги здесь перед уходом.

— Я помню всю историю. Правительство же отыскало все ваши тайники. После этого у вас не осталось ни пении, — Маллард говорил раздраженно.

Сэм заставил себя говорить хрипло.

— Вы считаете, что семь тысяч кредитов — ничто? — воскликнул он в старческом гневе.

Маллард улыбнулся легкости, с которой он поймал старого дурака.

— Откуда я знаю, что вы Сэм Рид? Можете вы это доказать?

— Отпечатки пальцев…

— Слишком легко подделать. Впрочем, сетчатка глаза. — Маллард колебался. По-видимому, он не мог принять решения. Через секунду он повернулся и заговорил в микрофон. Открылась дверь, и вошел человек с громоздким фотоаппаратом. По его требованию Сэм посмотрел в объектив и чуть не ослеп от вспышки. Потом они долго ждали в молчании.

Наконец зазвенел настольный передатчик перед Маллардом. Тонкий голос произнес:

— О’кей, дон. Снимок сверен с материалами картотеки. Это ваш человек.

Маллард щелкнул переключателем и сказал:

— Ладно, парни, заходите.

Двери открылись, и вошли четверо. Маллард бросил через плечо:

— Это Сэм Рид, парни. Он хочет отдать нам семь тысяч кредитов. Поговорите с ним об этом.

Четверо придвинулись к Сэму Риду.

Методы допроса не изменились. Здесь, на Скид Роу, они основывались главным образам на физической боли и обычно действовали. Подействовали они и на Сэма Рида. Он держался столько, сколько может выдержать старик, а потом заговорил.

Был момент, когда он испугался, что его выдаст борода. Но художник из салона знал свое дело — суррогатная ткань держалась прочно, пока Сэм не глотнул из бутылки, которую принес в кармане.

Дыша коротко и тяжело он отвечал на вопросы дона Малларда.

— У меня есть тайник… Открывается он кориумным ключом…

— Сколько кориума?

— Фунт… и три четверти…

— Почему вы до сих пор не взяли эти семь тысяч?

— Я только-только с поверхности. Все остальные тайники нашли… — но не этот. И я не могу открыть его без кориумного ключа. Где мне… взять столько кориума? Я разбит. Семь тысяч кредитов… а я не могу купить ключ, чтобы открыть замок!

Маллард почесал за ухом.

— Порядочно кориума, — заметил он. — Но, впрочем, это самый безопасный замок в мире.

Сэм кивнул со стариковской гордостью.

— Его не открыть без точного количества радиоактивности… сфокусированной на замке. Я был хитер в старые дни. Вы должны знать точное количество…

— Фунт и три четверти, — прервал его Маллард. Он сказал одному из своих людей. — Выясните, сколько это стоит.

Сэм откинулся на спинку стула, скрывая улыбку в бороде. Это была холодная улыбка. Ему не нравился Маллард и его методы. Старый знакомый гнев его, с которым он прожил сорок лет, возвращался к нему — знакомое нетерпение и желание уничтожить все, что стоит на его пути. Теперь Маллард… Сэм сжал пальцы в кулак, думая о том, как приятно было бы сжать ими обмазанную маслом шею Малларда.

И вдруг впервые ему в голову пришла новая мысль. Разве убийство — удовлетворительное мщение для бессмертного? Теперь перед ним открывались и другие возможности. Он мог подождать и наблюдать, как будет медленно умирать его враг. Он мог позволить ему состариться.

Он поиграл этой мыслью. Время… как много его впереди — и как мало! Но он должен сделать все, чтобы иметь возможность использовать свое бессмертие.

Первый шаг — это тайник, куда он пойдет вместе с бандой.

Один неуловимый шаг восьмидесятилетнего…

В подвале Сэм нехотя показал доску, куда следовало поместить кориумный ключ. Кориум — активированный уран 233 — явно не был игрушкой. Он находился в специально изолированном контейнере, слишком большом, чтобы поместиться в кармане. Вместе с ним дон принес и сложный щит — приспособление для защиты от излучения. Он поставил ящик в указанное Сэмом место.

Кроме Сэма, в подвале находилось еще четверо: дон Маллард и трое его подчиненных. И все они были вооружены. Сэм — нет. Снаружи, в переулке, находился еще один человек. Единственное приготовление, которое успел сделать Сэм, заключалось в том, что он налил «открепляющую» жидкость в бороду. Теперь этот придаток легко снимался.

Было так тихо, что хорошо слышались все звуки дыхания. Сэм начал глубоко дышать, накапливая запасы кислорода: он скоро ему понадобится. Он следил за тем, как Маллард тщательно прилаживал щит и контейнер с кориумом. Ящик очень походил на фотоаппарат — и, как фотоаппарат, имел спусковой механизм и устройство типа диафрагмы.

— Здесь? — спросил Маллард, тыча пальцем в пластиковую стену.

Сэм кивнул.

Маллард нажал кнопку и отступил за щит. Щелк!

И все.

Сэм торопливо сказал:

— Тайник чуть выше, чем я говорил.

Он, спотыкаясь, двинулся вперед, но один из сопровождающих схватил его за плечо.

— Только покажи нам, — сказал он. — Может, вместе с деньгами там лежит и пистолет.

Сэм показал. Маллард ощупал кирпич пальцами и удовлетворенно хмыкнул.

— Я думаю, — начал он и потянул на себя кирпич.

Сэм сделал глубокий вздох и держал глаза открытыми, пока не увидел, как облако дыма начало выходить из тайника. Но в то же время он не терял из виду ящика с кориумом. Затем он начал двигаться.

Двигался он быстро, слыша звуки удивленных голосов, затем звук выстрела. Луч не тронул его. Он ощутил в руках острые углы ящика с кориумом и, наклонившись, свободной рукой вынул другой кирпич из стены. Кориум исчез в углублении, и кирпич плотно закрыл вход в тайник.

— Не, стреляйте! — кричал Маллард. — Всем к двери! Поллард! Не входи сюда! Задержите Рида!

Сэм был уже у двери. Открыв глаза, он ничего не увидел в густом облаке дыма, вытекающим за порог, но услышал чей-то вопросительный возглас: «Поллард!?» Он согнулся, нащупывая кусок металла, который припас заранее. Его не было. Нет, он коснулся его, пальцы любовно сжали жесткий холодный металл. Сквозь дым он увидел Полларда.

Тот наставил на него пистолет. Сэм спросил:

— Где Рид? Он…

Этого было достаточно. Пальцы Полларда на мгновение отпустили курок, он пытался рассмотреть, что за фигура появилась перед ним в дыму. Оружие Сэма было наготове. Он ударил им Полларда в лицо. Издав приглушенный крик, Поллард начал падать. Прежде, чем он упал, Сэм перепрыгнул через его тело и побежал. Пробежав несколько футов, он завернул за угол и немедленно сбросил плащ и бороду. Они отправились в карманы, не образовав заметных утолщений. Затем он сорвал с головы шляпу, искусно изменил ее форму и снова надел. Сев на тротуар, он быстрым движением сменил пряжки на башмаках, так что открылись яркие банты. Надобности в красной краске не было: руки у него и так были в крови — но не его собственной. Он обмазал кровью лицо.

Потом посмотрел назад и тут же услышал топот.

Дон Маллард и один из его бандитов выбежали из-за угла. Они остановились, оглядываясь, и, увидев Сэма, бросились к нему. Еще один выбежал в переулок и направился к Малларду, размахивая пистолетом.

Сэм ощупал подбородок, помигал и сделал неуверенный жест. Он сказал:

— Ч… что… — голос его больше не был старческим.

В переулок выбежал четвертый бандит.

— Поллард мертв! — крикнул он.

— Заткнись! — сказал Маллард, скривив рот, и посмотрел на Сэма. — Куда он пошел? Старик…

— Туда… — сказал Сэм. — Он… налетел на меня из-за угла. Я… у меня кровь идет из носа. — Он посмотрел на свои окровавленные пальцы. — Да. Вон туда.

Маллард не стал ждать. Окликнув своих людей, он вместе с ними кинулся в указанном направлении. Сэм осмотрелся. На пути народу не было, но один из прохожих направлялся к Сэму.

Сэм встал и знаком попросил доброго самаритянина продолжать свой путь.

— Все в порядке. Я не ранен.

Вытерев кровь с лица, Сэм пошел. Он неспеша завернул в тот переулок, откуда появился. Особой необходимости торопиться не было. Маллард гонится за стариком, уверенный, что тот никуда не денется. Сэм решил, что позже он вернется в подвал — но не немедленно. Однако…

Дым все еще валил из двери. Сэм споткнулся о тело Полларда и благодаря этому определил, где дверь. Внутри в подвале он сориентировался в темноте и затем отыскал незакрепленный кирпич. Достав ящик с кориумом, он положил кирпич на место. Минуту спустя самый быстрый путь уносил его от дона Малларда и его компании.

Кориум можно было продать. Но только не при том условии, если будут задавать вопросы. Ему придется реализовать добычу нелегальными путями. В Сэме больше нельзя было узнать старика, одурачившего Малларда. Тем не менее, опасно было заниматься этой сделкой — до того, как он не укрепит свои позиции. Маллард теперь будет следить за подпольной торговлей кориумом.

Какие каналы сбыта могли остаться неизменными спустя сорок лет?

Те же, но руководимые другими людьми. Не удивительно. В подобных сделках нужно хорошо знать тех людей, с кем имеешь дело. Лучше всего иметь дело с теми, кто сейчас на вершине, и был на ней сорок лет назад. Только не Харкеры, конечно. Сэм улыбнулся и облизнул губы, снова осознав, как сухо у него в горле.

Кто же?

Он три часа разъезжал по Путям, приходя в ярость от этой простой проблемы.

Он надул дона Малларда на несколько тысяч кредитов. У него в руках кориум. Но он утратил все свои прежние контакты.

Пришел голод, и росла жажда. У него совсем не было денег. Он потерял все у игорного стола. Унизительно отвлекаться из-за такого чувства, как голод. Он бессмертный!

Тем не менее, и бессмертный может умереть с голоду.

Какое издевательство! Перед ним бесконечная дорога, он так много должен сделать — и не может, пока не излечится от влияния сонного порошка.

И вот, размышляя, он наконец вспомнил о человеке, который заменил ему отца много лет назад.

Его не удивило, что Слайдер по-прежнему жил в том же тусклом углу башни. Удивительно было, что он все еще жив.

Сэм не ожидал этого. Подсознательно настолько не ожидал, что не замаскировался снова.

Слайдер лежал в постели, его чудовищно дородное тело погрузилось в матрацы, опухшее лицо посинело. Он болезненно чихал.

Его маленькие злобные глазки оглядели Сэма.

— Хорошо, — сказал он. — Входи, сынок.

Комната была грязной. Старик в постели пыхтел, ворочался и старался приподняться. В конце концов он отказался от этой невозможной затеи и снова лег, глядя на Сэма.

— Дай выпить, — попросил он.

Сэм нашел на столе бутылку и откупорил ее. Старик пил с жадностью. На обвисших щеках появился румянец.

— Женщина никогда не делает, как я велю, — пробормотал он. — Что тебе нужно?

Сэм удивленно рассматривал его. Чудовищное существо казалось таким же бессмертным, как и сами бессмертные. Но это был особый тип бессмертия, которого не пожелает ни один здравомыслящий человек. Сэм с уважением подумал, что старику должно быть уже более ста лет.

Он подошел и отнял у Слайдера бутылку.

— Сначала ответьте на несколько вопросов.

— Бутылка… Дай сюда.

— Когда скажете то, что мне нужно.

Слайдер пошарил руками в грязной постели. В его руке появился игольчатый пистолет. Ствол был нацелен на Сэма.

— Дай мне бутылку, сынок, — негромко повторил Слайдер.

Сэм пожал плечами и отдал бутылку. Старик не потерял своей хватки. Кажется, он все-таки нашел нужное место.

— Слайдер, вы знаете, как давно мы с вами не виделись?

— Очень долго, сынок. Долго. Тридцать… нет, почти сорок лет.

— Но… вы узнали меня. Я не изменился. Я не постарел. А вы даже не удивились. Вы должно быть что-то знаете об мне, Слайдер. Где я был?

Утробный смех потряс громоздкое тело. Кровать заскрипела.

— Думаешь, ты реален? — спросил Слайдер. — Не будь дураком! Я сплю, — он протянул руку и коснулся разноцветного шара размером с мужской кулак. — Вот он, сынок. Зачем испытывать боль, когда есть Оранжевый Дьявол?

Сэм подошел поближе, разглядывая оранжевый порошок в шаре.

— Ана, — сказал он.

Слайдер смотрел на него своими маленькими проницательными глазками. Взгляд его несколько прояснился.

— Ты реален, — пробормотал он. — Да, должно быть. Что ж, сынок, я удивлен.

Сэм смотрел на оранжевый порошок. Он знал, что это такое. Да. Сильный наркотик, ослабляющий связи между объективным и субъективным, так что образы, созданные воображением, становились почти осязаемыми. Надежда, на мгновение появившаяся у Сэма, исчезла.

Нет, он не сможет узнать у Слайдера, где провел сорок лет.

— Что с тобой случилось, Сэм? — спросил Слайдер. — Ты давно должен быть мертв.

— Последнее мое воспоминание — сонный порошок, брошенный мне в лицо. Это было сорок лет назад. Но я не изменился!

— Сонный порошок не сохраняет молодость.

— А что сохраняет? Что могло меня сохранить — так?

Кровать снова затряслась от громового хохота.

— Родись от правильных родителей — проживешь тысячу лет!

— Что? — неожиданно Сэм понял, что дрожит. До сих пор у него не было возможности подумать как следует. Он проснулся, он молод, в то время как должен быть стар — следовательно, он бессмертен. Но как и… почему, он еще не мог понять. Из какого-то подсознательного источника он черпал уверенность, что ему, подобно длинноногим и длинноруким бессмертным, принадлежат тысячелетия. Но до сих пор все бессмертные были стройны, высоки, красивы…

— Ты всегда был лыс? — неожиданно спросил Слайдер. В ответ на утвердительный кивок Сэма он продолжал: — Должно быть, детская болезнь. А, может, и нет. Когда я тебя впервые увидел, у тебя было несколько маленьких шрамиков здесь и здесь. Теперь, я вижу, они почти исчезли. Но Слайдер не дурак, сынок. Я слышал кое-какие разговоры когда-то — но не связывал их с тобой. Была женщина-медик, она сделала операцию ребенку и в награду получила «Плащ счастья».

— Что за операция?

— Главным образом железы. Это дает тебе что-то?

— Да, — сказал Сэм. Голос у него стал хриплым. Горло пересохло, кровь толчками стучала в висках и в горле. Он сделал два шага вперед, подобрал пластиковый стул и ударил им о колено. Прочный пластик разрезал ему руки, оставив синяк на колене, и Сэму стало немного легче. Со страшным усилием он обуздал свой гнев. Сэм осторожно поставил стул и посмотрел Слайдеру в лицо.

— Я бессмертный, — сказал он. — Вот оно что. Я рос бы как они, если… если бы кто-то не пустил в ход медицину. Кто платил ей?

Огромный сейсмический толчок потряс кровать.

— Никогда не слышал, — Слайдер уже ревел. — Дай мне выпить!

— Вы уже выпили всю бутылку, — заметил Сэм. — Забудьте о бессмертии. Мне нужно кое о чем позаботиться. Я пришел к вам по другому поводу. У вас сохранились ваши связи, Слайдер?

— Сохранились, — ответил Слайдер, опрокидывая бутылку.

Сэм показал ему ящик, отнятый им у дона Малларда.

— Это кориум. Мне нужно две тысячи кредитов. Все, что сверху — вам. Можете вы его продать так, чтобы не выследили источник?

— Грабеж? — спросил Слайдер. — Лучше назови мне имя, чтобы я мог сориентироваться.

— Дон Маллард.

Слайдер хихикнул.

— Конечно, сынок, устрою. Включи визор. Вот так.

— Я тороплюсь.

— Возвращайся через час.

— Хорошо. Еще одно. Только вы знаете, что я молод. — Сэм достал из кармана бороду и прицепил ее.

— Понятно. Доверяй Слайдеру, сынок. Мы увидимся через час.

Сэм вышел.

В больнице ему придется назваться. Неужели в нем узнают деятеля колонии прежних лет? Кто-нибудь может узнать. Снимок его глазного дна сохранился в архиве, а, может, и другие данные. Средний человек, увидев Сэма и заметив в нем что-то знакомое, может отнести это за счет случайного совпадения. Но в больнице он будет находиться под более тщательным наблюдением. Слишком тщательным, чтобы пытаться сохранить внешность восьмидесятилетнего старика. Это ясно.

Неожиданно Сэму пришло в голову, что может существовать человек очень похожий на него, и в то же время соответствующий по возрасту. Его собственный сын.

Правда, у него нет сыновей. Но он мог бы их иметь. И все знают, что приземистый плебей не может быть бессмертен. Значит, объяснится и его молодой вид. Он сможет сохранить свою драгоценную тайну и с минимальной маскировкой выдать себя за сына Сэма Рида.

Имя? Из глубины своего всепоглощающего чтения, занявшего в свое время годы, теперь казавшиеся ему часом, он извлек воспоминание о пророке Самуиле, старшего сына которого звали Джоэль.

Хорошее имя. Не хуже других. Итак, он Джоэль Рид.

Два часа спустя он стоял в приемной больницы, окаменевший от удивления, способный только смотреть, а в мозгу шла напряженная работа. Неожиданность была слишком велика. Он мог лишь стоять, тупо повторяя:

— Что? Что вы сказали?

Молодой человек за столом нетерпеливо повторил:

— Мы выписали вас сегодня утром, как вылечившегося.

Сэм открыл рот и снова закрыл. Ни звука не вырвалось оттуда.

Молодой человек задумчиво рассматривал его.

— Амнезия? — предположил он, — Вряд ли, но… хотите повидаться с врачами?

Сэм кивнул.

— Шесть недель назад, — спокойно объяснили ему, — вас доставил сюда человек, назвавшийся Эвансом. Он не оставил своего адреса, сказал, что он приезжий и остановился в одном из отелей. Можете попытаться отыскать его. Плата за лечение была перечислена до вашего появления анонимно. В момент поступления к нам вы находились в хорошем физическом состоянии. — Врач просмотрел лежавшие перед ним записи. — По-видимому, к вам уже применяли соответствующее лечение в период вашего сна. Сегодня утром вас выписали. Вы казались совершенно нормальным. За вами явился человек — другой, хотя он назвал то же имя. Вот и все, что я могу сказать вам, мистер Рид.

— Но, — Сэм задумчиво потер лоб, — почему я забыл? Что это значит? Я…

— К несчастью, на подпольном рынке существует немало средств, вызывающих амнезию, — сказал врач. — Но вы вышли отсюда в хорошем костюме, с сотней кредитов в кармане. Очнулись вы с ними?

— Нет, я…

— Вероятно, вас ограбили.

— Да, я… Конечно, так оно и было.

Сэм думал о том, как много существует возможностей, чтобы лишить человека сознания — горсть пыли в лицо в каком-нибудь переулке, удар по голове.

Грабители редко заботятся о том, чтобы переодеть жертву в собственные лохмотья, но, за исключением этого, вся история была довольно правдоподобна.

Если не считать того человека, который ждал его пробуждения.

Он встал, все еще ошеломленный.

— Если бы вы дали мне адрес, названный человеком Эванса…

…Он стоял на узкой ленте пути, уносящей его из больницы. Адрес никуда не приведет — он знал это. Тот, кто организовал всю эту цепь чудес, должен был тщательно замести свои следы.

Кто-то кормил его сорок лет, пока он находился под действием сонного порошка. Захария Харкер знал многое. Сигнал подала Кедра Уолтон, но за ней стоял Захария.

Голос Иакова, но рука Исаака.

Неужели Харкер следил за ним сорок лет?

Или Кедра? Кто-то, по словам доктора из больницы, выполнил это дело хорошо. Кто-то заплатил за его окончательное излечение и — ограбил и раздел. Так что, очнувшись, он имеет столько же, сколько имел, когда родился.

Даже меньше — у него было наследство. Впрочем, этого права его окончательно и не лишили. И Сэм с неожиданным приливом гордости осознал, что если бы существовал Джоэль Рид, он стоял бы около отца на длинных стройных ногах, прекрасный и элегантный, как сам Захария — бессмертный не только по праву рождения, но и по внешности.

Он испытывал почти болезненное ощущение, думая о раскинувшихся перед ним годах. Но, вспомнив о Слайдере, он подумал о нем с новой временной перспективой, которая казалось почти пугающей. Подобное отношение он мог испытывать к кошке или собаке. Отныне у него всегда будет сознание кратковременности жизни обычного человека.

Неудивительно, что семьи образовали тесный союз. К кому можно испытывать чувство дружбы и любви без примеси жалости? Только к равному. Это древняя пропасть между богами и людьми.

Впрочем, текущих проблем это не решало. Его здесь терпят благодаря кому-то. Но кому? Если бы он только смог схватить за горло человека, ждавшего его пробуждения! Кто-то намеренно излечил его, вырвал из забвения и выпустил в лохмотьях, без единого пенни… Зачем? Чтобы проследить за тем, что он будет делать? Так мог бы поступить бог.

Захария? Он беспомощно оглядел толпы людей, заполняющих пути. Неужели за безразличием одного из них скрывается интерес к его поведению? Или неизвестный соглядатай устал и отпустил его на свободу?

Что ж, со временем он узнает это. Или не узнает никогда.

Один из великолепных результатов последних нескольких часов находился у него в кармане — две тысячи кредитов. Первый шаг сделан. Теперь нужно решить несколько загадок, выяснить несколько деталей своего бессмертия!

Он запретил себе думать об этом. Мозг его отшатывался от бесконечной сложности, от фантастических перспектив его новой удлинившейся жизни.

Он сосредоточился на двух людях, рассказавших ему о человеке по имени Эванс — который доставил его в больницу, а затем забрал оттуда. Надо попросить Слайдера организовать расследование. Здесь Слайдер тоже будет полезен. Остальное придется делать самому.

В горле у него было сухо. Он рассмеялся про себя. Это не псевдожажда, вызываемая сонным порошком. Он обманулся. Вода в любой момент утолила бы его жажду, но он не позволил себе поверить в это. Сойдя с пути, он направился к ближайшему общественному центру помощи и пил холодную свежую воду, пока не мог уже сделать ни глотка.

Он смотрел на сверкающие пути, на громоздящиеся за ними здания, мерцающие огнями, и что-то внутри него начало расширяться, расти и расти, пока, казалось, башня не сможет вместить этой огромной обширности. Он посмотрел на купол из империума, представил над ним мелкое море, облака и свод неба, которое никогда не видел. Так много нужно сделать. И не нужно торопиться. У него есть время. Все время в мире.

Время убивать.

Кости его были полны греха его юности, который будет лежать с ним в пыли. Злоба сладка для его рта…

Иов.

Оторванный от созерцания города, он оказался в руках двух человек в мундирах, сошедших за ним с платформы пути. Мундир не изменился.

Это была особая правительственная полиция, и Сэм раньше, чем было произнесено хоть слово, знал, что спорить бесполезно.

Сэм был даже доволен, когда один из этих двоих показал ему значок и сказал:

— Пройдемте с нами.

Наконец-то сделан хоть один осязаемый шаг. Возможно, сейчас он получит ответы на некоторые из мучивших его вопросов.

По самой быстрой ленте пути они направились к центру башни. На них с любопытством поглядывали. Сэм держался за перила, чтобы сохранить равновесие. Он смотрел вперед, туда, куда они направлялись.

Бессмертные в каждой башне жили в группе высоких разноцветных зданий, построенных в центре города и окруженных кольцом стен и садов. Полиция привела Сэма прямо к помещению семьи Харкеров. Сэм не удивился. Казалось невероятным, чтобы Захария, приказавший убить его сорок лет назад, позволил бы ему находиться без присмотра в следующие сорок лет. С другой стороны, казалось невероятным, чтобы Захария вообще позволил ему жить. Сэм пожал плечами. Он скоро узнает правду.

Его провели через маленькую дверь в задней стене самой высокой башни по прозрачной пластиковой лестнице, под которой к находившимся внизу садам стремился поток серой воды. Красные и золотистые рыбы плавали в воде, тянулись нити водорослей.

У основания лестницы ждал маленький позолоченный лифт.

Полицейские впустили его внутрь и, ни слова не говоря, закрыли за ним дверь. Сквозь стеклянную дверь были видны их скользящие вниз бесстрастные лица — и вот он остался один в слегка покачивающейся кабине, поднимавшейся к верхним этажам резиденции Харкеров.

Стены лифта были покрыты зеркалами. Сэм привык к себе в роли Джоэля Рида, и чувствовал себя глуповато, раздумывая, знает ли тот, кто ждет его наверху, что он — Сэм Рид? Маскировка хороша. Он не выглядит точно так же, как его предполагаемый отец, но естественное сходство очень велико…

Давление на подошвы Сэма увеличилось: лифт замедлял движение. Он остановился, дверь открылась, и Сэм оказался в длинном зале, стены и потолок которого представляли собой сплошной шелест листьев. Зал освещался искусственным дневным светом из гидропонных бассейнов, над полом тянулись стволы, образуя непрекращающийся туннель над головой. От легкого ветерка раскачивались цветы и плоды. Для выросшего в башне человека все это было экзотично сверх всякой меры.

Сэм осторожно пошел по молчаливому залу, слегка отшатываясь от листьев, задевавших его лицо. Как и все жители Венеры, он боялся опасной жизни ее поверхности и не доверял ей.

С противоположного конца зала доносилось неприятное журчание и всплескивание падающей воды. На пороге другой комнаты, у решетки, Сэм остановился в изумлении.

Комната тоже была необычна. Растительные стены были сплошь покрыты цветами, от которых исходил тяжелый аромат. Пол комнаты был покрыт водой. Голубоватой водой на глубину примерно в один фут. В ее поверхности отражались цветы; некоторые из них плавали в ней. Крошечные рыбки мелькали среди плавающих листьев.

В голубой воде неподвижно висели несколько медуз, шевеля своей опасной бахромой.

Филигранный стеклянный мостик, необыкновенно хрупкий на вид, шел через бассейн. Один его конец находился у ног Сэма, другой оканчивался у низкой платформы, покрытой подушками. Среди подушек лежала женщина, опершись на руку, другая рука была опущена в воду. Волосы закрывали ее лицо. Их концы завивались. Волосы были бледного зеленовато-золотистого цвета.

Сэм узнал ее. Длинные линии тела Кедры Уолтон, ее ленивые движения, форма головы и рук — все это нельзя было не узнать, хотя лицо и было закрыто.

Почему она здесь, в башне Харкеров, и почему она вызвала его?

— Кедра? — сказал Сэм.

Она подняла голову. На мгновение голова Сэма закружилась. Она одновременно и была Кедрой, и не была ею. То же узкое длинное презрительное лицо с затемненными глазами и таинственным египетским ртом… но другая личность смотрела на него. Злобная, неуравновешенная, — подумал он сразу, уловив в ее глазах блеск.

— Нет, я Сари, — ответила бледноволосая женщина, улыбаясь своей зловещей улыбкой. — Кедра моя бабушка, помните?

Он помнил Сари Уолтон, прижавшуюся к плечу Захария Харкера когда-то давно, когда Захария говорил с ним об убийстве Робина Хейла. Сэм тогда едва заметил ее. Он быстро порылся в памяти — первое, что ему бросилось в глаза — антагонизм. Антагонизм между Сари и Кедрой, скрытый, но мощный. Вот что он понял, когда две прекрасные женщины посмотрели друг на друга.

— И что это значит? — сказал он. Он хорошо знал это. Джоэль Рид не мог помнить сцену, в которой участвовал Сэм Рид. Значит, она знает, кто он. Значит, знает и то, что он бессмертный.

— Идите сюда, — сказала Сари, подзывая его жестом своей белой руки, с которой капала вода. Она села среди подушек, подогнув ноги; Сэм с сомнением посмотрел на стеклянный мостик.

— Он вас выдержит. Идите. — Голос ее звучал насмешливо.

Мостик выдержал, хотя и отвечал слабым звоном на каждый его шаг. По знаку Сари Сэм с сомнением сел рядом с ней на подушку, держась напряженно, всем своим видом отвергая эту экзотическую обстановку.

— Как вы меня нашли?

Она рассмеялась, склонив на бок голову, так что зеленовато-золотистые волосы закрыли ее лицо, как вуаль. Что-то в ее взгляде и ее смехе совсем не понравилось ему.

— Кедра следила за вами все прошедшие сорок лет, — сказала она. — Думаю, вас обнаружили по запросу в архив. Кто-то затребовал снимок вашей сетчатки. Во всяком случае, вас нашли.

— Почему здесь нет Кедры?

Она снова рассмеялась.

— Она не знает. Вот почему. Никто не знает, кроме меня.

Сэм задумчиво рассматривал ее. В глазах ее был вызов, в поведении — непредсказуемая капризность. В прежние дни он знал одно решение таких проблем. Быстрым движением он схватил ее за руку и рванул так, что она утратила равновесие и гибким движением упала на колени; изогнувшись, невероятно гибкая, она рассмеялась.

Какая-то мужская агрессивность и уверенность были в том, как она взяла его голову в руки. Он позволил ей сделать это, но поцеловал свирепо, а затем оттолкнул и посмотрел на нее.

Она снова рассмеялась.

— Кедра вовсе не глупа, — сказала она, проводя пальцем по его губам.

Сэм вскочил, пнул подушку. Ни слова не говоря, он ступил на звенящий мостик и направился к выходу. Краем глаза он видел змеиное движение, с которым встала Сари Уолтон.

— Вернитесь, — сказала она.

Сэм не обманывался и не оборачивался. И тут же услышал слабый свист и почувствовал волну жара от выстрела игольчатого пистолета. Он мгновенно, чтобы не вызвать второго выстрела, остановился, не решаясь шевельнуться. Второй выстрел ожег ему ухо. «Слишком хороший выстрел», — подумал Сэм. Не поворачивая головы, он сказал:

— Ладно, я возвращаюсь. Бросьте оружие.

Послышался тупой стук о подушку, Сари негромко рассмеялась. Сэм повернулся и пошел к ней.

Подойдя, он наклонил голову и взглянул ей в глаза. Она ему не понравилась. Ему ничего в ней не нравилось, и меньше всего — самоуверенная агрессивность, испокон веков скорее присущая мужчине, чем женщине. Она выглядела такой хрупкой — как стеклянный мостик, и такой женственной, но она была бессмертной, и мир принадлежал ей и ее племени. Многие годы жизни позволили ей утвердиться в самоуверенности и злобности.

Или… возможно ли? Сэм задумчиво прищурился. У него начала формироваться мысль, на мгновение затмившая все остальные. В противоположность Кедре, это прекрасное хрупкое создание казалось удивительно незрелым. Вот оно — незрелость. Вот объяснение ее капризности, ее злобности, которую Сэм ощутил — и понял, что у бессмертных зрелость достигается в очень позднем возрасте. Вероятно, он сам далек от зрелости, но ранние испытания закалили его и придали черты взрослого.

Но Сари — защищенная, имеющая доступ к любым удовольствиям, обладающая почти божественной властью — неудивительно, что она кажется непостоянной, неуравновешенной. Вероятно, она никогда не станет уравновешенной, подумал Сэм. Ей никогда нельзя будет доверять. Но она уязвима, и уязвима больше, чем думает. И тут же в мозгу Сэма начал оформляться план, как использовать слабость противника.

— Садитесь, — сказал ей Сэм.

Она подняла руки над головой и сорвала плод, похожий на виноградную гроздь. Ягоды были почти прозрачны, в крошечных шариках виднелись голубоватые семена.

Сари улыбнулась и опустилась на колени с гибкостью кошки, как будто у нее совсем не было костей.

Сэм посмотрел на нее сверху вниз.

— Ладно, — сказал он. — Почему именно вы вызвали меня сюда? Почему не Кедра?

Сари положила в рот бледный прозрачный шарик и раскусила его, выплюнув затем синие семечки.

— Кедра не знает. Я уже говорила вам, — она посмотрела на него из-под густых ресниц. Глаза у нее были несколько светлее, чем у Кедры. — На этой неделе она в башне Невада.

— Вы известили ее?

Сари покачала головой, слегка взмахнув своими роскошными невероятными волосами.

— Никто, кроме меня, не знает. Я хотела вас видеть. Если бы Захария знал — он был бы в ярости. Он…

— Захария приказал усыпить меня сонным порошком, — нетерпеливо прервал ее Сэм, желая прояснить ситуацию. — Была ли Кедра с ним?

— Захария приказал отравить вас, — поправила Сари с улыбкой. — Он думал, что вы умрете. Кедра возражала. У них из-за этого была ужасная ссора. — Казалось, что она наслаждается этим воспоминанием. — Кедра настояла на сонном порошке, — сказала она, спустя мгновение. — Никто не понял, почему. От вас для нее не было пользы — ни от живого, ни от мертвого, ни от молодого, ни от старого…

Голос ее затих; она сидела, сжимая в руке прозрачный плод и не двигалась. У Сэма возникло ошеломляющее подозрение; он опустился перед ней на колени, поднял ей голову и заглянул в ее глаза.

— Наркотик! — негромко сказал он. — Будь я проклят! Наркотик!

Сари захлебнулась смехом, потерлась о его плечо лбом, в глазах ее появился странный блеск, безошибочно указывавший на ее порок.

Это объясняло многое: ее неуравновешенность, непонятное равнодушие, тот факт, что она еще не осознала удивительной молодости Сэма.

«Как странно, — подумал он. И как знаменательно: оба человека, которые помнили его, жили во власти наркотических иллюзий».

Сари оттолкнула его. Она положила фрукт в рот, выплюнула семечки и улыбнулась ему злорадной усмешкой, за которой ничего не скрывалось. Да, его необъяснимая молодость не удивляла ее. Она привыкла видеть вокруг себя десятилетиями неизменяющиеся лица. И под влиянием наркотиков принимала все окружающее без вопросов. Но в любой момент в ее голове могло проясниться. А Сэму еще нужно было узнать очень многое.

— Кедра заменила яд сонным порошком, — сказал он. — Приказала ли она следить кому-либо за мной после этого?

— Она хотела — и Захария приказал. Но когда ее люди отправились на поиски — вы исчезли. И с тех пор о вас ничего не было известно. Где вы были, Сэм Рид? Я думаю, вы мне нравитесь, Сэм. Мне кажется, я понимаю, почему Кедра хотела отыскать вас и вылечить. Я…

— Что вы делаете здесь, в доме Харкеров?

— Я здесь живу, — рассмеялась Сари, но в смехе ее звучала какая-то неприятная нотка. Она неожиданно сжала гроздь плодов в своей узкой руке. — Я живу здесь с Захарией. Но он хочет Кедру. А когда не может ее иметь, довольствуется мною. Мне кажется, я когда-нибудь убью его. — Она вновь улыбнулась, и Сэм подумал, а знает ли Захария о ее чувствах, и о том, что она — наркоманка? Он сомневался в этом. Эта комбинация взрывоопасна.

Он начал осознавать, какая возможность открывается перед ним, но позже знакомые сомнения охватили его…

В конце концов, какие это возможности? Что открывается за событиями, происшедшими с ним после пробуждения? Есть ли разумное объяснение появлению наблюдателя в переулке? Тот человек знал, что происходит.

— Почему вы послали за мной? — спросил у женщины Сэм.

Сари опустила руку в воду, чтобы смыть сок. Он дважды задал свой вопрос, прежде чем она его услышала. Посмотрев на него, она улыбнулась своей отсутствующей улыбкой.

— Я любопытна. Все время слежу за частными сыщиками Кедры. Она не знает. Когда я услышала, что они обнаружили вас… я подумала, что смогу вас использовать. Против Кедры и против Захария. Я пока еще не решила. Потом подумаю. Но сейчас я думаю о Захарии. И о Харкерах. Я ненавижу Харкеров, Сэм. Всех Харкеров. Даже себя ненавижу, потому что я наполовину Харкер. Да, думаю, я использую вас против Захария.

Она наклонилась вперед, задев зелено-золотистыми волосами лицо Сэма, и сказала, глядя ему в глаза из-за густых ресниц:

— Вы ведь тоже ненавидите Захария, Сэм. Должны ненавидеть. Он хотел вас отравить. Как вы думаете, что больше всего ранит его? Теперь, когда Кедра знает, что вы живы и молоды… Молоды? — в кратковременном раздумье ее брови сдвинулись. Но эта тема требовала умственных усилий, а она не была способна на них. Мозг ее сейчас мог работать лишь на самом примитивном уровне, автоматически, без сознательных усилий.

Неожиданно она откинула голову и рассмеялась.

— Как замечательно! Я накажу их обоих! Захария будет ждать, пока вы не наскучите Кедре, теперь, когда вы снова живы. А Кедра не сможет получить вас — она не знает, где вы. Вы можете спрятаться, Сэм? Куда-нибудь, где вас не найдут люди Кедры? О, пожалуйста, Сэм, спрячьтесь! Ради Сари. Сари будет так счастлива.

Сэм встал. Мостик музыкально звенел под его ногами в сопровождении смеха Сари. В лицо ему дул ароматный ветерок, когда он шел по решетчатому залу. Лифт ждал там, где он его оставил. Когда он вышел из лифта, внизу никого не было. Он прошел над потоком и вышел на улицу.

Как в тумане, вступил он на ближайший путь и позволил везти себя куда угодно.

Происшествие имело все качества сна, и ему пришлось убеждаться в его реальности. Но сознание счастливой возможности не оставляло его.

У Харкеров есть уязвимое место, о котором они даже не подозревают — Сари. А за нею скрывается еще большая слабость, если Сари действительно Харкер.

Она явно ненормальна. Наркомания и незрелость лишь частично объясняют неуравновешенность, которая составляет самую сущность ее натуры. Это открывало новые горизонты перед мыслями Сэма. Значит, даже бессмертные уязвимы, даже в их наследственности есть слабые места.

Есть два возможных пути, на которых он сможет подстеречь Харкеров. Оба пути требуют дополнительного изучения. Этим можно заняться позже.

Самое важное сейчас — скрыться. И чем больше Сэм размышлял, тем больше он склонялся к тому, чтобы посетить колонию, где правит Робин Хейл.

Джоэль Рид? Никто не знает о Сэме, кроме Сари. Надо действовать побыстрее.

Так он и поступил.

Самое удивительное в колонии заключалось в том, что она не могла находиться на дне моря.

Ни разу после отъезда из башни над головой Сэма не было открытого неба.

Вначале — империумный купол башни и миля воды над ним. Потом — самолет с его обшивкой из металла и пластика. Затем — большие шлюзы колоний с приспособлениями для борьбы с инфекцией — ультрафиолетовым излучением, распылителями кислоты — и вот он стоит на почве Венеры, над головой его прозрачный империумный купол отбрасывает радужные отражения, когда его освещает выходящее из-под толстого слоя облаков солнце. Воздух был тот же самый. В атмосфере Венеры мало кислорода и много двуокиси углерода; она пригодна для дыхания, но не очень приятна. Здесь, под куполом, ингредиенты атмосферы тщательно сбалансированы. Конечно, это кажется необходимым, как кажется необходимым и купол, для защиты от плодовитого безумия, заполнявшего поверхность Венеры. Флора и фауна тянулись к свету, убийственно пуская корни, рассеивая семена, производя детенышей в окружающей среде, настолько плодотворной, что она сама себя выводила из равновесия. На берегу стоял старый форт — крепость вольного товарищества Думпен. Она была переоборудована. И тоже была покрыта империумом — большим куполом в четверть мили в диаметре. Тут и там располагались небольшие домики без всяких попыток планировки. Дома были всех форм, размеров и цветов. Не было излишеств. На всей колонии лежал чуть заметный отпечаток потертости.

Открытой земли под куполом не было видно. Вся поверхность была покрыта пластиком. Защита от растительности? Возможно. В больших гидропонных бассейнах росли сады, несколько резервуаров содержали стерилизованную воду и почву. Люди неторопливо работали. Похоже на систему.

Сэм пошел по дороге, следуя за знаком с надписью «Администрация». Слабая агорафобия преследовала его. Всю жизнь он провел под прозрачным куполом, зная о лежащей сверху толще воды. Теперь сквозь прозрачный купол пробивались лучи солнца, и это освещение не было искусственным, хотя казалось плохой имитацией ламп дневного света в башнях.

Мозг Сэма напряженно работал. Он тщательно рассматривал все увиденное, оценивая и классифицируя факты и впечатления в ожидании момента, когда все это понадобится. На время он отодвинул в сторону Сари и Харкеров.

Пусть эти идеи созревают. Самый важный вопрос теперь — кто предстанет перед Робином Хейлом? Сэм Рид или же его сын? Он не считал, что чем-то обязан Хейлу. Сэм никогда не мыслил такими категориями. Единственное, что его занимало — это вопрос: а выгодно ли это Сэму Риду? Колония все еще казалось многообещающей.

Девушка в розовом халате, склонившаяся к резервуару с растениями, взглянула на него, когда он проходил мимо. Любопытно было видеть, какое воздействие производит даже рассеянный солнечный свет на жителей поверхности. Кожа ее была кремовой, а не молочно-белой, как у Сари. У девушки были короткие каштановые волосы, глаза карие, отличающиеся от глаз жителей башни. Империумный купол тоже закрывал ее всю жизнь, но через него пробивался свет солнца, а к воротам рвались джунгли — голодные живые джунгли, а не мертвый вес морской воды. По ее глазам было видно, что она сознает это.

Сэм слегка задержался.

— Где расположена администрация? — спросил он.

— Вам сюда, — у нее был приятный голос.

— Вам здесь нравится?

Она пожала плечами.

— Я здесь родилась. В башнях, должно быть, удивительно. Но я там никогда не была.

— Вы бы даже не заметили разницы — ее нет, — заверил ее Сэм и пошел дальше с беспокойными мыслями в голове. Она родилась здесь. Ей больше двадцати лет. Хорошенькая, но не совсем в его вкусе. И тут в голову ему пришла мысль, что если в ней есть хоть что-то от тех качеств, которые ему нравятся в женщинах, он может подождать ее дочери или внучки — если тщательно выбирать родителей. Бессмертный может выращивать людей, как смертный выращивает породу элегантных кошек или беговых лошадей. Он подумал над этим, создавая себе гарем не только в пространстве, но и во времени. Должно быть, это прекрасно.

Губернатор колонии должен был быть занят. Однако не был. Через минуту после того, как Сэм сообщил свое вымышленное имя, дверь открылась, и он вошел в кабинет Робина Хейла.

— Джоэль Рид? — медленно произнес Хейл. Взгляд его был проницательным, и Сэму потребовалось вся сила воли, чтобы встретить его уверенно.

— Да, Сэм Рид был моим отцом.

— Садитесь.

Сэм смотрел на Хейла. Как будто они виделись вчера. Хейл очень мало изменился, но не настолько мало, чтобы глазу было трудно это уловить. Голос говорил об этом. Но это был все тот же худой, загорелый, спокойный человек, привыкший к терпению из-за лет, оставшихся позади и столетий, лежащих впереди.

Изменение было временным, но от этого не менее реальным. Не было спокойного энтузиазма в голосе и манерах, которые помнил Сэм. То, к чему он стремился с такой надеждой, когда они расстались, теперь осуществилось, но окончилось неудачей. Впрочем, это такой кратковременный эпизод в жизни Хейла!

Робин Хейл помнил дни вольного товарищества, долгие военные годы, времена несколько поколений назад, когда последние остатки человечества были вольны заселять моря, либо смотреть в лицо опасности. Тогда это было дело, а не разбойничья романтика. Вольные товарищи начали кочевую жизнь, и они были последними кочевниками перед тем, как человечество ушло в убежище башен, в подводную оцепенелость. Башни стали могилой или маткой, — или и тем, и другим для людей Венеры, которые начали свою жизнь, как дикие кочевники на Земле.

— Вы доброволец? — спросил Робин Хейл.

Сэм пришел в себя:

— Нет.

— Я не знал, что у Сэма был сын. — Хейл по-прежнему смотрел на него спокойным задумчивым взглядом, который Сэму было трудно выдержать. Неужели бессмертный знает ответ, умеет увидеть правду, несмотря на его маскировку? Возможно. Но к нему это не относится. Он еще не стал бессмертным в том смысле, как эти — он не привык к взгляду долгоживущего, не узнал еще жизнь так, как они.

— Я сам до последнего времени не знал этого, — сказал он. — После скандала с колонией моя мать сменила фамилию.

— Понятно, — голос у Хейла был уклончивым.

— Знаете ли вы, что случилось с моим отцом?

Это был опасный поворот. Если Хейл скажет: «Да, вы Сэм Рид» по крайней мере исчезнет неопределенность. Но Хейл не сказал этого. Впрочем это не означало, что он не узнал Рида.

Вольный товарищ покачал головой.

— Он был усыплен сонным порошком. Думаю, сейчас он мертв. У него было много врагов — особенно после скандала.

— Я знаю. Вы… вы должны быть одним из них.

Хейл снова покачал головой, слегка улыбнувшись. Невозможно любить или ненавидеть эфемерных короткоживущих. Временное раздражение — вот самое худшее, что они могут вызвать. Тем не менее, Сэм не собирался открываться. У олимпийцев есть божественная прерогатива — быть непредсказуемыми. Зевс бросал свои молнии, повинуясь случайным порывам.

— Это не была вина Сэма Рида, — сказал Хейл. — Он не мог не стать мошенником. Это у него врожденное. И, во всяком случае, он был только орудием. Нет, я не ненавижу Сэма Рида.

Сэм глотнул. Что ж, он сам напрашивался на это. Он решительно перешел к следующему пункту.

— Мне нужен ваш совет, губернатор Хейл. Я лишь недавно узнал, кто я. Я знаю, что мой отец был мошенником и банкротом, но правительство отыскало его следы и оплатило все его долги — верно?

— Верно.

— Он ничего не оставил мне — даже имени. Но я произвел расследование. Существует ценное имущество, которым обладал мой отец перед тем, как уснул, и которое не могло быть отобрано у него. Документы на землю. Сорок лет назад правительство выдало ему патент на центральные области Венеры, и этот патент до сих пор сохраняет силу. Я хочу знать, стоит ли он сейчас хоть что-нибудь?

Хейл постучал пальцем по столу:

— Почему вы пришли ко мне?

— Отец был с вами, когда началась колонизация. Я считал, что вы знаете. Вы должны это помнить — вы ведь бессмертный.

Хейл сказал:

— Я, конечно, знал об этом патенте. И пытался перехватить его. Но он был на имя вашего отца. А такие патенты не подлежат отмене. У правительства есть для этого причины. Колонии на Венере полностью зависят от башен, и в случае необходимости их легко отрезать от источников снабжения. Значит, вы унаследовали этот патент.

— Он чего-нибудь стоит?

— Да. Харкеры немало заплатят вам за сокрытие этой информации.

— Харкеры? Почему?

— Чтобы я не смог основать новую колонию, — сказал Хейл, и руки его, лежавшие на столе, медленно раскрылись. — Вот почему. Я основал эту колонию после того, как ваш отец… после того, как он исчез. Я пошел вперед. Начинали мы с маленькой группой тех, кто верил в меня. Мало кто из них осталось в живых. Жизнь тут вначале была нелегкой.

— Сейчас она не кажется такой, — заметил Сэм.

— Сейчас? — Она и есть не такая. Колония ослабла. Но видите ли… Харкеры пытались мне помешать основать колонию — и не смогли. А после того, как колония появилась, они не посмели дать ей погибнуть. Они ведь тоже хотят со временем колонизировать Венеру и не желают, чтобы психологический эффект от гибели нашей колонии помешал им. Они не хотят, чтобы мы погибли, но и не дают нам двигаться вперед. И вот…

— Вот?

— Истощение. Мы тяжело трудились в первые годы. Мы не победили джунгли, но мы положили начало. Мы расчистили место и построили колонию. Мы сражались за каждый шаг, и джунгли пытались отбросить нас назад. Но мы продолжали идти вперед. И когда мы были готовы основать новую колонию, Харкеры помешали нам.

Они лишили нас снабжения.

Они лишили нас добровольцев.

В соответствии с договором, мы должны давать ежегодную прибыль. Иначе правительство имеет право взять руководство колонией в свои руки. Они не смогли отстранить меня, но зато смогли сделать так, чтобы колония не давала прибыли. Вот что они сделали тридцать лет назад. С тех пор правительство распоряжается здесь, поддерживая статус кво.

Они управляют. Они дают нам ровно столько припасов, чтобы мы не погибли. Но этого недостаточно, чтобы мы смогли пойти вперед. Они не хотят, чтобы мы шли вперед из-за риска неудачи. Они хотят подождать, пока не будет никакого риска. А это время никогда не наступит.

Хейл смотрел на Сэма и в его глазах разгорался гнев. Говорил ли он с Джоэлем или с Сэмом? Трудно сказать. Но он сказал, несомненно, больше, чем сказал бы случайному посетителю.

— У меня связаны руки, — продолжал Хейл. — Номинально я губернатор. Но здесь все остановилось. Если бы у меня был другой патент… если бы я мог начать другую колонию… —- Он замолчал, глядя на Сэма из-под сдвинутых бровей. — Но мне не дадут патент. Понимаете теперь, как важен ваш патент. Харкеры немало заплатят вам за него.

Так вот в чем причина. Вот почему он так много сказал. Хейл кончил, но он не смотрел на Сэма. Он неподвижно сидел за своим столом и ждал. Но не просил и не спорил.

Что он мог предложить стоящему перед ним человеку? Деньги? Но Харкеры дадут больше. Участие в колонии? К тому времени, когда она начнет приносить прибыль, любой короткоживущий будет давно мертв.

Неожиданно Хейл сказал:

— Начну заново. Я не смогу вам много заплатить; могу взять патент взаймы — но прибыли придется ждать долго. Вначале потребуется очень много денег. На Венере колонии должны расширяться. Это единственный путь. Теперь я знаю.

— А если вы потерпите поражение? Ведь тогда правительство снова приберет руководство к рукам, и все придется начинать сначала?

Хейл молчал.

Сэм задумчиво произнес:

— Вам понадобятся большие средства, чтобы начать новую колонию. Вы…

— Не спорю, — отозвался Хейл. — Я сказал вам, что Харкеры дадут больше.

Настала очередь Сэма помолчать. Десятки возможностей возникали в его мозгу — десятки возможностей раздобыть деньги, перехитрить Харкеров, развернуть пропаганду и сделать следующую колонию успешной, несмотря на противодействие. Он сумеет сделать это. Перед ним теперь все время в мире.

Хейл следил за ним, и через фантастическое усилие, с которым он говорил раньше, начала пробиваться надежда. Сэм снова удивился этому человеку. Со всей своей долгой жизнью, со всей своей зрелостью, которая была результатом жизненного опыта, он однажды обратился к Сэму Риду и готов был обратиться снова, а ведь Сэм Рид для него — короткоживущий, невзрослый до степени детскости с точки зрения бессмертного. Хейл признавался, что его любимые детища потерпят неудачу, если ему не поможет этот короткоживущий человек с кошачьим кругозором.

Почему?

Смутная параллель с социальной историей Старой Земли пришла в голову Сэму. Когда-то Сэм вычитал теорию о том, что в давние времена на Земле монгольские орды были настолько обессилены своей быстрой экспансией, что уже больше не могли играть активную роль в истории. Со всеми ресурсами, которыми располагала их территория, народ сам по себе не в силах был что-либо сделать — если не появятся какие-либо люди с инициативой.

Возможно, то же самое произошло и с Робином Хейлом. Он был единственным живым человеком, который сражался вместе с вольными товарищами. Растратил ли он за эти суровые годы свою инициативность?.. Он располагал столетиями опыта, знаний, аккумулированной зрелости, но у него не было единственного качества, которое бы позволило все это пустить в ход.

Этим качеством в изобилии обладал Сэм. А вдруг он единственный им обладает?! У Хейла долгая жизнь, но нет воли для ее применения. У остальных бессмертных достаточно инициативы, но…

— Если мы будем ждать согласия семей, то время для действий никогда не наступит, — удивленно сказал вслух Сэм, как будто такая мысль никогда не приходила ему в голову.

— Конечно, нет, — Хейл был спокоен. — И, возможно, и сейчас уже слишком поздно.

Сэм едва слышал его.

— Они думают, что правы, — продолжал он, исследуя новую концепцию. — Но они не хотят перемен. Они будут ждать до тех пор, пока не поймут, что ждали слишком долго, и тогда, может быть, они будут даже слегка рады этому. Они консервативны. Люди у власти всегда консервативны. Любое изменение для них к худшему.

— Это относится и к населению башен, — сказал ему Хейл. — Что мы можем предложить им такого, что сравнилось бы с тем, что они имеют? Комфорт, безопасность, цивилизованная жизнь? А у нас — опасности, тяжелая работа и надежда через столетия создать такие условия, которыми они окружены сейчас под водой без всяких усилий. Никто из них не доживет до плодов своего труда, даже если они поймут необходимость изменений.

— Однажды они отозвались, — задумчиво напомнил Сэм. — Когда мой отец предложил первый план колонии.

— О, да, есть множество недовольных. И они понимают, что теряют. Но одно дело — говорить о романтике и приключениях, и совсем другое — испытывать реальные опасности и тяжесть работы. Этим людям не хватает толчка. Пионеры становятся пионерами потому, что условия дома невыносимы или потому, что условия в другом месте выглядят более обещающими или… если появляется Грааль, Святая Земля или что-нибудь в этом роде. Здесь дело идет о спасении человеческой расы, но не о ясной и видимой цели.

Сэм поднял рыжие брови.

— Спасение человеческой расы? — повторил он.

— Если колонизация не начнется теперь или в ближайшее время, она никогда не начнется. Наши запасы кориума станут слишком незначительными, чтобы поддерживать ее. Я говорил это снова и снова, пока эти слова автоматически не стали вылетать, как только я открываю рот. Через несколько столетий человеческая раса придет к своему концу в своих безопасных матках — башнях. Истощатся ресурсы, и истощится воля к жизни. Но семьи сопротивляются каждому моему ходу и будут сопротивляться, пока не станет совсем поздно. — Хейл пожал плечами. — Старая история. Мне говорят, что в башнях даже и думать не хотят об этом.

Сэм искоса смотрел на него. В голосе бессмертного звучала уверенность. Он верил Хейлу. И хотя судьба человеческой расы не слишком беспокоила Сэма, увеличение продолжительности жизни сделало для него жизненно важными следующие несколько столетий. К тому же у него были свои счеты с Харкерами. А в проекте колонизации поверхности таились неисчислимые возможности, если им будет руководить такой человек, как Сэм Рид.

У него начали формироваться блестящие идеи.

— Патент ваш, — резко сказал он.— Теперь слушайте…

…Робин Хейл закрыл за собой избитую дверь административного здания и медленно пошел по пластиковой дорожке. Над головой тусклая серость венерианского дня на короткие мгновения освещалась вспышками синего неба и солнца, проходившими сквозь прозрачный империумный купол. Хейл поднял голову и слегка сморщил лицо от яркого света, вспоминая старые дни.

Немного впереди него человек в коричневом комбинезоне неторопливо копал мотыгой что-то на грядке из сверхплодородной почвы Венеры. Он двигался спокойно, может быть чуть степенно, но было видно, что работать ему нравиться. Он поднял худое, с длинными челюстями лицо, когда Хейл задержался у плоского бассейна.

— Есть у вас минутка? — спросил Хейл.

Человек улыбнулся.

— Сколько угодно, — сказал он. — Что вас беспокоит?

Хейл поставил ногу на край бассейна и скрестил руки на колене. Старик удобно облокотился на мотыгу. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и слабые улыбки на их лицах говорили о чем-то общем. Только они, одни из всех живущих, помнили жизнь под открытым небом, смену дня и ночи, солнца и луны, естественный ритм мира, не руководимого человеком.

Только Логист помнил день, когда почва под открытым небом была смертельным врагом человека. Только он мог спокойно ковырять почву мотыгой, зная, что она не враг ему. Для всех остальных сам вид почвы представлял опасность; видимую и невидимую, известную и неизвестную — ядовитые грибы, бактерии с неизвестными возможностями, удивительные насекомые и крошечные зверьки, которые вырывались из своих нор под ударами мотыги. Конечно, эта почва была обеззаражена, но условности умирают с трудом. Никто, кроме Логиста, не любил эти грядки с открытой почвой.

Хейл не очень удивился, когда подумал, что узнает эту тощую фигуру, работающую мотыгой. Было это несколько недель назад. Он остановился у грядки, отослав своих подчиненных, а старик распрямился и бросил на Хейла острый иронический взгляд.

— Вы не… — с колебанием начал Хейл.

— Конечно, — Логист улыбнулся. — Мне давно нужно было явиться на поверхность, но хотелось закончить работу. Здравствуйте, Хейл. Как поживаете?

Хейл сказал что-то колкое. Логист засмеялся.

— Я привык к фермерской работе на Земле, — объяснил он. — Все время хотелось поработать. Сейчас я доброволец. Использовал собственное имя. Вы не заметили?

Хейл не заметил. Многое произошло с тех пор, как он побывал в Храме Истины и слушал голос, доносившийся из шара оракула. Глаз его не остановился на имени Бена Кроувелла, хотя списки добровольцев стали настолько редки в эти дни, что он мог процитировать их по памяти.

— Почему-то я не очень удивлен, — сказал он.

— И не должны. Мы с вами, Хейл, единственные оставшиеся в живых, кто помнит открытый воздух, — он принюхался и неодобрительно взглянул на империумный купол. — Мы — единственные, кто знает, что это такое. Вам встречались другие товарищи?

Хейл покачал головой.

— Я последний.

— Ну… — Кроувелл ударил мотыгой случайный росток. — Я в любом случае должен был оказаться здесь. Но неофициально. На вопросы не отвечаю.

— Вы не отвечали и в за́мке, — с обидой напомнил Хейл. — За последние сорок лет я был у вас не менее десятка раз. Вы не дали мне ни одной аудиенции. — Он посмотрел на Логиста, и неожиданная надежда зазвучала в его голосе. — Что заставило вас явиться сюда сейчас? Что-то должно случиться?

— Может быть. Может быть, — Кроувелл вернулся к мотыге. — Всегда что-нибудь случается — раньше или позже. Если ждать достаточно долго.

И это было все, чего Хейл смог от него добиться.

Сейчас, рассказывая Логисту о случившемся, Хейл вспомнил этот разговор.

— Поэтому вы явились сюда? — спросил он, закончив рассказ. — Вы знали?

— Хейл, я не могу ответить на ваш вопрос.

— Вы знали?

— Ничего не выйдет. Вы забываете: каждое достоинство имеет свои отрицательные стороны. Я обладаю не непогрешимостью, а предвидением — да и оно подвержено ошибкам, — Кроувелл казался слегка раздраженным. — Я не бог. Перестаньте думать, как жители башен. Они готовы снять с себя всякую ответственность. Это самое плохое в сегодняшней жизни Венеры. Даже сам бог не может изменить будущее — по-прежнему знать, что происходит. В то мгновение, как он вмешивается, он вводит в уравнение новый случайный фактор.

— Но…

— О, я вмешивался один или два раза, — сказал Логист. — Даже убил однажды человека, потому, что знал — если он останется в живых, это принесет большие бедствия. И я был прав в том случае. Но я не вмешиваюсь, если не могу помочь. Когда я вмешиваюсь, я сам становлюсь случайным фактором, и, поскольку сам включаюсь в уравнение, мне уже невозможно представить его и себя целиком и со стороны. Я не могу предсказывать свои реакции — понимаете?

— Более или менее, — задумчиво сказал Хейл. — Но вы говорите, что вмешиваетесь, когда должны это сделать.

— Только в крайних случаях. И потом, старайтесь, чтобы события развивались естественно. Главное — сохранять равновесие. Если я делаю шаг вправо, равновесие сдвигается в этом же направлении. Поэтому я затем стараюсь сделать шаг в противоположном направлении — и икс остается равным иксу. Если я добавляю игрек с одной стороны — то стараюсь вычесть игрек с другой. Я согласен, что с того места, где вы сидите, это не кажется очень разумным, но с моего насеста — это совсем другое дело. Еще раз повторяю — я не бог.

Он помолчал, вздохнул и посмотрел на империумный купол, где виднелась полоска голубого неба, освещенного солнцем.

— Чего хочет Рид? — спросил он. — У него есть какие-то замыслы? Какие?

— Не знаю, зачем говорить вам, — раздраженно заметил Хейл. — Вы, вероятно, знаете об этом больше меня.

Логист слегка ударил кулаком по рукоятке своей мотыги.

— Я не могу сказать вам, что знаю — и по очень важным причинам. Однажды, может быть, я вам объясню. А сейчас мне бы хотелось знать, чего хочет молодой Рид.

— Мы посмотрели карты. Его патент охватывает территорию почти в триста миль, причем около ста миль приходится на морской берег. Я прежде всего проверил это, потому что там, на берегу, стоит один из фортов вольного товарищества. Это прекрасная база. Я помню, что это место выбрали из-за гавани. Цепь островов покрывает ее петлей, изгибаясь к западу.

Несмотря на самообладание, Хейл заговорил быстрее.

— Там не будет империумного купола над колонией. При колонизации мы будем адаптироваться. Невозможно иметь сбалансированную экологию, когда внутри одна атмосфера, а снаружи — другая. Но нам, конечно, будет нужна защита от поверхностной жизни. Я думаю, лучше всего нас защитит вода. Острова представляют собой естественные каменные ступени. Мы, один за другим, будем брать их под контроль и переходить к следующим.

— Гм… — Логист задумчиво сморщил длинный нос. — Ну а что остановит семьи от тех же фокусов, при помощи которых они убили эту колонию?

Хейл закашлялся.

— Посмотрим, — сказал он.

…Даже наступление ночи имеет странное экзотическое очарование для выросшего в башне человека… Сэм сжимал ручки сиденья в самолете, несущем его обратно в башню Делавэр, и зачарованно смотрел на собиравшуюся над морем тьму. Атмосфера Венеры изменчива и коварна, самолеты летают здесь только по необходимости, да и то полеты их коротки. Поле зрения Сэма было ограничено, но он видел в надвигающейся тьме далекое сияние подводной башни. Этот свет появился из-под воды, и он ощутил необъяснимое эмоциональное тяготение; этот свет внизу был домом — безопасностью, удобством, музыкой, смехом. Колония, оставшаяся позади, казалась по контрасту безжизненным местом опасностей и поражений.

Так нельзя. Нужно подумать о чем-нибудь хорошем, чтобы противостоять унаследованным эмоциям, воспитанным жизнью в башнях. Пионера должны окружать плохие условия, а впереди должен маячить святой Грааль или Золотой Город. Толчок плюс тяга, — подумал Сэм.

Успех потребует кориума, добровольцев-энтузиастов и согласия Харкеров, даже их поддержки. Пока ничего этого не было, а действовать нужно быстро. В любой момент к нему может вломиться частная полиция, и из тьмы небытия явится вдруг Захария Харкер. У него мало денег, нет друзей, кроме старика, умирающего от наркотиков и старости, — и даже его дружбу ему надо покупать.

Сэм негромко рассмеялся про себя. Он почувствовал удивительную уверенность. Он верил в успех…

— …Первое, что я должен сделать, — сказал он Слайдеру, — это появиться перед публикой. Быстро. Так быстро, чтобы семьи не успели схватить меня. После этого станет ясно, что если я исчезну, то они ответственны за это дело.

Слайдер кряхтел и чихал. В маленькой комнатке было душно, но сравнительно безопасно. Пока Сэм остается здесь, в хорошо известном ему подпольном мире, ему не грозит опасность оказаться в крепости Харкеров. Но на этот раз мотивы его выступления должны быть совершенно другими.

— Дай мне выпить, — сказал в ответ Слайдер.

— У меня есть две тысячи кредитов, — заметил Сэм, пододвигая бутылку поближе. — И Хейл, возможно, наберет две тысячи. Вот с этого и начнем. Подскажите, как их лучше истратить. Мне понадобится телевизионное время и хороший специалист по семантике. Когда начнем, деньги к нам пойдут. И на этот раз я не собираюсь прятать их в какой-нибудь крысиной норе. Я вложу их туда, где они принесут максимальные прибыли.

— Куда? — спросил Слайдер, протягивая к бутылке руку.

— Во флот, — угрюмо ответил Сэм. — Новая колония будет островной. Нам нужна подвижность. Придется сражаться с морскими животными, укреплять и заселять острова. Потребуются хорошие корабли, оснащенные мощным оружием. Вот на что пойдут деньги.

Слайдер присосался к бутылке и ничего не сказал.

Сэм не стал ждать, пока его пропаганда начнет действовать — не было ни времени, ни денег для осторожного начала, что предпочел бы Сэм. Продолжительная кампания искусно созданных песен: восхваляющих славу наземной жизни, открытое небо, звезды, смену дня и ночи — это конечно было бы лучше; модная пьеса и новая книга с умело подчеркнутыми мотивами облегчили бы дело. Но на это не было времени.

Робин Хейл в выступлении по телевидению объявил о создании новой колонии на основе частного патента. И смело, открыто, потому, что не было возможности скрыть что-либо, было объявлено о связи с этим планом Джоэля Рида.

Джоэль с экрана открыто говорил об обмане своего отца:

— Я никогда не знал его, — сказал он, вкладывая в свои слова вею присущую ему убедительность. — Вероятно, многие из вас не поверят мне из-за моего имени. Я не хочу скрывать его. Я верю в свою колонию и не позволю ей потерпеть поражение. Думаю, большинство из вас поймет меня. Я не посмел бы явиться сюда под своим именем со всем его бесчестием, если бы не верил в успех. Ни один человек по имени Рид не посмел бы испробовать одно и то же дело дважды. Если колония потерпит поражение, это будет означать и мое собственное крушение, но я знаю, что попытка будет успешной!

В его голосе звучало спокойное убеждение, а его энтузиазм передавался слушателям. Он назвал свое подлинное имя. Многие поверили ему. Поверило достаточное для его целей число слушателей.

Те же побудительные мотивы, которые сделали успешным план первой колонии, действовали по-прежнему. Люди чувствовали, как смыкаются над ними башни. Они стремились к утраченному наследию, и их стремление давало Хейлу и Сэму достаточно средств для удовлетворения их первоочередных потребностей. Остальные ждали, пока их не убедят.

Сэм действовал, чтобы убедить и их.

Харкеры, конечно, не бездействовали. И после первых часов изумления они тоже начали действовать, и очень быстро. Но преимущество было не на их стороне. Они не могли открыто противостоять плану колонизации. Ведь считалось, что они за колонизацию. Они не могли позволить колонии исчезнуть на самом деле. Поэтому они могли лишь развернуть контрпропаганду.

Распространялись слухи о мутировавшей вирусной чуме, появившейся на поверхности; самолет, управляемый роботом, потерпел крушение на виду у телезрителей, разорванный на куски мощным атмосферным потоком. Все более усиливались толки об опасностях поверхности. Там слишком опасно!

И тут Сэм сделал следующий смелый шаг. Почти открыто напал на Харкеров. Он обвинил их в неудаче первой колонии.

— Действуют влиятельные круги, — заявил Сэм. — Которые хотят предотвратить колонизацию поверхности. Вы сами поймете почему. Все могут понять. Поставьте себя на место влиятельного человека, на место влиятельной группы. Если вы правите башней, разве вы не захотите, чтобы такое положение сохранилось? Неужели вы захотите изменений? Разве вы не будете предпринимать все, чтобы помешать людям, которые, подобно нам, предлагают освоение новых земель? — Сэм на экране наклонился, устремив на зрителей напряженный взгляд. — Разве вы не попытаетесь выбить из рук такого человека любой шанс? — Спросил он, уже ожидая, что его отключат, не дав договорить.

Но ничего не случилось. Возможно, техники были слишком ошеломлены. Возможно, даже Харкеры не решились открыто бросить вызов общественному мнению. Сэм продолжал, пока это было возможно:

— Я надеюсь, что продолжу работу на пользу новой колонии. Я работаю для себя, — да, но и для всех нас, кто не правит башнями. Пока я жив, я буду работать. Если завтра я вновь не выступлю с сообщением о наших новых планах, что ж, люди башен, вы поймете, почему.

Когда Сэм отключился, произнеся последние слова, на улицах башни Делавэр началось глухое гудение. Впервые за много десятилетий толпы вновь стали собираться у больших общественных экранов, и впервые в человеческой истории Венеры послышался голос толпы с башенных путей. Этот звук внушал благоговейный страх — слабейший гул, гул скорее удивления, чем угрозы, но гул, который нельзя было игнорировать.

Харкеры слышали его. И ждали своего времени. У них было так много времени, они могли позволить себе ждать.

Итак, пока что частная полиция не угрожала Сэму. Он делал быстрые шаги в укреплении своей позиции. Ему нужно было найти более прочную поддержку против Харкеров, чем эта паутина, основанная на непредсказуемом поведении масс. Его единственным ключом была Сари, Сари Уолтон, наполовину Харкер по крови и, несомненно, ненормальная психически. Почему? Сэм усиленно старался найти ответ на этот вопрос.

В архивах было очень мало материалов о бессмертных — только статистические данные, имена и краткие биографии. Конечно, благодаря своей долгой жизни, бессмертные избегали множества стрессов, которые приводили короткоживущих к неврозам. Но, может быть, их длительная жизнь вызывает новые стрессы, которые не может себе представить нормальный человек.

Сэм искал и думал, думал и искал. Он исследовал множество ниточек, но все они вели в тупик. Наконец, он обнаружил малоизвестный фактор, который выглядел многообещающим. Он не был окончательным, он лишь на что-то указывал. Но указывал на нечто любопытное.

Цикл воспроизводства бессмертных был очень любопытен. У них были периоды плодовитости, обычно разделенные интервалом от пятидесяти до семидесяти лет и охватывающие короткое время. Ребенок двух бессмертных всегда оказывался бессмертным. Но дети эти были очень слабыми. У них был очень высок уровень смертности, и большинство из них почти всю жизнь росли «под стеклом».

Сэм с интересом обнаружил, что во время рождения Сари Уолтон в семье Харкеров родился сын, мальчик по имени Блейз. Эти два ребенка были единственными выжившими потомками бессмертных башни Делавэр этого периода. И Блейз Харкер со временем исчез.

С увеличивающимся интересом Сэм изучал записи, отыскивая объяснения того, что случилось с ним. Даты смерти не было. Обычные записи об образовании, о различных обязанностях и предприятиях неожиданно обрывались примерно семьдесят лет назад. После этого ничего не было.

Сэм запомнил эти сведения с чувством глубокого возбуждения…

— …Вот что нужно сделать, — сказал вольный товарищ, отступая на шаг прибора. — Вот, смотрите.

Сэм неуверенно пересек падающую палубу и склонился к окуляру. Он чувствовал себя полупьяным в необычной атмосфере, в движущемся корабле, ощущая на лице влажный ветер. Так много открытого пространства вокруг, — даже легкий ветерок вызывал тревогу; в башне ветер не тот, что на поверхности.

Молочно-белая вода расстилалась вокруг них под молочным небом. На берегу большой остов разрушенного форта, казалось, пошатнулся под тяжестью овладевших им джунглей. Из зарослей доносился постоянный гул, сквозь который различались отдельные крики, свист, визг, рев невидимых животных. Море шумно льнуло к бортам корабля. Ветер странно звучал в ушах Сэма. Для рожденного в башне поверхность — труднопереносимое место…

Все прошло. Джунгли поглотили большие форты, а морские гиганты затонули у своих причалов. Но они не раскололись — теперь это стало ясно. Они просто заросли водорослями, к бортам их прилипли ракушки, но прочный металл оставался невредимым.

Хейл и Сэм осматривали берега Венеры, где раньше находились форты. Хейл знал эти форты, когда они еще жили. Он знал гавани, он и сейчас мог перечислить порты враждующих сторон и их суда. Два первых корабля, поднятые ими, были вполне пригодны для плавания. И в голосе, и в глазах Хейла появился энтузиазм.

— На этот раз нас не загонят под империум, — говорил он Сэму, хватаясь за перила и морщась, когда брызги ударяли ему в лицо. — На этот раз мы будем подвижны, чего бы нам это ни стоило.

— Дорого обойдется, — напомнил ему Сэм. — Больше, чем у нас есть. Больше, чем мы сможем получить, если только не предпримем чего-нибудь чрезвычайного.

— Чего именно?

Сэм задумчиво посмотрел на него, размышляя, пришло ли время открывать свои замыслы. Он уже несколько недель скрытно действовал, шаг за шагом ведя Хейла к решению, которое тот немедленно отверг бы при их первом знакомстве.

Сэм применял к текущим проблемам точно такие же методы, какие он применял — и почти инстинктивно — когда очнулся в переулке, ощущая запах сонного порошка. В предшествующие недели он быстрыми шагами прошел карьеру, параллельную его карьере в предыдущей жизни.

Вспоминая метод, примененный им к дону Малларду, Сэм тщетно пытался найти какую-нибудь хитрость, годную для Харкеров. Существовала параллель между оружием, которое находилось в руках Сэма, и тем, которое люди могли использовать против поверхности Венеры. В обоих случаях единственно пригодное оружие было либо слишком слабо, либо слишком сильно. Полное уничтожение не годилось, но единственная альтернатива оставляла соперника по существу не тронутым.

Сэм знал, что он должен либо отказаться от своих замыслов, либо предпринять такой решительный шаг, который будет означать или полный успех, или полное поражение.

— Хейл, — резко сказал он. — Чтобы получить достаточно кориума для колонизации поверхности, мы должны сделать что-нибудь такое, что никогда не делалось. Мы должны сбросить бомбы на башни.

Хейл искоса взглянул на него, затем рассмеялся.

— Вы шутите.

— Может быть, — Сэм пожал плечами и взглянул на форт на берегу. — Вы знаете что-нибудь получше?

— Я не знаю ничего хуже, — голос Хейла звучал резко. — Я по убийца, Рид.

— Вы были вольным товарищем.

— Это совсем другое дело. Мы…

— Вы сражались по приказам башен. При тех обстоятельствах вы участвовали в убийствах и грабежах. Проигрывая, башни откупались кориумом — перед угрозой бомбардировки. Вероятно, бомбардировка была блефом. Ни одна башня в действительности ей не подвергалась. Я тоже предлагаю блеф. Семьи будут знать это. Мы тоже будем знать, но мы их перехитрим.

— Каким образом?

— Что мы теряем? Преимущество на нашей стороне — они могут потерять все. Мы можем все выиграть.

— Но они знают, что мы не осмелимся на это. Население даже не воспримет нашу угрозу серьезно. Вы знаете жителей башен. Они… инертны. Они не поймут угрозу. Их невозможно убедить, что мы собираемся их бомбить. Они будут смеяться над нами. Раса пережила страх перед опасностью. Мы должны будем разбомбить одну башню и убить тысячи людей, прежде чем сумеем их убедить, что говорим серьезно. Я…

Смех Сэма прервал его.

— Я не уверен в этом. Мы все еще человеческие существа. Правда, уже много поколений не было ни войн, ни настоящей опасности, но люди по-прежнему просыпаются в страхе нападения, как первая обезьяна, решившая оторваться от ветки дерева. И ноздри людей по-прежнему раздуваются в гневе, потому что раньше им нужно было дышать — рот их был полон вражьей плоти. Не думаю, что мы совершенно изжили свои страхи.

— Я не сделаю этого, — коротко сказал ему Хейл. — Это заходит слишком далеко. Тут нет вопроса…

…Угроза, впервые прозвучавшая с экрана, была также поразительна, как сама бомба. На всех башнях на мгновение наступила мертвая тишина. Потом ропот. Потом смех.

Хейл был прав — частично. Никто не поверил в угрозу возобновления флота. Само существование колоний зависело от поддержки башен. Кто же осмелится бомбардировать свой источник снабжения? И даже если они окажутся такими безумцами, в первые минуты каждый житель решит, что угрозе подвергнется какая-нибудь другая башня, но не его собственная.

И тогда Сэм с общественных экранов назвал башню — Делавэр. Назвал время — сейчас! И цену — кориум.

И борьба началась вновь.

У Сэма было оружие, которое он запас до начала своего блефа — и которое придавало ему уверенность. Это было очень сильное оружие, но это просто означало, что он должен более искусно использовать его. Оно должно было принести успех. Это был пункт, после которого поворот назад становился невозможен.

Он отыскал Блейза Харкера.

При конечном анализе вся борьба сводилась к конфликту двух человек — Захария и Сэма. Семьи бессмертных правили башнями. Харкеры показали пример всем семьям — а Захария был главой клана Харкеров.

Захария мог отдавать, а мог и не отдавать себе отчет, где концентрируется главное напряжение, — но Сэм это знал. Он поставил все в надежде, что выиграет с помощью этого, и тщательно разработав свои планы, он перехитрил Захария

Он сознавал, конечно, что семьи, вероятно, составляют свои планы. В прошлый раз они не действовали до самого последнего момента, и в результате Сэм и все его намерения были отброшены, как ненужные обломки. На этот раз будет по-другому.

Блейза для Сэма отыскал Слайдер.

Получив это сообщение, Сэм как можно быстрее добрался до маленькой дурно пахнущей берлоги; когда он вошел, Слайдер покоился в объятиях сна рыжего дьявола. В течении нескольких минут он обращался к Сэму, называя его Клану, и говорил о старых преступлениях, которых Сэм даже не помнил.

Сэм дал Слайдеру выпить, и вскоре, когда наркотический туман рассеялся, огромное тело приподнялось на постели, хихикая и фыркая.

— По поводу этого Харкера, сынок, я достал тебе адрес. — Он передал Сэму бумажку с адресом.

Сэм устремился к двери.

— Минутку, сынок, подожди! Куда ты направился?

— К Блейзу.

— Ты никогда не попадешь к нему. Место охраняется.

— Проберусь!

— Тебе понадобиться для этого несколько недель. Придется отыскать кого-нибудь, кто берет взятки. Только тогда ты сможешь проникнуть в этот квартал. Тебе понадобятся первоклассные помощники. И нужно будет подумать об организации выхода. И еще…

— Ладно, ладно! Тогда выкладывай. Ты можешь мне помочь?

— Может быть. Попытаюсь.

— Начинай. Сколько времени потребуется? Я не могу ждать. Уложишься в три недели? — Он замолчал, прерванный громовым, все усиливающимся хихиканьем, распространявшим волны землетрясения по огромному туловищу под одеялом.

— Забудь, это малыш. Дело сделано, — Сэм удивленно посмотрел на него. Слайдер захлебывался собственным смехом. — Старые руки еще не потеряли мастерства, сынок. Не думай, что работа была легкой — но она сделана. Закрой ставни, выключи свет. Теперь жди.

Тусклый освещенный квадрат появился на дальней стене. По нему двигались тени, искаженные неровностями поверхности. Они смотрели фильм, снятый шпионской камерой, очевидно, укрепленной на уровне пояса человека, двигавшегося с непостоянной скоростью.

В первые секунды камера смотрела на железную решетку, очень близкую к объективу. Появились ноги в белых брюках, решетка открылась на несколько мгновений, и развернулся вид сада с многочисленными фонтанами. Очевидно, одна из крепостей бессмертных.

Вдруг скорость неожиданно увеличилась — человек побежал.

Остановка еще перед одной решеткой. Прутья решетки увеличились, стали туманными, растаяли — объектив прижали к двери и сквозь решетку смотрели внутрь. Там находился человек. К нему склонились еще двое. Человек боролся с двумя другими.

Неожиданно картина резко покачнулась, все предметы на ней размазались. Быстрый взгляд вперед, вдоль стен, мелькнул потолок, нахмуренное лицо, приближающееся к объективу. Поднятая рука, в которой что-то сверкнуло.

Изображение исчезло. Объектив вновь приближался к расплывающимся прутьям решетки, на этот раз очень медленно. Очень медленно в фокусе возникла комната. Все в комнате было мягким. Ковер глубоко проседал под ногами троих человек. Двое пытались надеть на молотящие их руки третьего смирительную рубашку.

Мало-помалу они побеждали. Все происходило в таких медленных движениях, что создавалось впечатление ритмичности странного балета, заранее отрепетированной сцены. Высокий человек со связанными руками бил себя по бокам, откидывая голову, дико и беззвучно хохотал.

— Это был Блейз Харкер, — произнес в наступившем молчании Слайдер. — Дай-ка мне выпить, сынок. Ты тоже выпей — тебе это необходимо…

— …Так и подошло к этому, — говорил Сэм тысячам слушателей. — Дайте мне кориум, на который мы имеем право — или получайте последствия.

Под всеми морями, под всеми империумными куполами то́лпы, затаив дыхание, смотрели на лицо Сэма, размноженное экранами.

Башня Делавэр. Здесь на улицах не слышалось ни звука — впервые, быть может, с момента сооружения башни, стало слышно глухое, мягкое гудение путей.

— Рид, вы глупец, — голос Захария звучал спокойно и медлительно. — Мы все знаем, что это блеф.

— Я ожидал такого ответа. Вероятно, вы не верите в мои слова. Времени мало — смотрите.

Его место заняло изображение сверкающего моря. Корабли были небольшими, но построенными со знанием дела. Выглядели они угрюмо. Ни один человек не показывался на палубах. Это были машины для разрушения, движущиеся вперед, чтобы выполнять свое предназначение.

Камера следовала за темным цилиндрическим предметом, выпавшим из последнего в линии корабля. Корпус бомбы находился в фокусе телекамеры. Бомба медленно и бесшумно скользнула в глубины венерианского моря. Она ударилась о дно, и тут же фокусировка изображения изменилась, чтобы можно было видеть весь взрыв. Далеко наверху, на флагманском корабле, Сэм поставил на место звукопоглощающие панели и повернулся к вспомогательному экрану.

— Кедра Уолтон отбыла из башни Монтана час назад. Она направляется в башню Делавэр.

Сэм инстинктивно посмотрел вниз.

— Она знает, что происходит?

— Вряд ли. Она узнает из общественных экранов в Делавэре.

— Получила ли Сари снадобье?

— Как только стало известно об отъезде Кедры из Монтаны. Сейчас она его принимает.

— Рид, вы уладили дело?

— Да, — ответил Сэм.

Сейчас Сари держит в руках наркотик, который в подходящий момент подсунул ей Сэм через свои подпольные связи. Но только к этому порошку было примешано еще одно снадобье.

Сейчас нервы Сари испытывали удар за ударом. Те узы, которые еще сдерживали ее мозг в рамках нормальности, порваны. Она готова к взрыву и ждет только события, которое предопределено условиями и окружением.

— Рид, — спокойно сказал Захария, — нас невозможно обмануть. Вы не разрушите Делавэр.

— Это была первая бомба, — сказал Сэм. — Мы направляемся к Делавэру. Каждые пять минут мы будем сбрасывать бомбу, пока не остановимся над вами, но и тогда мы не прекратим бомбардировку.

— Вы подумали о последствиях?

— Да, — сказал Сэм. — У нас есть радары и средства противовоздушной обороны.

Теперь Кедра должна направляться к крепости Харкеров. Она уже знает, что случилось. Она торопится помочь Захарии, которого она любила в течение столетий, и в этом кризисе она захочет быть рядом с ним.

— Еще бомбу, — приказал Сэм…

Снова послышался гул толпы.

Сэм сказал:

— Допустим, вы сдадитесь. Семьи кое-что потеряют — но не простые люди. Вы боитесь отпустить короткоживущих на поверхность? Боитесь, что там не сможете ими управлять?

— Любой человек, пожелавший отправиться в вашу колонию, волен сделать это, — сказал Захария. — Любой человек в башнях свободен.

— Время отвлеченных споров миновало, — произнес Сэм, понимая, что его голос звучит во всех башнях Венеры. — Слушайте! Заплатите нам кориумом, или мы разбомбим башню Делавэр!!!

— Вы не будете бомбить башню. При этом погибнет полмиллиона людей.

— Для вас это небольшая цена, чтобы помешать колонии, не так ли? Возможно, вы предпочтете погибнуть вместе с башней, но как остальные бессмертные Делавэра?

На экране появились другие комнаты советов — святыни больших семей башни Делавэр. Среди всех, кто там присутствовал, Сэм поискал Сари и увидел ее. Он хотел бы рассмотреть ее внимательней. Приняла ли она наркотик?

Она сидела неподвижно, но неожиданно ее руки, лежавшие на столе, яростно сжались — Сэм узнал то, что хотел.

— Ваш обман не подействует, — процедил Захария. — Ни один бессмертный не покинет башню.

— Значит, вы согласны скорее умереть, чем отдать немного кориума? — Осведомился Сэм. — Это ваше дело, оно касается лишь ваших семей, ваших жизней.

В комнате совета появилась Кедра Уолтон. Краем глаза Сэм уловил всплеск зеленовато-золотистых волос, когда Сари подняла голову, увидел, как напряглись ее плечи под сверкающим ливнем. Но глаза его были устремлены на Кедру.

Он был уверен, что так и произойдет. Между Кедрой и Захарией было слишком много десятилетий близости в прошлом, чтобы она не явилась сейчас.

Сэм перевел взгляд на Сари. Захария тоже — но слишком поздно. Он слишком поздно понял, что происходит, и не смог остановить ее.

Расчет времени оказался верным. Удар за ударом обрушивались на Сари, усиливая действия наркотика, подброшенного Сэмом.

Действия Сари были предопределены. Она ненавидела Захарию и Кедру. Наступило критическое мгновение.

Через секунду собрание бессмертных превратилось в сцену схватки, в попытках оторвать Сари от горла Кедры.

Сэм нажал кнопку и увидел, как его лицо появилось на экранах общественных телевизоров далеко внизу, в башнях.

Он крикнул:

— Харкер! Харкер! Я не могу связаться с вами! Включитесь!

Ответят ли бессмертные?

— Харкер! Харкер! Вы покинули башню?

Взорвалась еще одна глубинная бомба.

— Харкер, где вы? Если Харкеры бежали, кто остался у власти? Отвечайте мне!

Внезапно на экране появилось лицо Захарии. Он тяжело дышал, из длинной царапины на лице текла кровь. Но лицо его выражало ледяное спокойствие.

Он произнес:

— Мы не бежали из башни. Мы…

Он не закончил — его голос потонул в реве толпы.

Купол над ними по-прежнему дрожал от ударов бомб, и даже невозмутимые бессмертные казались испуганными.

Ужас заставил толпу взреветь. Люди требовали сдачи.

И тут Сэм сделал свою первую ошибку.

Он должен был отступить и позволить событиям идти своим путем. Но вид Захарии, даже в такой обстановке сохранившего ледяное спокойствие, принуждал его к желанию разбить это ровное, лишенное возраста лицо кулаком, вырвать признание поражения у этого несгибаемого бессмертного.

— Сдавайтесь немедленно! — ревел на экране Сэм. — Ни один Харкер не должен управлять! Дайте нам то, что мы просим, и покажите, что происходит в комнате совета.

Захария стал ясно виден, он наклонился вперед, глядя в бок на охваченную паникой толпу.

— У меня есть для вас новости, люди башен, — спокойно сказал он. — Вы в безопасности. Ни одна бомба не упала на башни — и не упадет. Джоэль Рид сказал, что никогда не видел своего отца. Он поклялся смыть позор со своего имени и дать нам еще одну возможность колонизировать поверхность, возможность, которой вас лишил Сэм Рид. Но этот человек и есть Сэм Рид! Мы нашли неоспоримые доказательства: отпечатки пальцев и снимки сетчатки глаза. Наши следователи не ошиблись. Сэм Рид, говорите с башнями. Говорите с людьми, которых вы обманули.

Снова на экране появилось лицо Сэма Рида. Он должен был ответить. Он знал, что. Он уже почти нащупал это.

И тут до него дошло! Захария сделал одну фатальную ошибку. Харкеры не привыкли к быстрому мышлению. Много столетий им не приходилось смотреть в глаза угрожающей опасности, оценивать ее и тут же инстинктивно выбирать наиболее безопасный путь: Захария был бессмертным. Он не мог думать так же, как короткоживущий.

Сэм рассмеялся:

— Нет, — сказал он. — Я не стану отрицать этого. Я сам приведу доказательства. — Харкер прав — я — бессмертный!

Сэм сделал паузу, чтобы все усвоили сказанное.

— Мне было сорок лет, когда мне в лицо бросили сонный порошок, — продолжал он. — В течение сорока лет я отсутствовал. Похож я на восьмидесятилетнего? А ведь мне восемьдесят лет!

— Смотрите на меня!!! — крикнул Сэм. — Вы же видите, что я не бессмертный. Я такой же человек, как и вы все. Ни у одного бессмертного нет такого телосложения, как у меня. Но я прожил восемьдесят лет.

Он помолчал, обратив на них свой острый гневный взгляд.

— Я был обычным человеком! Человеком, подобным вам. Но я жил на поверхности, и я совершил великое открытие. Я узнал, почему бессмертные не хотят колонизации поверхности. Вы все знаете, как они старались помешать нам.

Теперь я скажу, почему.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Когда Израиль вышел

Из Египта,

Безопасно прошел он

По дну моря;

Днем под облаками.

Ночью в огне…

…А перед ним шел

Господь…

Я вижу далекую страну,

Где я никогда не буду.

Сердце стремится туда,

Где не ступит нога,

В обетованную Землю.

Хаусман,

прибл. 1900 год.

Стена была раскрашена фресками, на которых фантастически зеленые моря омывали подошвы бархатисто-коричневых холмов. Давным-давно в раскаленном мире существовали такие берега. Художник, расписывавший стены, никогда не видел обнаженных холмов или разноцветных морей. Вымышленность рисунка становилась особенно ясной при взгляде на центр фрески, где виднелся квадрат настоящего моря и настоящего берега, поглощавшегося джунглями. По морю плыл корабль, от которого расходились У-образные лучи.

Два человека спокойно сидели в раскрашенной комнате и смотрели на экран, отражавший события, происходящие далеко наверху. Кедра Уолтон, полулежа на подушке в своем глубоком кресле, играла большим бриллиантом, не отрывая глаз от плывущего корабля.

— Вот они, бедные глупцы, — сказал очень тихо Захария Харкер. В одной руке он держал курильницу с тлеющей лозой и изредка проводил ею перед носом. Лоза, растущая на поверхности, капала смертельным ядом на всякое проходящее под ней существо. Высушенная и сожженная, она издавала слабый наркотический запах, который смягчал чувства и успокаивал мозг. Захария глубоко вдохнул дым и выпустил его на экран.

— На этот раз, — сказал он, — Сэм Рид откусил больше, чем сможет проглотить.

— Как вульгарно, — пробормотала Кедра, сверкнув улыбкой. Улыбка ее сверкнула буквально, поскольку она верно следовала моде. Ее тяжелые черные локоны были раззолочены, каждый волосок был покрыт тонким слоем золота и уложен в большую корону, которая, подобно шлему, возвышалась над ее узким египетским лицом. Даже брови ее представляли тонкие нити золота, и капелька золота свисала с каждой реснички.

— Вы выглядите отвратительно, — заверил ее, мигая, Захария.

— Конечно, отвратительно, но я должна была проверить, как далеко могу зайти. Каждая женщина…

— Смотрите, — Захария неожиданно выпрямился в кресле, глядя на экран. Кедра обернулась. На низком столике были расстелены карты. Она ненадолго задержала взгляд на них. Картина на экране казалась нереальной.

Корабль поворачивал к причалу внутри длинной дуги волнореза, белой линией выдававшегося в бледное море. На корабле было десять пассажиров, десять молодых мужчин и женщин, стремившихся к обещанному им бессмертию. Они быстрыми нервными движениями поворачивали головы, рассматривая странный верхний мир, который для жителей башен всегда означал опасность и романтику. Подобно юношам и девушкам, приносимым в жертву Минерве, они с возбуждением и восхищением смотрели на могучую стену джунглей, подходящую все ближе и ближе, и на низкие полирование белые стены колонии Плимут, окружавшие первый намеченный к покорению остров.

Из воды перед ними поднялся минотавр, но на этот раз он должен был быть принесен в жертву. В морях жило множество чудовищных ящеров; немногие из них имели названия, а тот, что поднялся из молочной воды перед кораблем, не был знаком ни одному зрителю. С огромной скоростью из воды на двадцать футов взметнулась темная блестящая шея. Вода, как рваный шелк, скатывалась с боков грандиозной арки. Чудовище раскрыло пасть, способную вместить человека, и засвистело. Пасть была усеяна рядами клыков, они торчали по бокам, сверху и с краев.

Над водой поднялся хор криков и воплей. Корабль накренился, а испуганные пассажиры устремились к заднему борту. Голова чудовища кинулась за ними, шея вилась за ней, как длинная веревка. Длинное гибкое тело было невероятно и грандиозно. Животное, по-видимому, выбрало в качестве жертвы девушку, стоявшую у борта. У девушки были желтые волосы, платье ее было красно-розовым, ярким пятном выделяясь на фоне бледного моря.

На мгновенье на маленьком корабле воцарился настоящий ад. И тут рулевой с небрежной и презрительной точностью наклонился и нажал кнопку. С обоих сторон корабля поднялся прозрачный империумный купол, его половинки со звоном сошлись наверху, надежно защитив пассажиров и экипаж.

Ныряющая голова тяжело ударилась о купол. Корабль накренился, глубоко погрузив империумную защиту в воду, люди покатились по палубе, сцепившись в клубок. Острие киля сверкнуло в дневном свете, и шея чудовища ударилась о него.

Пронзительный рев пронесся над водой, и усаженная клыками пасть чудовища повернулась к облакам. Его изогнутая шея резко распрямилась, и из горла фонтаном хлынула ярко-красная кровь, такая же по цвету, как и платье девушки.

Крик повторился из еще разинутой пасти. Темная шея дважды ударилась о поверхность воды и погрузилась. На месте ее погружения остался алый круг.

Корабль выпрямился и направился к пирсу.

Кедра рассмеялась, расправляя карты.

— Этот рулевой! — сказала она. — Как все это ему наскучило! Я не удивилась бы, узнав, что Сэм Рид нарочно пригнал его сюда, чтобы поразить своих новых добровольцев. У них теперь будет, о чем рассказать.

— Не следует недооценивать Сэма Рида, моя дорогая, — сказал Захария, снова поднося к носу кадильницу. — Он так и сделает, если увидит в этом выгоду. Он очень опасен, Кедра… И не из-за этой своей изобретательности, а из-за безответственности.

Кедра качнула своими сверкающими золотистыми волосами.

— Вы правы, конечно. В сущности, нам не до смеха. Кто мог подумать, что он зайдет так далеко? Я думаю, что если что-нибудь помешает ему, и он не найдет законного выхода, то пойдет на любое беззаконие. Перед нами сложная проблема, Захария.

— Значит, ваше отношение к нему изменилось, дорогая?

Она не подняла головы, услышав его вопрос. Наоборот, она смешала карты и отыскала в них повешенного человека. Эта карта, как и все остальные, была прекрасно сделана. Повешенный человек свисал с Т-образного дерева на фоне расшитого занавеса. Золотой нимб окружал его голову с рыжими волосами и строгим лицом. Кедра подняла карту и задумчиво посмотрела на рисунок.

— Не спрашивайте меня об этом, Захария.

— Но нам придется искать ответ, моя хорошая. И сейчас это уже не мимолетный каприз. Этот человек — бессмертный.

— Я знаю.

— Вы знаете, кто он?

Она быстро подняла голову.

— А вы?

Захария кивнул, вдохнул дым и развеял облачко перед лицом. Потом он сказал:

— Он Харкер, Кедра. Вы знаете историю Блейза?

— Теперь — да. Вероятно, все знают. Сэм оставил немного места для воображения, когда решил уничтожить престиж Харкеров. А он сам знает об этом, Захария?

Бессмертный негромко рассмеялся.

— Прекрасный парадокс. Нет, он не знает. Он вкладывает огромную энергию, стараясь дискредитировать нас так, чтобы никто больше не верил Харкерам. Когда же он поймет, что его собственное имя будет уничтожено, мне приятно будет взглянуть в его лицо.

— Уничтожено? Можно ли это так назвать?

— О, это не такой уж непоправимый вред. Мы можем снова завоевать авторитет. У нас могут быть ошибки — я начинаю думать, что такой ошибкой было сопротивление колонизации, например, но наши долговременные мотивы всегда остаются надежными, и, я думаю, все осознают это. Пока я просто склонен смотреть и ждать. Сейчас колонии будут иметь успех. Хотя мне и не нравится эта мысль, но сейчас нам придется действовать вместе с Ридом.

Кедра начала укладывать карту на место, но потом остановилась, глядя на нее со слабой улыбкой. По-прежнему глядя на рисунок, она сказала:

— На некоторое время — да. Он плохой человек, Захария. Но пока он не достиг вершины, он будет идти своим путем. До тех пор он будет делать свое дело лучше, чем кто-либо из нас. Руководствуясь самыми хорошими мотивами, он совершит героические поступки, чтобы основать под собой прочную пирамиду, что-то такое, что он смог бы использовать, как базу для своей власти. Он создает основание для хорошо действующей социальной системы. Но только основание. Дальше он идти не сможет. У него нет созидательной концепции. Нам придется остановить его.

— Я знаю. Как это сделать?

— Боюсь, придется использовать его методы. Воспользоваться его слабостью, обратив его сильные стороны против него самого. Искушать его, чем-то раздражать, а затем… — она улыбнулась и щелкнула по карте изящным пальцем.

Захария ждал.

— У меня еще нет плана, — сказала Кедра, — но мне кажется, он начнет складываться. Мне нужно еще немного подождать, подумать. Возможно существует оружие, против которого он беззащитен.

— Оружие?

Она подняла позолоченную бровь и посмотрела на него сквозь тяжелый золотой занавес, слегка улыбнувшись своей египетской улыбкой, больше похожей на гримасу боли. Золотые брови придавали ее лицу внешность маски. Она снова щелкнула пальцами по карте. Как ни знал ее Захария, он не мог догадаться, какие картины мелькают перед ее полузакрытыми глазами. Он никогда не видел такого выражения. Он молча потянулся и взглянул на карту. Это была десятка мечей. Она изображала серый, аморфный морской берег, закатное темное небо, на фоне которого вырисовывались четкие рукоятки десяти мечей. Лезвия их пронзали тело мертвого человека…

…Наступил день, когда колония Плимут впервые полностью получила набор добровольцев. Сэм ждал этого дня с нетерпением. Он предпочитал сразу браться за решение задачи — возможно, потому, что в прошлом многие его враги оказывались раздражающе уклончивыми. Ему придется произнести речь, и он должен сказать то, чего от него с нетерпением ждут тысячи искателей бессмертия.

Глядя на ряд экранов, он глубоко вздохнул, изучая свою аудиторию. Потом начал:

— Вы — специально подобранная группа. Все вы тщательно изучены, все прошли основные тесты, а они были тяжелыми. Нам нужны самые здоровые, умные, сильные жители башен, достойные бессмертия.

Он помолчал, переводя взгляд с экрана на экран, глядя на тысячи людей, смотревших ему в лицо.

— Не каждый может получить бессмертие… После определенного срока биологической жизни начинается старение. Оно проявляется не сразу, к некоторым оно приходит раньше, чем к другим. Мы еще не знаем, что вызывает старение, хотя уже знаем, как остановить его. Может быть, старость — это просто вирус. Рано или поздно мы узнаем об этом. А пока мы знаем, что есть такие средства, которые останавливают старение. Но они редко действуют после сорока лет, возможно, поскольку тогда уже равновесие сил нарушено в пользу старости.

Он снова оглядел экраны. Эти ожидавшие тысячи представляли скрытую опасность. Он держал в руках гранату. Но ее придется держать до последней возможности.

— Вы все проверены физически и психологически. Вы — цвет башен. Вы первыми получите бессмертие. Позже его обретут и остальные, но вы — авангард. Вы сделаете бессмертие безопасным для остальных, и они получат его, а вы будете наслаждаться плодами своего труда. Но труд предстоит тяжелый. Вам придется прожить на поверхности несколько лет, прежде чем вы получите бессмертие.

Пять лет, — подумал он. — Может быть, и больше Но пять лет это максимум, который он может позволить себе. Зная об этом сроке он снова обдумывал испытания.

Проверка тысяч — позже это будут миллионы — представляет собой тяжелую работу, если только на помощь Сэму не придет техника. Бюро жизненной статистики хранило разнообразные данные о населении, включающие информацию по психологии, наследственности, вероятной продолжительности жизни; очень важные данные — о патологических наклонностях. Сэму нужны были крепкие и сообразительные мужчины и женщины. Но был один наиболее важный фактор — и от него зависел успех всего плана.

Ему нужна была молодежь, достигшая зрелого возраста. Именно в этом возрасте старческие изменения за пять лет незаметны.

Он сказал:

— Вы должны жить на поверхности. Помните, я прожил здесь почти сорок лет. Среднему взрослому человеку требуется шесть факторов, несущих бессмертие. Поскольку же возможно, что старость вызывается вирусами, то чем старше человек, тем больше времени требуется, чтобы уничтожить вирус. В новорожденных его нет. В таком случае ребенок растет, достигает зрелого возраста и останавливается. Прожив сотни лет, он не стареет.

Отныне дети, родившиеся в башнях, получат такую возможность. Со взрослыми же дело обстоит по-другому, У вас тоже есть эта возможность, но вам предстоит бороться за нее. Вы должны постоянно подвергаться действию радиации в течение шести или семи лет, а в башнях это невозможно.

Мы пока еще мало что знаем об этой радиации. Радиоактивные элементы присутствуют в почве и в атмосфере Венеры, но в микроскопических количествах. По неясным пока причинам необходимо подвергнуться радиации солнца и космических лучей. Пока я знаю только одно: мы можем получать бессмертие, но для этого нужно находиться на поверхности все эти годы, чтобы действие радиации было кумулятивным.

Процесс этот слишком сложен, чтобы объяснить подробности.

Радиация действует лишь на людей — это мы твердо знаем. Подобно древней бацилле проказы, она воздействует на человека, но не на животных. Морских свинок невозможно заразить проказой. Именно поэтому медики долго не могли найти средство против этой болезни.

Бессмертие — для людей — для вас. Для всех башен. Всякий, кто не слишком стар, может получить бессмертие. Но для этого нужно жить на поверхности. В колонии Плимут для них нет места.

Они должны создать новые колонии.

Это единственный выход. Мы думали о смене групп населений через семилетний интервал. В таком случае можно было бы брать и более старых. Но для них потребуется больше времени, а молодые в это время будут стареть. Мы предпочитаем людей в расцвете сил, чтобы они сохранили свои возможности на сотни лет. К тому же, остальным не нужно ждать семь или четырнадцать лет своей очереди. Как только вы укрепитесь в своей колонии, из башен прибудет следующая партия — и продвинет колонию дальше. Так все получат равные возможности.

Сэм изучал экраны. Проглотят. Возможно, через пять лет и будут неприятности, но до тех пор изменений в их внешности не будет, а если и будут, то их можно будет объяснить влиянием другого окружения. Колонизация поверхности Венеры, разумеется, должна изменить внешность человека.

— Вы должны заслужить бессмертие, — говорил Сэм, обращаясь к слушателям. — Возможно, вначале вас смутит переход от обычной жизни башен к здешним условиям. Мы постараемся помочь вам приспособиться. Но помните, что вы должны прожить на поверхности шесть и более лет, и, только подчиняясь традициям колонии, вы сможете это сделать.

Руководить будут те, кто уже сталкивался с местными проблемами, и вы должны повиноваться им. У нас есть свои законы — иные, чем в башнях. Это поверхность. Поверхность будет стараться убить вас каждую минуту дня и ночи. Теперь вы — колонисты, а не жители башен, и вы должны подчиняться законам колонии. В соответствии с подписанным вами контрактом, вы не можете вернуться в башни без согласия властей колонии. Это согласие вы получите, когда станете бессмертными.

Вообще-то приспособиться не так уж трудно. Изучайте свои обязанности. Будьте готовы заменить работающего рядом. Изучайте обязанности своего начальника. В колонии продвигаются быстро, будьте готовы к этому.

Бессмертие нужно заслужить. Последующие несколько лет будут для вас всех трудными. Но не существует такой тяжелой работы, которую человек бы не вынес в течение месяца. Но вы отдадите этим трудностям не десятую часть жизни, а менее, чем сотую. Помните об этом. Семь лет в колонии эквивалентны месяцу бессмертного.

Помните об этом!!!

Каждый раз, почувствовав разочарование, вспомните об этом! Вы будете бессмертными.

Сэм выключил передатчик. Он был один в комнате. Секунду или две он сидел молча, следя за толпами, которые больше не могли ни видеть, ни слышать его.

Затем негромко сказал:

— Позолоченная пилюля, но подействует. Всегда действует.

Толпы продолжали смотреть на экраны, получив приказание от своих непосредственных начальников — первопоселенцев колонии Плимут, крепких, тренированных людей, давно работавших с Хейлом и Сэмом. Они выстроились в ряды в буквальном и переносном смысле.

Расширение колонии. Как малина размножается корнями и отростками, так же будет расширяться и колония — эти пять лет. Но колонизация потребует гораздо большего времени. Новые и новые поселения вытянутся вдоль берега, поддерживаемые колонией Плимут, пока не смогут перейти на самообеспечение. А Плимут должен остаться единым и сильным.

Другие колонии, те, что только появятся сейчас…

В этом проблема. Они должны стать неуязвимыми, иначе ярость континента поглотит их. Но Сэм знал, что для него они должны быть уязвимыми.

А вот колония Плимут должна стать совершенно неуязвимой.

У него есть по крайней мере пять лет, прежде чем толпа может наброситься на него.

Звено за звеном ковали они островную цепь. Для отдыха времени не было.

Сэм решил, что Хейл избегает его.

Обнаружив кабинет вольного товарища в очередной раз пустым, он гневно фыркнул и нажал кнопку связи.

— Где губернатор?

— Руководит операцией очищения на Шестом острове.

— Соедините меня с ним.

Экран потемнел. По-видимому, в том месте, где находился Хейл, не было телепередатчика. Послышался голос губернатора:

— Хейл слушает.

— Сэм Рид. У нас назначена встреча.

— Ох, — тон Хейла изменился, — простите. Положение меняется так быстро. Мы получили новое оборудование, его нужно испытать. Я хочу сделать это на острове Шесть. Увидимся позже.

Сэм хмыкнул и отключился. Выйдя наружу, он вызвал вертолет. На этот раз он был уверен, что Хейл избегает его.

Пилот был одним из первых колонистов Плимута. Он коротко отсалютовал Сэму и направил машину к морю. Они сделали быстрый полукруг и повернули к острову Шесть. Острова, мимо которых они пролетали, были уже колонизированы. Чудовищные леса исчезли; внизу появились культурные растения. Тут и там виднелись дома. Причалы, охраняемые частоколами, протянулись через ровные промежутки. Острова с Первого по Пятый представляли собой странную комбинацию аграрности и милитаризма.

Пять островов, только пять, противостояли огромным континентам Венеры, кишевшим свирепой жизнью. Но они были только началом. Шаг за шагом наступление будет продолжаться.

Сэм изучал лицо пилота. Он ничего не мог прочесть на нем. Если и придет опасность — то только не со стороны первых поселенцев Плимута. Недовольными будут поздние переселенцы из башен. Но это время не пришло. И не придет в ближайшие годы — надеялся Сэм. А к тому времени он установит надежный контроль.

А Хейл?

На чью сторону станет Хейл? С кем будет он через пять лет? Это начинало основательно беспокоить Сэма. С семьями башен он справится: они — открытые враги. Но у Робина Хейла были не только возможности бессмертного, но и позиции, которые становились крайне опасными для Сэма. Внешне они действовали как товарищи, действовали бок о бок. Но истинную позицию Хейла Сэм не мог определить. В этом и заключалась главная трудность.

Что знает и о чем догадывается вольный товарищ? Знал ли Хейл с самого начала, что Джоэль Рид и есть Сэм Рид? Догадывался ли Хейл о том, что обещание бессмертия — обман?

Сэм мог говорить и правду — если дети бессмертных сразу после рождения подвергались действию радиации — никто не знал этого. Но вольный товарищ не был легковерным. Даже его готовность идти за Сэмом казалась подозрительной. Пассивность Хейла, конечно, могла быть следствием усталости от предыдущих тяжелых лет. Но даже в этом случае Сэма настораживала параллель: металл устает, но не может восстанавливаться. Меч сделан из металла.

…Металл, металл… Новая мысль появилась у Сэма. Добровольцы из башен, крепкие, сильные, но пока такие податливые в его руках. Им придется пройти через жестокие битвы с поверхностью. Когда металл закаляется…

Опять меч…

«Моя спина тоже должна быть защищена», — подумал Сэм.

Вертолет направился к острову Шесть. Его покрывали джунгли, за исключением высокого холма в одном его конце.

На вершине стоял вертолет, и на фоне бледного неба вырисовывалась фигура человека. У временных причалов на берегу двигались барки и легкие корабли.

Сэм указал место, пилот кивнул и легко повернул вертолет, пробираясь почти на уровне кораблей. Брызги воды покрыли защитный колпак кабины.

«Сегодня дождя не будет, — подумал Сэм, взглянув на облачное одеяло. — Это хорошо». Метеорология играла важную роль в Плимуте — условия на поверхности и так достаточно плохие, даже без яростных проливных дождей. И всю работу приходилось планировать в соответствии с показаниями метеорологов. А для того, чтобы основать базу на Шестом острове, нужно было несколько ясных дней. Гораздо позже будет построен мост к Пятому острову, и цепь вытянется еще на одно звено.

Сэм встал, когда вертолет опустился у причала. Он легко спрыгнул на помост, оказавшись в самом центре торопливой, не слишком организованной деятельности. С баржи на гусеницах съехала огромная дробилка, и берег, казалось, прогнулся под ее чудовищной тяжестью. За ней последовали различные легкие машины на высоких колесах. Люди ходили в легких защитных костюмах и респираторах. Тяжелое вооружение на берегу было только помехой.

Фигура в маске протянула Сэму сверток.

— Лучше наденьте это, сэр. Могут еще встретится насекомые… а ядовитые растения на берегу очень живучи.

— Хорошо, — согласился Сэм, надевая костюм и респиратор. — Мне нужен губернатор. Это он там на холме?

— Да, сэр. Туда еще нет дороги. Он добрался на вертолете.

Спустя четыре минуты Сэм спрыгнул на вершину холма с летящего вертолета и махнул пилоту, чтобы тот улетал.

На Хейле не было ни защитного костюма, ни респиратора, так что Сэм тоже снял их. Здесь, высоко над джунглями, опасность инфекции была меньше. К тому же за последние месяцы Хейл и Сэм приобрели немалый иммунитет.

Хейл кивнул Сэму. Он держал бинокль и портативный микрофон, провод от которого уходил в сторону вертолета. Другого оборудования у него не было, только на походном столе была расстелена карта.

— Как дела? — спросил Сэм.

— Прекрасно, — ответил Хейл. — Опрыскивание уничтожило большинство насекомых, но, к сожалению, пока не всех.

Все, что находилось под ногами, классифицировалось, как насекомые. Помимо них существовала фауна — животные — и флора — зеленая растительность. Опрыскивание на них особого впечатления не произвело, так как звери были огромны, а растительность крайне агрессивна.

Но все же опрыскивание очень помогло. Они многому научились при колонизации пяти островов. Первый шаг — опрыскивание всего острова растворами, которые очень не любят насекомые. Один из этих растворов поражал лишайники, другой приносил значительный ущерб флоре. Животные в лучшем случае лишь слегка болели. Они набрасывались на людей, но их можно было подстрелить, если действовать быстро. Зато у них не было неприятной привычки проникать к вам в легкие и быстро прорастать там комковатой массой, которая парализует дыхательный аппарат.

Шестой остров не казался еще колонизованным. Он выглядел больным.

Джунгли больше не были сверкающим зеленым кипением. Они обвисли, и изредка по ним проходило медленное летаргическое движение. Сэм хотел получше разглядеть их.

— В кабинете есть еще один бинокль, — предложил Хейл.

Сэм взял бинокль. Он изучал остров внизу. Рассматривал людей. Что-то в их движениях заинтересовало его — живость, необычная в первой колонии и определенно неизвестная в башнях. Интерес Сэма к джунглям был поверхностным и побочным. Единственное, что его интересовало действительно — это люди, и он проводил много времени, размышляя над мотивами их поступков и разыскивая в их действиях то, что может пригодиться ему, Сэму Риду.

Эти люди были счастливы своей работой. Это было необычно для Венеры. Сэм знал, что мышцы их должны болеть от непривычного труда, пот покрывал их тело под защитными костюмами. Каждый их вдох и каждое их движение несли опасность. Но они были счастливы. Работа была новой и всепоглощающей. Они могли увидеть свое продвижение, просто оглянувшись назад. Это было достойное занятие для человеческой расы — вносить порядок в хаос в поте лица своего. Человечество слишком долго было лишено счастья физической работы. И Сэм подумал, что нужно подождать, пока удовольствие от работы сменится скукой.

Он искоса взглянул на Хейла, который держал бинокль у глаз, чтобы скрыть, что он рассматривает своего партнера.

Сэм резко сказал:

— Хейл, что мы будем делать с Харкерами?

Хейл сказал несколько слов в микрофон, сделал жест в сторону невидимой дробилки, потом повернулся к Сэму.

— А что вы хотите сделать? — спокойно и неторопливо спросил он.

— Они слишком спокойны — позволили нам выиграть — может быть, слишком легко. В прошлый раз они тоже заставили нас думать, что мы выиграли, пока готовили удар. Я знаю — это была моя ошибка. Тогда я был моложе. На этот раз я на уровне — я знаю, что нужно делать. И по-прежнему я не доверяю Харкерам.

Хейл смотрел на него со спокойной, ничего не говорящей улыбкой.

— Может быть, — загадочно сказал он. — Вы что-нибудь запланировали заранее?

Наступила очередь Сэма уклониться от ответа.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что через несколько лет — пять или десять — у нас будут неприятности. Вы и это предусмотрели?

Сэм вздохнул с облегчением. Итак, дело выплыло на поверхность. Со времен своего триумфа, когда он вырвал победу у бессмертных, обещав толпам бессмертие, они не разговаривали с Хейлом открыто.

Виноват в этом был Хейл. Он заботился, чтобы при их встречах всегда были посторонние. И постепенно для Сэма сделалось невозможным открыто спросить его, догадывается ли вольный товарищ о его новом обмане. Сэм распознал определенное психологическое давление, и оно ему не понравилось. В Хейле оказалось больше скрытой мощи, чем думал Сэм.

Но сейчас, по крайней мере, прояснялся вопрос о бессмертии. Хейл знал правду. И пока молчаливо соглашался с обманом. Использовал добровольцев, которых другими путями нельзя было заполучить. Он связал свое имя с обманом, по сравнению с которым первоначальное мошенничество Сэма было пустяком.

Впервые осознав это, Сэм почувствовал себя увереннее.

— Да, я предусмотрел это, — сказал он. — Мне хотелось бы не делать этого. Но цель оправдывает средства — иным способом мы бы ничего не добились.

Услышав местоимение «мы» Хейл слегка приподнял брови. Но возразить он ничего не мог. Он принял выгоды обмана, и теперь не мог отказаться от ответственности.

— Да, не добились бы, — признал он. — Позже мы увидим, оправданы ли наши действия. Да, посмотрим, Рид. Вы думали, как встретить кризис?

Конечно, Сэм думал. Но он быстро воспринял предупреждение. Значит, Хейл не до конца пойдет с ним. Что ж, тогда не до конца он узнает и о планах Хейла.

— Я думал о нескольких возможностях, — осторожно начал он. — Обсудим их позже, когда будет время…

Будет лишь один выход, а Хейл, глупец, не понимает этого. Когда обещание бессмертия окажется обманом, возникнет сильнейшее негодование против тех, кто давал обещание - и не только против Сэма, но и против Хейла. В результате произойдет взрыв насилия. Сэм собирался подготовиться к этому дню. Если Хейл разочаруется в своем решении — что ж, пусть он останется в одиночестве и получает все последствия. Сэм будет действовать только в пользу Сэма Рида. И если Хейл попробует вмешаться, в колонии Плимут возникнет конфликт.

Сэм чувствовал неприятную уверенность, что Хейл может оказаться более трудным человеком, чем кажется.

Благоразумнее сменить тему. Сэм узнал то, что хотел узнать, и тот предлог, который привел его сюда, оставался нерассмотренным, а он тоже был важен.

— Относительно Харкеров, — сказал он. — На этот раз, я думаю, будет лучше поддерживать с ними связь. В таком случае у нас будет больше возможностей следить за ними. Как раз сейчас они, по моим планам, не могут противостоять нам. Они знают, что если колонизация удастся, то именно здесь, в колонии Плимут. Если же здесь нас постигнет неудача, то другой попытки не будет.

— Конечно, вы правы. Я верю, что все бессмертные теперь понимают это.

— Тогда они должны будут действовать с нами вместе. И, мне кажется, — первый шаг навстречу должны сделать мы.

— Да?

Сэм колебался.

— Я сам не могу этого сделать, — признался он наконец в порыве откровенности. — Захария Харкер и я… мы не выносим друг друга. Когда я его вижу, у меня возникает желание его ударить. Вы лучший дипломат, чем я. Вы бессмертный. Вы давно знаете их всех. Сделаете это, Хейл?

Хейл в свою очередь заколебался. Затем уклончиво сказал:

— Вы тоже бессмертный, Рид.

— Может быть. Я предполагаю, что да. Но не в том смысле. Когда у меня будет время для расследования, я займусь этим. Сейчас это невозможно. Вы пойдете?

Хейл колебался. Он стоял, обдумывая ответ, и в это время в его руках зажужжал передатчик. Он вложил прибор в ухо, обрадовавшись помехе.

Некоторое время он слушал, глядя на отдаленные джунгли, где тут и там были видны раскачивающиеся вершины деревьев. Там действовала невидимая дробилка.

— Возьмите бинокль, — сказал он Сэму, — и смотрите влево. Там есть просека, в которую можно увидеть. Вы должны видеть это — они наткнулись на паутину сирены.

Заинтересованный Сэм повиновался.

Бинокль, казалось, подбросил джунгли вверх и вперед. Дробилка разделила остров на четыре части, прорубив четыре широкие полосы, между которыми по-прежнему стояли клинообразные участки джунглей, брызгая ядовитым соком, сверкая бриллиантовой росой. Ближайший участок джунглей был почти уничтожен, и Сэм сквозь него видел отдельный клин, где дробилка методично продвигалась вперед, круша деревья. Это была чудовищная машина, покрытая тяжелой броней, ровно и неумолимо двигавшаяся на гусеницах, такая неуместная в диких джунглях. Гигантские ящеры венерианской поверхности двигались так же быстро и хищно, пробираясь меж деревьев, не менее могущественные, чем это чудовище, явившееся уничтожить их. Лианы цеплялись за машину, петлями и узлами свисали с ее боков. Некоторые все еще слабо извивались, пытаясь всадить в металл свои похожие на клыки шипы.

Сэм слышал отдаленный гул и грохот дробилки, пробивавшей себе дорогу. Треск ломающихся деревьев отчетливо раздавался в воздухе. Слышались слабые крики людей, в них чувствовалось возбуждение.

Затем глаза Сэма уловили разноцветный всплеск перед дробилкой, и на мгновенье ему показалось, что все его чувства перестали действовать. Он не слышал звуков далекой сцены внизу, не чувствовал бинокля, прижатого к лицу, не ощущал тяжелого запаха атмосферы, к которой никак не мог привыкнуть. Осталось только ощущение цветного пятна, сверкавшего прямо перед лицом, потом оно поблекло и вспыхнуло другим цветом, более изысканным, чем первый.

Сэм стоял неподвижно, а эти два цвета слились вместе, образовали новый цвет, третий — тот раскинулся вокруг бледными полосами, и полосы эти слабо, гипнотически двигались. При взгляде на все это чувствовалась почти физическая боль.

Сэм резко опустил бинокль и взглянул на Хейла. Вольный товарищ слабо улыбался, на лице его было восхищение.

— Вы сильный человек, — неохотно сказал он. — Впервые вижу, чтобы так быстро можно было освободиться от сирены. Большинство не может. Вы плохой объект для гипнотизера.

— Да, — угрюмо ответил Сэм, — уже испытано. Что это за штука там внизу?

— Отдаленный родич плаща счастья. Помните это подводное существо, которое вступает в невроконтакт с жертвой и поедает ее живьем? При этом жертва не хочет избегать хищника, она разделяет удовольствие с плащом. Сирена действует так же. Это наземный вариант. Смотрите.

Сэм снова посмотрел. На этот раз он тщательно подогнал окуляры, и существо оказалось совсем близко. Вначале невозможно было рассмотреть, что же это за паутина сирены, потому что Сэм снова испытал оцепенение и мог только смотреть на смену цветов.

Потом он напряг волю, освобождаясь от гипноза сирены, и взглянул на нее как бы со стороны. Вероятно, эта большая паутина была очень старой — насколько можно было дожить до старости в этих хищных джунглях. Судя по количеству людей, бежавших к ней за дробилкой, он решил, что она не менее десяти футов в диаметре. Паутина протянулась между двумя деревьями на небольшой поляне, прикрепившись прочными нитями к ветвям.

В центре находилось туловище, чуть вибрировавшее, посылавшее волны цвета и вызывавшее нервную дрожь.

Слабый звенящий звук донесся до ушей Сэма. Звуки запаздывали по сравнению с движением сети. Каждая вибрация паутины спустя несколько секунд сопровождалась звоном. Звуки эти не были музыкальными, но в них заключался какой-то глубокий ритм, их тонкая резкость затрагивала нервы, заставляла их дрожать.

Сирена напрягала всю свою гипнотическую силу, чтобы подействовать на дробилку. Она все более возбужденно вспыхивала перед тупой мордой машины, пытаясь проникнуть в проволочные нервы и парализовать металлического гиганта.

На мгновение показалось возможным, что даже создание из стали и империума не выстоит против этого жуткого существа.

Если машина не сможет сопротивляться воздействию сирены, то люди, бегущие за ней, погибли. Сэм улавливал лишь отдельные звуки, но и от них мозг работал с перебоями, и в перерывах вспышки света почти парализовали его сознание. Он знал, что если бы оказался вместе с этими людьми за дробилкой, то слепо бежал бы навстречу зловещим объятиям сирены.

«Так случалось и раньше, — смутно подумал он. — Давным-давно, в Греции — Гомер рассказывал об этом».

Все произошло за несколько секунд. В последний раз сирена вспыхнула и, резко вскрикнув, широко раскинула свою сеть. Затем нос дробилки придвинулся вплотную и коснулся центра сети.

Мембрана мгновенно напряглась, прыгнула вперед, обвившись вокруг носа машины. Нити паутины натянулись и дрогнули последней вибрацией торжества. Вероятно, это был слабый электрический импульс, который должен был парализовать добычу. Даже дробилка, казалось, заколебалась, когда сверкающие нити опутали ее корпус. Казалось, что даже плиты машины задрожали в нервном экстазе от соприкосновения с сиреной.

Затем чудовище двинулось дальше. Нити паутины, натягиваясь, делались все тоньше и тоньше. По мере увеличения напряжения цвет их менялся, становясь все бледнее. Раздавались такие резкие звуки, что ухо не могло их вынести, но нервы продолжали дрожать от неслышимых высоких частот.

Нити щелкнули. Паутина конвульсивно сжалась в последней попытке уничтожить металлического врага, цвета вспыхнули немыслимым беспорядком. Затем нити ослабли и вяло повисли, скользя по бронированной морде. Движущиеся гусеницы подхватили их, безжалостно прижали к земле, разрывая на части.

И прекрасная, очаровательная сирена под гусеницами машины превратилась в отвратительный губчатый серый комок, конвульсивно дергавшийся.

Сэм облегченно вздохнул и опустил бинокль. Некоторое время помолчал, затем сделал шаг вперед, положил бинокль на походный столик Хейла, снова доказав, что он — трудный объект для гипнотизера.

— Насчет свидания с Харкером, — сказал он. — Когда вы сможете отправиться в дорогу?

Хейл выдохнул:

— Я не могу.

Сэм нахмурился.

— Это очень важно. Кроме вас, не справится никто. Я хочу, чтобы вы занялись этим делом, Хейл.

— Есть только одно место, где я действительно необходим — это здесь, Рид. Никто лучше меня не знает поверхности. Я не дипломат. А вы — наш человек для контактов, так что извините.

В его словах было нечто большее. Сэм был уверен, что Хейл решительно отмежевывается от него, не желая принимать участие в обмане. Он хотел получить лишь результат обмана — выгоду. Власть над людьми. Это он принимал. А остальное предоставлял Сэму. И Сэм ничего не мог с этим поделать.

Впервые ему в голову пришла эта неприятная мысль — до того он считал себя движущей силой колонизации. Он натягивал ниточки и приводил в движение марионетку, Робина Хейла. Но вдруг ему пришла в голову мысль, что еще неизвестно, кто кукольник, а кто марионетка.

Он пожал плечами.

— Хорошо… Я сделаю это. Но не обижайся, если будут неприятности.

— Не буду.

Сэм сжал челюсти. Спор еще не окончен. И он теперь знал, кто его истинный соперник, и что конфликт только начинается…

…Свет был холодным и чистым, как хрусталь. Это была комната для работы, для мысли, для планирования. Она была создана бессмертными и для бессмертных. Все детали ее были функциональными, но не навязчивыми: они гладко переходили друг в друга, и движущиеся картины на стенах были частью общего спокойного рисунка. Здесь ни на чем нельзя было задержать глаз дольше, чем на одну-две секунды.

В этом холодном, спокойном месте, залитом ярким светом из невидимых источников, за длинным столом сидели рядом Захария и Кедра. Кедра своими тонкими пальцами с позолоченными ногтями перелистывала лежавшее перед ней досье.

— Вам лучше увидеться с Ридом, — сказал Захария.

Кедра слегка пожала плечами:

— На поверхности? — спросила она.

— О, только не это!

— Разве не вам лучше всего вступить с ним в переговоры?

— А нужно ли вообще иметь с ним дело? — Захария кивком указал на стол.

— У вас есть план, но Рид не дурак. Он сам не раз использовал такие трюки. У нас должен быть один источник и один истинный план, а другой — для отвлечения Рида. Вы знаете, что я имею в виду.

— Представляю себе. Вы основываетесь на положении, что сейчас Рид необходим, но позже будет опасен.

Она кивнула.

Захария взял ее за руку и легко провел пальцем по позолоченным ногтям.

— Но когда? Этого мы не знаем. А до того времени Сэм будет все укреплять свою позицию. Сейчас он, возможно, уязвим, но позже станет неуязвимым. Но сейчас мы не можем ударить по нему. Не можем, если хотим, чтобы поверхность Венеры была колонизована.

— Хейл прав, — мелодично произнесла она. — Мы слишком долго ждали.

— Не совсем так… Впрочем, одна ошибка еще не означает поражения. Вопрос в том, кто пешка, а кто игрок. Рид думает, что игрок он. Пусть продолжает верить в это, пока…

— Пока?

Захария посмотрел на хрустальное растение на стене и не отвечал, пока растение не выпустило бутон и не расцвело.

— Пока он служит безопасности поверхности. Точное время назвать невозможно. Но нам потребуется бомба. Заложить ее нужно сейчас, пусть лежит, а потом, когда нам потребуется, взорвется.

— Таков мой план, — подтвердила Кедра. — Единственно возможная бомба замедленного действия — это бомба, которую бессмертный может использовать против бессмертного.

— Что же это?

— То, что мы можем поместить рядом с ним. Оно должно всегда оставаться рядом с ним, постоянно угрожать взрывом и действовать в течение по крайней мере двадцати лет. Этого времени будет достаточно. Сэм должен хотеть, чтобы эта бомба была рядом. Это должно быть что-то такое, в чем он нуждается. Что-то привычное, удовлетворяющее потребности Сэма, — главное, Сэм ничего не должен подозревать.

Бомба должна казаться совершенной безвредной и пройти через все проверки, которым подвергнет ее Сэм. Даже если он проследит за… конструированием.

Захария усмехнулся.

— Конструирование?

— Рождение.

— Конечно. Человеческая бомба замедленного действия. Как вы говорите, единственное оружие, которое бессмертный может применить против бессмертного в данных обстоятельствах. Каковы же затруднения?

— Теперь мне нужна ваша помощь, Захария. Мы должны начать до рождения. Мы должны вырастить бомбу с самого гена, предусмотрительно отнестись к каждому ее шагу и очень тщательно скрыть следы. Думаю, что знаю, как это сделать. Но вначале… вначале дедукция, затем индукция. Вот резюме информации о Сэме Риде.

— Но не из общественных…

— Я использовала и наши данные. О, мы знаем о Сэме Риде больше, чем он подозревает. Психологически он нами вполне изучен.

— Он может измениться через пять лет. Или же через пятьдесят.

— Мы можем построить предсказывающие графики. Основные элементы не меняются. Я знаю, он всегда будет испытывать слабость к голубому цвету. У нашей бомбы будут голубые глаза.

Захария начал смеяться. Но Кедра не смеялась. Она сделала раздраженный жест и взяла в руки фотографию.

Захария стал серьезным. Он проницательно взглянул на нее.

— Интересно, какими методами вы руководствуетесь, Кедра? — спросил он. — Знаете ли вы это сами?

Она спокойно ответила:

— Я выделила множество факторов и составила описание человека, которого Сэм может иметь рядом с собой, скажем, через восемнадцать лет. В своем предсказании я, естественно, исхожу из успеха колонизации. В этом вопросе мы с Сэмом должны работать вместе. Наша бомба должна быть специально подготовлена, чтобы ее таланты и способности оказались необходимы ему. Внешность и другие физические данные тоже очень важны. Сэм предпочитает определенные типы голосов и лиц. Он не любит другие. Ну… я подготовила изображение человека, который ему нужен.

Она перебрала фотографии.

— Затем я исследовала жизненную статистику в поисках необходимой женщины и мужчины. Я проверила наследственность, и вообще абсолютно все. Я могу точно предсказать, каким будет их ребенок, особенно если он родится в определенных условиях, которые мы организуем, нелегально, конечно.

Харкер взял фотографии юноши и девушки.

— Они знают друг друга?

— Еще нет. Но узнают. Мужчина болел. Я заразила его — он хотел уехать в колонию. Мы удержим его здесь и устроим встречу с девушкой. Но наши руки должны быть абсолютно скрыты.

Захария неожиданно заинтересовался. Он наклонился, рассматривая многочисленные таблицы.

— Чем он занимается? А… вижу. Ему нужно дать что-нибудь интересное. И надо быть уверенным, что он останется в Делавэре. Думаю, что мы сможем потянуть за нужные ниточки. Да, я уверен в этом. Мы можем организовать их встречу и брак, но ребенок?

— Очень просто. Нам хорошо известен период ее плодородия.

— Я имею в виду, если будет не мальчик, а девочка?

— Она будет еще привлекательнее для Сэма Рида, — прошептала Кедра и замолчала на некоторое время. Неожиданно она отбросила фотографии девушки в сторону.

— Психодинамика — вот ответ на все вопросы, — резко сказала она. — Ребенок — мальчик это или девочка, с самого рождения подвергнется психодинамической обработке. В тайне, разумеется. Даже родители не будут этого знать. После каждого сеанса воспоминание о нем будет стираться, и ребенок будет находиться под постоянным глубоким гипнозом. К восемнадцати годам в его сознании закрепятся приказы, которым он не сможет сопротивляться.

— Убивать?

Кедра пожала плечами.

— Разрушать. Пока невозможно знать и сказать, что будет эффективнее. Конечно, гипнозом невозможно заставить человека совершить действие, которое он не может совершить сознательно. Мальчика нужно будет подготовить так, чтобы у него не было угрызений совести по поводу Сэма Рида. Должен существовать некий спусковой крючок — мы введем его гипнотически. Этот спусковой крючок должен действовать лишь тогда, когда это нам понадобится.

Захария задумчиво кивнул.

— Хорошо. Немного сложно, конечно. А вы уверены, что мы не переоцениваем этого человека?

— Я знаю Сэма Рида. Не забывайте о его прошлом. В годы, когда формируется личность, он считал себя короткоживущим. А жизнь в башнях выработала у него чрезвычайно сильный инстинкт самосохранения. Он, подобно дикому животному, всегда настороже. Вероятно, мы могли бы убить его сейчас, но мы не хотим этого. Он нам нужен. Вся наша цивилизация нуждается в нем. Позже, когда он станет слишком опасен, мы захотим его уничтожить. Тогда…

Захария, следя за медленно распускавшимся каменным цветком, произнес:

— Да, таков общий замысел. Каждый автократ знает, как опасна его позиция. Мы лучше правили бы башнями, если б всегда помнили об этом. А Сэм, чтобы выжить, должен стать автократом.

— Даже сейчас было бы очень трудно напасть на него, — сказала Кедра, — а через девять-двенадцать лет, двадцать… пятьдесят… он станет по-настоящему неуязвим. Каждый год и каждый час этого времени он будет сражаться. Сражаться с Венерой, с нами, с собственными людьми, со всем окружающим. Он даже не станет жить в колонии Плимут. Здесь, в башнях, ничего не меняется, поэтому нам трудно приспособиться к постоянным изменениям, происходящим на поверхности. Наша собственная технология сделает его неуязвимым — защитные средства, психологические барьеры, экраны… да, я думаю, нам понадобится что-то вроде такой бомбы, чтобы добраться до него тогда.

— Путь сложный, и в то же время простой. Сэм будет ожидать какого-нибудь хитроумного нападения. Он и не подумает, что наше оружие — это пистолет в руках мальчишки.

— Может потребоваться пятьдесят лет, — сказала Кедра. — В первый раз может не получиться. И во второй тоже. План, возможно, придется изменить, но начать нужно сейчас.

— А вы отправитесь на поверхность, чтобы повидаться с ним?

Она покачала головой.

— Я не хочу на поверхность, Захария. Почему вы настаиваете?

— Он гадает, что мы предпримем. Что ж, дадим ему ответ. Не совсем верный. Сэм не дурак. Но если мы заставим его подозревать нас в меньших подвохах, то голова его будет слишком занята, и он не сможет уследить за нашим главным проектом.

— Отправляйтесь вы.

Захария улыбнулся.

— У меня тоже есть личные причины, дорогая. Я хочу, чтобы вы увиделись с Сэмом Ридом. Он больше не побежденная сторона. Он начал изменяться. Я хочу, чтобы вы общались с Сэмом Ридом, как с бессмертным.

Она бросила на него быстрый взгляд из-под золотых ресниц.

— Хорошо. Я поеду, но, возможно, вы об этом пожалеете…

…Хейл рассматривал центр острова Шесть: расчищенное место, где поднимается здание местной администрации. Колония прогрессировала. В отдаленных джунглях, ближе к берегу, все еще слышался рокот дробилок, но здесь уже царила созидательная, а не разрушительная активность. На площади в четыре акра древесные стволы были убраны, земля вспахана. Напряженно трудились топографы.

Неподалеку работал старик. Узнав Логиста, Хейл направился к нему. Бен Кроувелл распрямился, его морщинистое лицо было задумчиво.

— Привет, губернатор, — сказал он. — Тут как будто добрая почва, — он растер комок земли своими загрубевшими пальцами.

— Вам не следует здесь находиться, — заметил Хейл. — Впрочем, думаю, вам бесполезно приказывать.

Кроувелл улыбнулся.

— Не стоит. Я всегда могу зайти достаточно далеко, — он вновь принялся рассматривать растертый комок.

— Сейчас он отравлен, но это пройдет, когда начнут работать анаэробные бактерии…

— Вначале мы начинили почву бактериофагами, — заметил Хейл.

Отряд землекопов и топографов находился на некотором расстоянии, и они могли говорить, не боясь, что их подслушивают. Хейл добавил:

— В почве сейчас еще слишком много опасных насекомых.

— Но все же она хороша. Даже слишком богата. К западу почва несколько кисловата: понадобится известкование. На этом острове можно выращивать добрый урожай.

Человек с бачком на спине, снабженным рукавом и приспособлением, похожим на огромный шприц для подкожных инъекций, подошел к разровненной площадке и начал втыкивать телескопическую иглу шприца в землю.

— Один из них? — спросил Кроувелл.

— Корни растений достигают двадцати футов в длину и уходят на глубину десяти футов. Единственный способ уничтожить их — накачать ядом.

— Что-то подобное было и на Земле. Имелось и научное название. Но мы использовали керосин, чтобы убивать их. Растения на Земле никогда не росли так быстро, как на Венере. Сейчас это плохо, но когда мы посадим культурные растения, это станет преимуществом. Может быть, за двадцать дней получим урожай, — он покачал головой, одобрительно посмеиваясь.

— Если сумеем уничтожить дикие растения.

— Есть лишь один путь — выдергивать их. Хотя можно испытать дикую яблоню, — Кроувелл пожал плечами. — Дикая яблоня устоит даже против венерианской растительности. Послушайте, почему бы вместо того, чтобы начинять почву ядами, не испытать дикую яблоню? Братец, она прорастет!

— Проверю, — пробормотал Хейл. — Спасибо. Нет ли еще идей? Или это против ваших правил?

Логист рассмеялся.

— Чепуха, я могу делать предположения. Они не изменят будущего — кто-нибудь все равно догадается посадить дикую яблоню, раньше или позже. Лишь в большие проблемы я не должен вмешиваться. Они могут в данный момент казаться незначительными, но я знаю.

Он посмотрел через груду сваленных стволов в сторону берега. Далеко за заливом находился материк, где стоял похожий на утес старый форт Думен. Сейчас на его изъеденных, одетых лишайником стенах наблюдалась необычная активность. Яркие вспышки появлялись тут и там. От материка к острову, туда и обратно, спешили многочисленные корабли.

— Что происходит? — спросил Кроувелл. — Восстанавливаете форт?

— Это идея Сэма, — ответил Хейл. — Думаю, он боится, что я начинаю перехватывать инициативу. Я начал работы на островах без предварительного обсуждения с ним. И он сделал то же самое.

Кроувелл призадумался.

— Да? И что же он делает?

— Начал расчищать старый форт. Мы еще не готовы браться за второй материк. Впрочем, я думаю, что все в порядке. Думен построен прочно. Я помню… — он тоже посмотрел на берег, лицо его слегка изменилось. — Там всегда находится дежурный гарнизон. Джунгли все время готовы поглотить нас, если представится случай. Растения… и животные. Но тогда башня снабжала нас оборудованием: ультрафиолетовое батареи, тепловые лучи, кислота. Вольные товарищи всегда вели войну на два фронта. Один — постоянная война с другими компаниями. Да и борьба с джунглями не прекращалась.

— Может, Сэм откусил слишком большой кусок и не в со стоянии его проглотить? — спросил Логист.

— Нет, у него есть оборудование и люди. Очистив форт, он сможет двинуться дальше, в глубь материка, но пока он этого не хочет. Он говорит, что использует форт, как вспомогательную базу, и двинется к архипелагу навстречу мне. Это сбережет время — работа будет вестись с обоих концов островной цепи. Неплохая идея!

— У него достаточно людей?

— Пять тысяч, — сказал Хейл. — Достаточно… но не очень много. У нас здесь есть немного лишних людей, но нам надо держать их на непредвиденный случай. Никогда не знаешь, куда понадобится бросить дополнительные силы против джунглей. А каждая расчищенная миля означает дополнительных людей на ней. Еще пять тысяч прибудут, когда у нас будет достаточно места для их размещения.

— Ссор еще нет? — спросил Кроувелл.

Хейл пристально взглянул на него.

— Ожидаете неприятностей?

— Не думай, что это мое предсказание, сынок. Пять тысяч людей, занимающихся тяжелой работой, и еще новые прибывающие. И все ждут обещанного бессмертия. Их нельзя вечно держать в ожидании. Может начаться ад.

— Что вы знаете об этом деле с бессмертием? — спросил Хейл, оглядываясь.

Логист только улыбнулся.

Хейл смотрел на берег, где яркие вспышки очищали стены старого форта. Он сказал:

— Вы знаете, и я знаю. Но никто не может знать точно — кроме Сэма. Он утверждает, что можно получить бессмертие, подвергаясь воздействию радиации на Венере. Мы же родились на Земле.

— О, на Земле было немало радиации, как раз перед взрывом, — согласился Кроувелл.

— Будут неприятности. Вы знаете. Это может случиться и здесь. Людям пришлось оставить Землю и перебраться на Венеру. Но если это случится снова…

— Похоже на рака-отшельника. Когда он перерастает свою раковину, то выползает из нее и находит другую. Многое может сделать раковину тесной. Быстрый рост населения — как это случилось на Земле. Эти люди… — Кроувелл нахмурился и махнул рукой в сторону рабочих. — Возможно, они и переросли башни, хотя и не знают этого — человеку нужно многое.

— Вы останетесь в колонии? — спросил его Хейл.

— Да, на время. В глубине души я все же фермер. А что?

— О, вовсе не потому, что вы Логист. Вы бессмертный. И я тоже. Короткоживущие… нельзя слишком тесно связываться с ними, если вы бессмертный. Семьи башен… Сэм… Вы — единственный близкий мне человек на Венере.

— Мы оба провели лучшую часть своей жизни под открытым небом, сынок, — сказал Кроувелл. — И теперь ноги наши снова ходят по доброй коричневой почве. Не самую долгую, но лучшую часть жизни. У меня была Земля, у вас — Венера, но это одно и то же. Я знаю, что вы имеете в виду. Я чувствую себя рядом с вами, как дома, хотя вы иногда поступаете по-дурацки.

Они снова посмотрели на рабочих. Потом, следуя своей мысли, Хейл сказал:

— Нам придется милитаризироваться. Это предложил Сэм, но я и сам подумывал об этом.

— Они не выглядят очень опасными, — ответил Кроувелл, рассматривая ближайший ряд.

— Дело не только в них. Нам вообще нужна военная организация. Военная дисциплина. Как в старых компаниях, но по-другому; и нужны мундиры и все прочее.

— Вы так думаете?

— Если вы отбираете у человека свободу, ему нужно дать что-то взамен. Пусть это даже будет взятка. Должен быть выход для индивидуальности. Если он не может носить непрочный целлофлекс, а здесь это невозможно, нужны прочные защитные ткани, — так дайте ему красивый мундир, знаки отличия, приспособления для отдыха, — но все это — организованно и под контролем; обещания бессмертия недостаточно, как недостаточно и одной милитаризации, но вместе они немного отдалят взрыв. С вольными товарищами было по-другому: мы знали, чего ожидать, когда объединялись — и мы объединились, потому что хотели этого. Мы не ждали никакого вознаграждения, кроме самой жизни, именно такой образ жизни нам был нужен. А эти «добровольцы»… — я думаю, милитаризация вызовет сильный психологический эффект. — Хейл внимательно смотрел на Логиста. — Я думаю, почему Сэм высказал эту мысль? Хотелось бы знать все его мотивы. Его планы на будущее.

Кроувелл хихикнул.

— Узнаете, сынок, узнаете.

Хейл пнул хрупкое, длиной в фут, тело жука и следил, как оно, переворачиваясь, полетело через площадку к груде других блестящих мертвых насекомых, приготовленных к уничтожению. Одним из первых результатов опрыскивания острова был шуршащий дождь жуков, подобно радужному граду, падавших с неба, с листвы. Некоторые из них были способны оглушить человека.

— Вы должны мне сказать, — упрямо заявил Хейл. — Это спасает так много…

— Ошибаешься, сынок, — голос Кроувелла внезапно стал резким. — Кажется, я уже говорил, что предвидение будущего не означает способности его изменить. Позвольте прочесть вам небольшую лекцию о предвидении.

Кроувелл подтянул пояс и углубил мотыгу в дерн, переворачивая плодородную темную почву и внимательно рассматривая ее. Тон его изменился.

— Правда заключается в том, что поверхностные течения событий ничего не обозначают. Вспомни большие приливы — их можно заметить лишь спустя долгое время, и они слишком велики, чтобы их можно было изменить. Стена в море не остановит прилива. То, что его производит, будет продолжать действовать.

В XX веке на Земле многие понимали то, что происходит. Они говорили об этом. Говорили громко и часто. И это были люди, заслуживающие общего уважения. Им верили. Но этого оказалось недостаточно. Умы людей продолжали действовать в прежнем направлении. Так мы потеряли Землю.

Если вы предвидите будущее, вы должны оставаться свидетелем, и не больше. Помните Кассандру? Она знала будущее, но заплатила за это дорогой ценой, и никто ей не поверил. Предвидение автоматически аннулирует ваше участие. Вы видите определенное уравнение. Добавьте еще один фактор, ваше участие — и уравнение изменится. А фактор этот не поддается учету.

Понимаете, почему оракулы говорили загадками? Многие в прошлом умели предсказывать, но предсказания не сбывались.

Теперь послушайте. Допустим, перед вами две возможности. Вы можете завтра отправиться в башню Невада и заключить там сделку, которая принесет вам миллион кредитов. Или вы останетесь дома и будете убиты. Вы приходите ко мне и спрашиваете — как поступить: ехать или оставаться. Я знаю об этих двух возможностях, но руки мои связаны.

Потому что оба результата зависят исключительно от ваших личных мотивов и реакций. В ситуации «А» вы отправляетесь в башню Невада, не посоветовавшись со мной, отправляетесь в определенном настроении, с определенными реакциями, зафиксированными в вашем мозгу. Действуя в соответствии с ними, вы получаете миллион кредитов. Но вы советовались со мной. Я сказал вам, — ну, допустим, — поезжайте в Неваду.

И вы поехали, но уже с иными психологическими возможностями — вы решили, что вас ждет что-то приятное, и отправляетесь с более пассивной настроенностью, ожидая мешка с золотом, в то время, как возможность получить миллион кредитов зависит от вашей настороженности и активности. Понятно?

Рассмотрим другую ситуацию. Вы не хотите ехать. Вы обдумываете и мой совет, желая остаться дома — и решаете, что я лжец, и мой совет в действительности — остаться. Вы остаетесь, и вас убивают.

Поэтому моя задача — сохранить все неизмененным, не вмешивая дополнительный фактор — мое предсказание. Я должен учитывать вашу психологию. А это сложно: у меня ведь очень ограниченная информация. А предсказания главным образом основываются на законах логики. Это не колдовство. Зная вас, я так должен оформить свое предсказание, чтобы оно повлияло на ваше решение без изменения первоначального эмоционального состояния. Ибо это состояние является одним из тех факторов, на которых основывается предсказание.

Поэтому я не могу сказать: «Отправляйтесь в башню Невада!» — Это будет означать, что вы отправитесь пассивно. Я должен облечь мой совет в загадочную форму используя то, что я знаю о вас. Я мог бы сказать: «У дерева Кефт голубые листья», — это напомнит вам некоторые события, причем воспоминание будет совершенно естественным, а это, в свою очередь, вызовет у вас желание на некоторое время уехать из дома. Так я окольным путем — в этом я достаточно искусен — ввожу новый элемент в ваше эмоциональное состояние. Вы отправляетесь в башню Невада, но в то же время вы готовы действовать в соответствии со своим первоначальным состоянием.

И вы получите свой миллион кредитов.

Теперь вы знаете, почему оракулы говорят загадками. Будущее зависит от многих факторов, не поддающихся учету, поэтому оно может быть легко изменено словом.

В МОМЕНТ УЧАСТИЯ ПРЕДСКАЗАТЕЛЯ ПРЕДСКАЗАНИЕ СТАНОВИТСЯ ОШИБОЧНЫМ.

Логист затоптал вывернутый дерн. Затем посмотрел вверх и сухо улыбнулся.

— К тому же, — добавил он, — с точки зрения больших промежутков времени, вполне может быть, что для вас лучше было бы остаться дома и быть убитым.

Хейл смотрел на пламя, очищающее стены форта Думен. Некоторое время он молчал.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — произнес он наконец. — Только… очень трудно находиться так близко к ответам и не получить их.

— Я мог бы отвечать на каждый вопрос, с которым вы сталкиваетесь, и записывать эти ответы в маленькую книжечку, — сказал Логист. — Вы смогли бы отыскать в ней нужную страницу и прочесть ответ. Но что хорошего это даст? Я предсказываю только в определенных пределах. Я не могу дать ответы на все вопросы — только на те, по которым имею полную информацию. Если брать какой-то неизвестный фактор — фактор «икс», я не смогу дать точное предсказание.

А такой фактор есть. Я не знаю, каков он. И никогда не узнаю.

Будущее — это разум человека. Не атомная энергия уничтожила Землю…

…Изгиб за изгибом, большие белые стены форта Думен возвышались над джунглями. Сэму, глядевшему на них с радостью с расчищенной площадки в центре двора, они казались невероятно мощными.

Гладкие закругленные стены поднимались в три этажа. Время от времени в них попадались окна, перекрытые экранами.

В форте кипела жизнь. У большой дуги стен во дворе стояли бараки и склады. В больших высоких зданиях размещался госпиталь, лаборатории и квартиры офицеров.

На пристани началась суматоха, хотя Сэм еще не заметил этого. Мужчины и женщины прекращали работу и откровенно глазели на вновь прибывшую, проявляя, однако, унаследованное от прошлых поколений уважение к бессмертным.

Кедра безмятежно спускалась во двор, окликая кого-то по имени. Ее способности были феноменальными. В наряде, принятом в башнях, она выглядела бы кричаще показной в дневном свете, но она была слишком умна, чтобы не понимать этого.

Она спокойно сказала:

— Привет, Сэм.

Он сжал перед собой руки и слегка наклонил голову в полупоклоне, который давно уже заменили рукопожатием. Впервые он приветствовал ее, как равный.

Она засмеялась и положила свою узкую руку на его.

— Я представляю всех наших внизу, — сказала она. — Мы надеемся, что отныне мы сможем мирно работать вместе. Я… боже, Сэм, как вы можете дышать этим воздухом?

Наступила очередь Сэма рассмеяться. Он свистнул, и юноша, следивший за ним с блокнотом и авторучкой, приблизился со своего почтительного расстояния.

— Принесите ароматический шарик, — распорядился Сэм.

Юноша вернулся бегом, и Сэм вложил в руки Кедры шар с отверстиями. Он был наполнен свежими лепестками цветов, и теплота ее ладоней высвободила густой аромат, который сделал воздух более пригодным для дыхания.

— Привыкнете, — заверил ее Сэм, улыбаясь. — Мы все привыкли. Я не ожидал такой чести. Думал сам навестить вас.

— Вы были заняты, — она произнесла это грациозно и слегка нажала на руку, о которую оперлась. — Покажите мне все. Я так любопытна.

— Подождите немного! Подождите двадцать лет. Джунгли еще слишком густы и выделяют слишком много двуокиси углерода. Но подождите, будет лучше.

Она медленно шла рядом с ним, края ее плаща волочились по белой мостовой.

— Я верю вам, Сэм, — сказала она. — Я уверена, что вы согласитесь работать вместе с нами.

— Не так говорили вы сорок лет назад. Я еще не поблагодарил вас за сонный порошок, Кедра. Или за то, что вы присматривали за мной, пока я… спал, — говоря это, он не смотрел на нее, но по внезапной дрожи пальцев, по тому, как она подняла голову, он понял, что его догадка неверна.

— Нет, Сэм, не я. Я пыталась, но вы исчезли. Вы хотите сказать что не знаете, где находились все это время? Я прикажу своим людям поработать. Может быть, вместе мы доберемся до истины.

— Как хотите. Сомневаюсь, что они могут узнать что-либо помимо того, что узнали мои люди.

— Но Сэм, это… это страшно! Ведь кто-то же заботился о вас. Вы не могли просто исчезнуть на сорок лет. Кто это, Сэм?

— Когда-нибудь узнаю. Забудьте об этом. Смотрите, вот джунгли. Настоящие, а не на экране.

Они поднимались по белым ступеням наружной лестницы, ведущей на укрепление. Сэм остановился и, облокотившись о парапет, посмотрел на полосу чистой серой земли, окружавшую форт, и на сплошную зеленую стену за ней.

Кедра бросила взгляд и отвернулась.

— Я вообще не думаю о джунглях. Вы проделали огромную работу, Сэм. Я знаю, Робин Хейл участвовал в ней, но ведь это так немного. Мы накопили большой опыт руководства людьми…

Сэм рассмеялся.

— Я поговорю с вами, но неужели вы думаете, что я доверяю хоть кому-нибудь из вас?

— Конечно, нет. Мы тоже не доверяем вам. Но, работая вместе, мы не спустим друг с друга глаз. Вам нужна поддержка, а нам необходим толчок. Так как, Сэм?

Он молча посмотрел на нее. Ему вспомнился момент, когда сонный порошок отрезал его от мира. Слишком горек был полученный Сэмом урок.

— Не выйдет. Наши мотивы слишком различны.

— Мы работаем ради одной цели.

— Нет. Я всегда действовал в одиночку. Так и будет впредь. Я не верю вам, Кедра.

— Я и не надеялась. Идите своим путем, но помните: мы хотим одного и того же. И если через несколько лет вы убедитесь, что наши цели совпадают, вспомните, Сэм, что это вы, а не мы отказались от сотрудничества…

— Итак, прошло пять лет, — сказал Бен Кроувелл. — Я так и расчитывал.

— Вы хотите сказать — мы?

Кроувелл пожал плечами и неопределенно махнул рукой. Возможно, он указал на тьму за стеной, по которой они шли — расчищенные, усеянные прямоугольниками зданий земли, по которым человек мог безопасно идти три дня.

Нельзя было ничего рассмотреть. Прожектора освещали заградительные проволочные сети от насекомых и часть территории за стеной, но дальше все тонуло во мгле.

Форт тоже изменился. Он вырос и сейчас возвышался на берегу, как чудовищно вооруженный зверь, такой огромный, что будучи живым, не смог бы двигаться по земле Венеры.

Любопытно — земля Венеры. Парадокс. Человечество всегда будет носить в себе свое земное наследство. Старый мир, старые мысли.

Старые мотивы.

Командир взвода Френч коснулся руки Кроувелла, и они повернули к наклонной рампе, мимо замаскированных стволов страшных пушек. Френч указал на них.

— Видите?

— Что это?

— Узна́ете. Пошли.

Как всегда, на дворе, залитом ярким светом, кипела работа. Кроувелл и Френч пробирались сквозь толчею — только вкрадчивость подозрительна — а их открытые действия были лучшей маскировкой. Они вошли во флигель, Френч шел впереди.

Форт представлял собой лабиринт. Комната, в которую они вскоре вошли, была кладовой, но в данный момент служила другим целям. Здесь собрались почти пятьдесят человек — представители всех групп колоний. Кто-то негромко произнес пароль.

Френч сказал:

— Привет, Курт. Это Бен Кроувелл. Я за него ручаюсь. Садитесь сюда, Кроувелл, и слушайте.

Сам он двинулся в середину комнаты, то и дело поднимая руку для приветствия.

— Все в сборе? Закройте дверь. Охрана на месте.

Кто-то сказал:

— Побыстрее, Френч. Некоторым скоро на дежурство.

— Много времени не потребуется. Слушайте. Сегодня с нами с десяток новеньких, верно? Поднимите руки.

Кроувелл был одним из поднявших руки.

— Хорошо, — сказал Френч, — мы говорим сейчас для вас. Вы все уже убеждены, иначе вас бы сейчас не было здесь. И после выхода из этой комнаты вы не поведете неосторожных разговоров: мы тщательно проверили вас.

Он поколебался, осматриваясь.

— Главное — верит ли здесь еще кто-то в блеф Рида о бессмертии? В этот обман вечной юности?

Послышался голос:

— Однако, доказательств нет, командир.

Френч ответил:

— Я прибыл сюда пять лет назад. Мне было двадцать. Тогда только что расчистили остров Пять. Все строили большие планы на будущее. Предполагалось, что облучение должно продолжаться шесть — семь лет.

— Но ведь прошло только пять!

— Не нужно ждать сто лет, чтобы убедиться. Некоторых из нас осматривали доктора башен. Мы стареем. Все мы. Есть возможность проверить. Например, количество кальция в кровеносных сосудах. Пять лет я потею здесь, а мог бы куда лучше провести это время в башнях.

— Мне нравится на поверхности, — сказал Бен Кроувелл, набивая трубку.

— Возможно, — сказал Френч, — но не в таких условиях. Мы знаем только работу. И ради чего? Ради Сэма Рида и Робина Хейла — строить, строить, строить! Мне не нужна такая прибыль.

Послышался новый голос:

— Вы правы. Я согласен. Но Рид сильно укрепил форт. Вы были здесь пять лет назад и знаете, каким он был раньше.

— Он слишком торопится. Дисциплина — ее здесь слишком много. Но зачем все эти тайные работы по вооружению? Предполагается, что никто не знает об этих новых орудиях, об электробластерах, о газовых установках. Но все они уже смонтированы.

— Джунгли?

— Семьдесят пять миль отсюда! — хмыкнул Френч. — А некоторые из этих новых орудий — они просто не имеют смысла! Календар, скажите им!

Встал Календар, приземистый, низкорослый человек в аккуратном синем мундире.

— Они полезны для обороны от людей. Могут уничтожать, например, атакующие танки. Но они слишком сильны даже для самых больших ящеров. К тому же, установлены дальнобойные орудия с самой сложной техникой, от радаров до видеокорректоров. Они способны поразить цель на расстоянии в пятьсот миль. Против кого они могут быть использованы? Какая другая батарея направлена на форт? А наш план строительства самолета? Колонизация на самолетах невозможна!

— Верно! Чего ожидает Рид? — спросил Френч. — Нападения из башен? Башни не будут сражаться! Их жители пользуются всеми удовольствиями, пока мы работаем здесь до полусмерти.

Послышался гул возмущения. Собравшиеся здесь люди не любили жителей башен. Этот гул говорил о чем-то новом на Венере. Такого результата Сэм Рид не ожидал. Сэм привык иметь дело с людьми башен, а это были люди нового типа.

Бен Кроувелл пускал дым и внимательно слушал.

Разгорелся яростный и гневный спор. Люди горячились. Естественно! Это была реакция на дисциплину. В горячем споре, а не в действии, они расходовали свои эмоции; когда они перестанут говорить — вулкан, вероятно, взорвется.

Бен Кроувелл уселся поудобнее, опираясь спиной на упаковочный ящик.

— …что бы ни планировал Рид…

— …пусть и люди башен работают…

— …сколько еще времени мы дадим Риду…

— …долго ли еще будем ждать?..

Френч постучал, требуя тишины.

— Есть несколько путей, но все нужно как следует рассчитать. Допустим, мы убьем Рида…

— Это нелегко. Он не допустит такой возможности.

— Он ничего не сможет сделать, если большинство колонии будет против него. А так и будет. Мы расширим нашу организацию. Избавившись от Рида и Хейла, мы захватим власть и сможем оставаться здесь. Нам будет принадлежать форт. А на Венере ничто не может уничтожить его.

— Хейл не дурак, и Рид тоже. Если они что-нибудь узнают о нас…

Френч сказал:

— Каждый уходящий с наших встреч проходит проверку на детекторе лжи. Ни один изменник не останется в живых…

— …Я не зря прожил тысячу лет, — сказал Логист Хейлу. — Уж детектор лжи я обмануть могу.

Хейл отвернулся от решетчатого окна, смотревшего вниз, на стены, которые когда-то казались всем такими высокими. Он холодно сказал:

— Я знаю, что вы были на встрече. У меня есть свои шпионы.

— Ваш шпион узнал меня?

— Он никого не узнал. Он побывал в комнате позже и, учуяв табачный дым, определил ваш сорт табака. Во всяком случае, я кое-что знаю о происходящем.

— Что, например?

— Я знаю, что дисциплина начала падать. Люди небрежно салютуют. Не полируют пряжки. Я научился дисциплине в вольных компаниях. Я видел, как началось падение дисциплины в компании Мендеза, прежде чем его люди убили его. Тревожные признаки я заметил уже несколько месяцев назад.

Тогда я и нанял своих шпионов. Я знал, чего ожидать, и оказался прав. Началось…

— Что?

— Мятеж. Я знаю некоторых предводителей — но не всех.

— Сэм Рид?

— Я обсуждал этот вопрос с ним. Но, мне кажется, Сэм недооценивает опасность. Он так охраняет себя, будто его личная безопасность — это безопасность всей колонии.

Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что происходит. Я знаю — вы можете это. Я могу получить информацию и другим путем, но мне хотелось бы обсудить ее с вами.

— Я знаю, что вы можете получить информацию о них, — сказал Кроувелл. — Буду рад поговорить с вами. Я знал, что вы подозреваете меня, но сам не хотел навязываться, чтобы не изменять хода событий. Я предпочитаю пассивность. Вероятно, я кажусь недовольным. Бог знает, почему… Нет, я знаю. А вы? — он посмотрел на Хейла поверх руки, державшей трубку.

Хейл покачал головой.

— Нет, я… погодите. Может, я знаю, — он снова подошел к окну и посмотрел на кипевший деятельностью двор. В колонии Плимут было гораздо больше активности, чем пять лет назад. Дисциплина превратилась в железную несгибаемость. Но людям казалось, что по мере завоевания поверхности дисциплина становится бессмысленной.

— У Сэма есть свои причины, — проговорил Хейл, глядя вниз. — Не знаю, каковы они, но могу догадаться. Его время кончается. Равновесие рушится слишком быстро. Люди начинают утрачивать веру в бессмертие — и начинают задавать вопросы. Сэм знает, что равновесие нарушено, но, думаю, он не понимает, что его нарушило. Эти люди — не жители башен.

— Верно, — Кроувелл улыбнулся, — люди башен предпочитают, чтобы за них думали их лидеры. А на поверхности люди вынуждены быстро действовать, иначе они просто не выживут. Возвращается время пионеров, и мне это нравится. Скоро начнутся волнения.

— Да, волнения, и серьезные, если мы вовремя не примем мер.

— Сейчас? — Кроувелл проницательно посмотрел на вольного товарища.

— Еще нет, — ответил Хейл. — Отчасти мне хочется посмотреть, как далеко они зайдут. А отчасти — я не знаю точно. У меня такое чувство, будто в заговорах и мятежах есть нечто такое, что не должно быть уничтожено.

Пионерский дух. Я понимаю, о чем вы говорите. Мятеж — не ответ, но он — добрый знак.

— Вы позволите им победить?

— Нет. Я не могу этого сделать. Пока они еще нуждаются и в Сэме и во мне, что бы они не думали. Если мятежники возьмут верх, они вернутся в башни и погрязнут в прежней апатии. Это критический период. И у Сэма есть определенный план, которого я еще не знаю, но готов поручиться, что Сэм будет на высоте. Он умеет позаботиться о себе. Его реакция на мятеж, если он воспримет его серьезно, будет заключаться в том, чтобы растоптать его. Но это означает растоптать дух независимости. Мне нужно подумать, Кроувелл. Бесполезно просить вас о совете, не так ли?

Кроувелл внимательно изучал свою погасшую трубку. Он покопался в ней заскорузлым пальцем.

— Что ж, — сказал он медленно, — не думаю, чтобы вы нуждались в моем совете, мой мальчик. Вы на правильном пути. Время идет. Вокруг все проснулись. Нет, на вашем месте я предоставил бы действовать естественным силам. Как вы говорите, Сэм Рид сумеет позаботиться о себе.

— Я предоставлю ему эту возможность, — пробормотал Хейл. — Значит, вы присмотрите за этими встречами? Я знаю, они обсуждают много планов, но у них нет ничего, близкого к завершению.

— Пока они выпускают пар. Действовать начнут еще не скоро.

— Следите за ними. Я пока ничего не буду делать. Подожду. Пусть Сэм начнет первым.

И Сэм начал первым.

Как обычно, он тщательно рассчитал время, учел каждую мелочь, и его действия были великолепны. Гамбит на арене дней и ночей был исключительно эффективен. Но противник — второй невидимый игрок? Кто был он?

Харкеры? Венера? Часть самого Сэма?

Он был готов.

Пробил час. Тайная подготовка была завершена. Он сидел в своем кабинете в большой башне, предназначенной им лично для себя. В этой башне находились его главные тайны. Но не в этом кабинете. Окна выходили на море. За ними виднелся архипелаг, теперь покрытый «фарами» — небольшими поселками под защитными куполами.

Избегая взгляда Хейла, он рассматривал небольшой плоский ящик на столе. Он был похож на картинную раму. В нем находилась сирена, медленно вспыхивающая от розового к темно-красному цвету. Сэм достал из серебряной коробочки насекомое и через небольшую дверцу отдал его сирене. В воздухе разнесся слабый аромат, и донеслось резкое электрическое гудение.

— Уберите, — попросил Хейл. — Я слишком часто вдыхал этот запах! Так что же насчет Кроувелла?

Сэм отодвинул клетку с сиреной в сторону.

— Я не знал, что он работает на вас. Он один из мятежников, вот и все. Поэтому я и арестовал его вместе с остальными.

— Почему вы ничего не сказали мне? Почему ждали, пока я уеду из форта?

— Вы явились через полчаса, — отпарировал Сэм. — Мне пришлось действовать быстро. Я знаю о заговоре больше, чем вы, судя по вашим словам. Возможно, Кроувелл ваш человек, но он плохой шпион.

— Я хочу, чтобы вы его освободили.

Сэм пожал плечами:

— Конечно. Но он теперь для вас бесполезен.

— Не совсем.

— Мы могли бы поговорить по визору. Совсем не нужно было вам возвращаться.

— Я хочу, чтобы никаких ошибок не было. Кроувелл должен быть освобожден. Разное случается. Неточный приказ, неправильно понятый охранником…

— Я никогда не видел, чтобы вы о ком-нибудь так заботились. Почему вам так важен Кроувелл?

Хейл колебался. Наконец, он сказал:

— Я… верю ему.

Настала очередь Сэма помолчать. Потом он мягко сказал:

— Верите? И поверили бы с пистолетом за спиной?

Хейл кивнул.

— Может быть, когда-нибудь и я найду такого человека, — сухо сказал Сэм, — пока не нашел. Что ж, освободим Кроувелла.

— Уже наступило время суда? Вы его проведете сегодня?

— Да. Я неожиданно обнаружил большую опасность. Наши враги вооружены лучше, чем мы думали. Возможно, их поддерживают башни. Не знаю. У меня еще не было времени рассказать вам об этом. Я организовал передачу суда для башен, они включатся с минуты на минуту. Идемте. Вы поймете, в чем дело.

Но он задержался, чтобы скормить сирене еще одно насекомое. Хейл спросил с явным нетерпением:

— Где вы раздобыли ее?

— О, это трофей.

— Еще молодая. Хотите держать ее? Она вырастет…

— Я знаю.

— …И станет опасной. Это сирена, Сэм.

Сэм улыбнулся:

— Представьте ее диаметром в двадцать футов. На этой стене.

— И вы идете ей в пасть.

— Я не подвержен гипнозу, помните? И, во всяком случае, я приму меры предосторожности, когда она вырастет. Поляризованное стекло или стробоскопическое устройство, специальный фильтрующий тонометр для ее песни, приспособление для того, чтобы удерживать ее запах на безопасном уровне. Идемте же. Суд начинается.

Они вышли вместе.

Хейл спросил:

— Сколько мятежников вы задержали?

— Около семидесяти. Некоторые из них пригодятся в других местах. Других слишком опасно оставлять в живых…

Сэм неожиданно умолк. Он и так сказал слишком много.

Вначале они освободили Кроувелла, а потом отправились в помещение, где должен был проходить суд. Там были установлены ряды видеоэкранов. Всюду виднелось множество охранников. Свыше семидесяти пленников без наручников были загнаны в отгороженную часть.

Сэм начал резко. Он говорил, обращаясь не только к пленным, но и ко всей колонии, и к башням. Начал он с описания деятельности недовольных, рассказал о своих растущих подозрениях, о том, что колонии с каждым часом увеличивают свою территорию, успешно завоевывая новые земли — и тут появляется подпольная организация. Она могла бы помешать всем людям Венеры когда-нибудь жить под открытым небом.

Он арестовал заговорщиков. Но ответвления заговора — множество похищений; похищали оборудование, материалы, оружие. Зачем?

Объективы телекамер нацелились на пленных.

— У нас цепкие когти, — заявил им Сэм. — Внешне вы начинали готовить мятеж, но за вами кто-то стоит. Кто-то, скрывающийся в абсолютной тайне. Либо вы его не знаете, либо не хотите говорить. Вас уже допрашивали. Кто ваш предводитель?

Молчание.

— У нас есть доказательства. Оборудование куда-то исчезло. Есть и другие обстоятельства. Мы найдем его, и оставшуюся часть вашей организации. Она представляет собой угрозу не только колонии, но и башням. И если такие люди захватят власть…

Невысказанная угроза повисла над Венерой.

— Со временем мы их найдем, и просим в этом содействия башен. А теперь — вы обвиняетесь в измене. Вы хотели свергнуть правительство колонии и захватить власть. После этого вы намеревались установить контроль над башнями. Кто у вас старший?

Из толпы пленников выступил вперед человек. Голос его резко прозвучал с экрана.

— Я старший… Мы все старшие! Где обещанное бессмертие?

Сэм презрительно сказал:

— Я не дурак. Зачем мне было давать вам бессмертие? Чтобы вы и дальше организовывали заговоры? Ни один из вас не подвергался радиационному облучению уже много месяцев. Минимальную дозу вы получили уже давно — чтобы у вас раньше времени не возникли подозрения; но бессмертие — не для вас, не для предателей! — лицо Сэма затвердело. — Губернатор Хейл и я ждали, надеялись выявить руководителей вашей организации. Определенные события вынудили нас действовать. Мы по-прежнему намерены найти руководителя и обезвредить его, а пока нужно решить вопрос, что делать с предателями.

Я приговариваю вас к смерти!

Наступившее молчание было ему ответом. Оно было более напряженным на поверхности, чем в башнях. Люди колонии знали теперь, что такое время.

Сэм сделал легкий жест.

— Вас под охраной отвезут в любую выбранную вами башню. Никто из вас больше не вернется на поверхность. Колония для вас закрыта. Бессмертие — не для вас. У вас была возможность прожить тысячу лет, но вы сами лишили себя ее…

Вам не причинят вреда. Вас отведут в башни и отпустят. Там вы умрете, но не через тысячу лет, а через тридцать, сорок, а, может быть, и пятьдесят. Я лишаю вас благ бессмертия и таким образом приговариваю к смерти по естественным причинам.

Возвращайтесь в башни. Вы нам больше не нужны.

Суд был окончен…

…Суд: испытание способности…

— Ко всем башням: Вы больше не должны платить дань кориумом колонии Плимут. Вы должны платить ее правительству Венеры. Мы берем в свои руки контроль над планетой. У нас есть средства подкрепить свои требования…

— Колонии Плимут: возвращайте все ваши самолеты, иначе они будут немедленно уничтожены…

Триангуляция не смогла установить источник сообщения — он все время перемещался. Передача велась из различных пунктов, возможно, с самолетов, хотя радары не смогли обнаружить ни одного.

Ответ Сэма на вызов был краток:

— Сдавайтесь!

— У нас есть средство подкрепить наши требования…

На всех экранах башен и колоний появилось лицо Сэма.

— Колония Плимут организовала прочную оборону. Впервые мятежники выступили открыто. Теперь мы можем их найти и уничтожить. И мы их найдем! Смотрите наши телевизионные репортажи.

Нами отправлены специальные корабли для охраны башен. Мы принимаем все возможные меры предосторожности. Неопознанный самолет, приблизившийся к колонии Плимут, был обстрелян и отступил на юг.

Я вынужден заняться своими обязанностями. Один из наших офицеров будет постоянно информировать вас.

Сэм был один в своей башне. Вот уже несколько месяцев он в одиночестве управлял аппаратурой. Дальнейшее решение задачи будет нелегким.

С моря пришло очередное послание:

— Колония Плимут! Отзывайте свои самолеты! Вы не выдержите атомного нападения!

В сознании всех слушателей в башнях возник один и тот же образ: черный пластиковый шар, символизирующий погибшую Землю. Атомная энергия, война на Венере?! Ведь атомная энергия так легко выходит из-под контроля…

На экране виднелись джунгли. Самолеты Сэма отыскивали убийц, назвавших себя «Правительством Венеры».

— Это ультиматум. Вам дается сорок восемь часов. После этого одна из башен будет уничтожена.

Атомная бомба.

Это был старый, жуткий кошмар. Ужас, постигший расу семьсот лет назад.

Сорок восемь часов?

Время снова вернулось в башни.

Два самолета, подлетевшие слишком близко, были сбиты. Взрыва не последовало. Но угроза атомной бомбардировки оставалась реальной. Сэм объявил:

— Мы отзываем своих людей, занятых расширением колонии.

Его усталое напряженное лицо исчезло с экрана, сменившись изображением обширного расчищенного пространства на морском берегу со знакомой стеной джунглей на заднем плане. Виднелось несколько незнакомых строений.

— Мятежники еще не найдены, наши самолеты продолжают поиск…

На экране появились синие джунгли — съемка велась сверху.

— У вас осталось сорок семь часов. Колония Плимут, посадите свои самолеты.

Время…

— У вас осталось сорок шесть часов…

Страх охватил башни. Толпы заполнили все пути, собирались на перекрестках, где стояли большие общественные экраны.

Захария Харкер сказал Кедре:

— Политика похожа на организм. Пути — кровеносная система. Когда собираются слишком большие толпы — возникает опасность… гм… аневризма…

— Захария, — прошептала Кедра.

Он взял ее за руку.

— Не знаю, не знаю, моя дорогая. Что-нибудь придумаем. У нас еще сорок пять часов.

— У вас сорок четыре часа…

— Еще один нападающий самолет был сбит в тридцати милях от колонии Плимут. Атомного взрыва не было. Самолет управлялся с движущегося в море корабля по радио.

Хейл посмотрел на Логиста.

— Наладится, — Бен Кроувелл сосал свою трубку.

— Вам хороню говорить. Вы знаете ответы, а я — нет.

— Время для настоящего беспокойства еще не пришло, — изрек Кроувелл.

— Вы видите безвредные самолеты и не думаете о подземном человеке, с корнями в двадцать футов длиной, ждущем своего часа. — Он взглянул на ближайший экран. — Ведь я не вмешиваюсь.

— Да. И вы выглядели бы иначе при угрозе атомной войны. Даже вольные компании поставили атомное оружие вне закона.

— У вас сорок три часа, — послышалось с экрана.

— У вас двадцать четыре часа…

— У вас двадцать часов…

— У вас шестнадцать часов…

— Говорит Сэм Рид. Мы нашли негодяев.

На экране появилось передаваемое сверху изображение джунглей. И тут началась бомбардировка. Кислота, огонь, лучи — вся ярость человечества столкнулась с яростью Венеры.

— Прекратите нападение! Мы уничтожим башни! Мы не колеблемся!

На месте джунглей теперь была черная и обожженная земля.

Почва крошилась и текла, как лава. Начало образовываться горячее белое озеро. Сверху обрушились фугасные бомбы, разбивая скалы, разбрызгивая озеро сверкающей радугой. И из опухших парящих глубин начала подниматься какая-то серая полукруглая поверхность.

На экранах появилось лицо Сэма.

— Вы видите тайную штаб-квартиру мятежников, — сказал он. — Сейчас вы увидите, как она будет разрушена.

Голос прокричал:

— Мы уничтожим башни! Прекратите нападение!!!

Взорвалась бомба. Серый купол был крепок, упала еще одна. И еще.

Шесть часов спустя Захария Харкер обратился к башням:

— Мятежники уничтожены Сэмом Ридом. Но у них был флот самоубийц. Умирая, они решили отомстить и заразили империумные купола всех башен радиоактивностью. Минутку…

Он исчез, но через несколько секунд появился снова.

— Мне только что передали новое сообщение. Уничтожены не все мятежники. Очевидно, несколько из них выжило. В настоящий момент они обезврежены, но будут представлять собой постоянную угрозу до тех пор, пока не будет полностью искоренена вся их организация.

Появилось лицо Сэма. Он почти небрежно сказал:

— Мы сделали все, для того, чтобы спасти положение, но последнее слово осталось за негодяями… Теперь всем вам придется покинуть башни или умереть. Я уже говорил, что мы планировали расширение колонии. В процессе подготовки мы расчистили большие территории и завезли туда оборудование. Все это — к вашим услугам. В час опасности мы должны действовать все вместе. Мы одна раса.

Вы можете эвакуировать башни за неделю?

— Придется.

— Хорошо. Будем работать вместе. Кедра предложила мне это, но я отказался. Теперь предлагаю сам. Мы пошлем к вам специалистов, чтобы помочь в отборе необходимого оборудования.

— Жизнь на поверхности будет трудна для стариков и больных.

— Тем больше работы выпадет на долю здоровых. Но есть много такого труда, который не требует физической силы. Отдайте его хилым старикам, тем самым вы освободите сильных для более важных задач. Придется много расчищать и строить.

— Наши специалисты расценивают период полураспада тория в двенадцать лет. Через это время мы сможем вернуться в башни. Но до тех пор нужно еще дожить. И не забывайте о выживших мятежниках. Они смогут реактивировать купола башен, если мы их не схватим, двенадцать лет — долгий срок.

— Да, — сказал Захария, глядя на лицо своего внука… — да, я думаю, срок будет очень долгим.

И Господь сказал:

«Идите в землю, которую дал я Аврааму… в землю, текущую молоком и медом… И сыны Израиля прошли по дну моря, как по сухой земле, и вода стеной стояла справа и слева от них».

Исход

Семьсот лет назад происходил последний исход человеческой расы. Сегодня он начался вновь. Перемещение огромных масс было слишком сложным, чтобы им мог руководить один человек, и впоследствии люди, оглядываясь назад, могли вспомнить лишь страшное смятение, истерию, близкую к панике, слепой протест против судьбы, и в то же время — сосредоточенное движение, подчиненное общему замыслу. Люди башен научились послушанию. Теперь они делали то, что им приказывали, неохотно, испуганно, но повиновались приказам тех, кто приказывал достаточно властно.

Кедра в последний раз осмотрела свою прекрасную комнату. Взгляд ее был долгим и спокойным, как сама комната.

— Мы не вернемся, — сказала она.

Захария Харкер, ожидавший ее у выхода торопливо спросил:

— Почему?

— Вы знаете, что мы не вернемся. И это хорошо. Я ненавижу Сэма Рида. Он всегда заставлял меня глядеть в лицо неприятной правде.

— Интересно, сможем ли мы доказать, что он лжет?

Кедра покачала головой:

— Сейчас это уже не имеет значения. Мы знаем методы Сэма.

— Вы готовы, моя дорогая? Лифт ждет.

— Да, — она вздохнула, поворачиваясь к двери. — Я не чувствую, что отправляюсь на смерть. Я отстою свое право на существование.

Он засмеялся.

— Я чувствую то же самое. Человечество снова выходит из моря на сушу, но даже Сэм Рид не может заставить нас полюбить этот переход.

— Он еще пожалеет об этом. — Она заколола плащ у горла и пересекла комнату, ступая по мягко пружинящему полу, по которому никогда не пройдет больше, разве что из любопытства лет через сто.

Захария промолчал, глядя на ее лицо…

— Я знал, что вы что-то задумали, когда позволили уйти мятежникам, — сказал Хейл. — Не в вашем характере отпускать кого-либо просто так, если вы можете его использовать.

Сэм взглянул на него из-под сдвинутых бровей.

— Вы хотели колонизировать поверхность — и теперь она колонизирована… — сказал он.

— Подводные лодки без экипажей, самолеты с автопилотами, управляемые на расстоянии — все это было заготовлено заранее, — сказал Хейл, покачивая головой. — Ну что ж, вы это сделали.

— Через двенадцать лет, — спокойно ответил Сэм, — люди хорошо акклиматизируются… А еще через двенадцать им здесь так понравится, что невозможно будет их выгнать.

Хейл с минуту смотрел на Сэма своим пристальным взглядом, который уже так много видел на Венере. Наконец, он заговорил:

— Помните, что случилось с Моисеем, Сэм Рид? — спросил он негромко, и как классический прототип, не дожидаясь ответа, повернулся и вышел…

Толстые стены дрожали от грохота. Стол качнулся, и перо в руках Сэма вздрогнуло, он нахмурился. Шел уже третий день бомбардировки, и ему хотелось отвлечься от всех внешних раздражителей.

Молодая женщина в строгом коричневом костюме наклонилась вперед, глядя, как он пишет. От этого движения черные короткие волосы прямыми прядями упали по обе стороны лица. Она взяла лист, как только перо кончило писать, и пошла с ним по дрожавшему полу к собственному столу. На столе она включила телевизор и произнесла в передатчик несколько слов ясным чистым голосом.

— Хорошо, — сказал Сэм усталым голосом, когда она закончила, — хорошо, Сигна, пришлите теперь ко мне Захарию.

Она встала, двигаясь с совершенной грацией, и быстро пошла к двери. Двери открывались не в соседнюю комнату, а в небольшое контрольное помещение, пронизанное лучами, которые должны были обнаружить у входящего оружие. Сэм не хотел никаких неожиданностей. Впрочем, сейчас это не имело особого значения. По сигналу Сигны появились два охранника и остановились вместе с пленными, подвергаясь действию проверочных лучей. За ними вошли еще двое охранников.

— Захария, я хочу, чтобы вы отозвали своих людей.

Захария без особой симпатии взглянул на него, стараясь, как он часто это делал, найти сходство с Харкерами, чья кровь текла в них обоих.

— Почему я должен это сделать, Сэм? — спросил он.

— Ваше положение не подходит для вопросов. Я вас расстреляю, если до полудня атака не прекратится. Идите сюда, можете использовать мой передатчик.

— Нет, Сэм. Вам конец. На этот раз вы не можете выиграть.

— Раньше я всегда выигрывал. Выиграю и на этот раз.

— Нет, — сказал Захария и остановился в раздумье, сколько выигрывал Сэм — легко, презрительно, из-за своей неуязвимости, сооруженной в годы мира.

— Мы не повстанцы, — спокойно сказал Захария. — Мы готовили это нападение с того самого дня, как вы выиграли у нас кориум с угрозой применения глубинных бомб. Помните, Сэм? Вы не делали ошибок в стратегии, но вам следовало бы быть повнимательней, когда вы увозили с собой оборудование из башен. Сейчас мы его используем…

— Вы кое-что забыли. — голова Сэма болела от непрерывной вибрации. Это затрудняло разговор. — Вы забыли о себе.

Вы ведь предпочтете прекратить нападение, чем быть расстрелянным, не так ли?

— Вам этого не понять.

Сэм нетерпеливо покачал головой.

— Вы бы напали на меня двадцать лет назад, если бы были так сильны. Вам не удастся меня одурачить, Харкер.

— Мы нуждались в вас тогда. Мы жили по молчаливому согласию, Сэм. Теперь оно кончилось. Бомбардировка — это не только пушки. Это… давление человеческих эмоций, которые вы так долго угнетали.

Сэм гневно ударил кулаком по дрожащему столу.

— Заткнитесь! — сказал он, — у меня болит голова от взрывов. Даю вам минуту на принятие решения, Харкер. После этого вы — конченый человек.

Но, говоря это, он ощущал в мозгу какую-то легкую неуверенность, источник которой он не мог определить.

Подсознательно он знал ответ. Слишком уж легко удалось захватить Захарию.

Он нервно осмотрел комнату, глаза его на мгновение, как и тысячу раз до этого, остановились на голубоглазой девушке за столом в противоположном углу. Она внимательно следила за всем происходящим и старалась ничего не упустить. Сэм знал, что может доверять ей. Эта уверенность согревала ему сердце.

Когда она впервые появилась в форте как секретарь, ей было восемнадцать лет. Родилась она в башне, но выросла на поверхности. Все вновь поступившие, разумеется, тщательно проверялись. Всех их подвергали внушению со стороны лучших психологов. Но Сигна росла быстрее остальных. Через год она была помощником секретаря в административном управлении. Еще через шесть месяцев она стала секретарем с собственным кабинетом. И вот однажды Сэм, подбирая свой личный персонал, обнаружил среди прошедших самый строгий отбор женское имя. При первой же встрече он выбрал именно ее.

Теперь ей было двадцать пять лет. Она не была наложницей Сэма, хотя мало кто в форте поверил бы в это.

Он видел, что ее что-то беспокоит. Он знал ее лицо так хорошо, что мог замечать на нем мельчайшую деталь. Когда она смотрела на Захарию, на лбу ее пролегала складка, а лицо приобретало слегка неуверенное выражение.

Сэм взглянул на часы.

— Сорок секунд, — сказал он и оттолкнул кресло. Все находившиеся в комнате следили за ним.

Сэм потянулся к крышке ящичка, установленного в стене рядом с экраном, но его остановило гудение телевизора Сигны.

— Это вас, Сэм, — сказала она. — Хейл.

Он снова нажал кнопку, закрыв экран и пошел через комнату.

— Вы один, Сэм?

— Нет. Подождите, я переключусь на наушники.

Лицо на экране дернулось. Затем, по сигналу Сэма, оно исчезло, и в ушах его зазвучал голос Хейла, который больше никто не мог услышать.

— Прорыв, — резко сказал Хейл.

— Большой?

— Очень. Они уже захватили несколько наших орудий и направляют их на нас. Через пять минут будет захвачен верхний двор. Сэм, я думаю, что нас кто-то предал. Они не могли знать, как действуют игольчатые орудия. Но они знают.

— У меня здесь Захария, — сказал он в передатчик. — Приходите. — Он снял наушники и сказал пленнику:

— Ваша минута истекла.

Захария колебался. Потом сказал:

— Я буду говорить с вами наедине, Сэм, и здесь никого не должно быть.

Сэм открыл ящик стола, достал плоский пистолет и положил его на дрожащий стол.

— Вы будете говорить сейчас, Захария Харкер, или я застрелю вас. — Он поднял пистолет и прицелился в лицо бессмертного.

Захария молчал. Издалека, приглушенный стенами, донесся пронзительный вопль игольчатой пушки. Удар, гром, долгий треск.

Захария сказал:

— Лучше позвольте мне поговорить с вами наедине, Сэм.

Колебание Сэма было недолгим. Он знал, что потрясен больше, чем подозревал, иначе он никогда не поддался бы на блеф. Но вот он медленно опустил пистолет и кивнул.

Сигна встала.

— Вы свободны, — сказала она охранникам.

Те повернулись и вышли. Сигна вопросительно взглянула на Сэма:

— Мне тоже уйти?

— Нет, — твердо ответил Сэм.

— Сэм… я лучше пойду, — голос ее звучал несколько неуверенно. Но тут заговорил Захария.

— Останьтесь, пожалуйста, — сказал он. Она бросила на него неуверенный взгляд.

Сэм следил за ними, опираясь руками на стол. Бомбардировка продолжалась. Время от времени воздух раздирали вопли снарядов игольчатых орудий.

— Хорошо, — сказал он. — Так что же, Харкер? Говорите быстрее, я тороплюсь.

Захария, руки которого были по-прежнему в наручниках, пересек комнату и посмотрел в окно на отдаленное море.

— Идите сюда, — сказал он. — Я вам хочу кое-что показать.

Сэм прошел по дрожащему полу и нетерпеливо спросил:

— Что? Что покажете? — Он остановился рядом с бессмертным на безопасном расстоянии — осторожность стала его второй натурой — и посмотрел в окно.

— Я ничего не вижу.

Захария просвистел начальные такты «Лили Булеро».

В комнате раздался грохот.

Сэм, чувствуя головокружение и задыхаясь, не мог понять, что происходит. «Игольчатый луч, — подумал он. — Но тогда вся комната должна была расколоться». Между тем, только он один стоял, тяжело дыша, прислонившись плечом к стене.

Он поднял голову. Захария по-прежнему стоял у окна, глядя на него со сдержанной жалостью. Комната не изменилась. Но что-то произошло с плечом Сэма. Теперь он вспомнил — в него пришелся удар. Протянув руку к окаменевшему плечу, он недоумевающе взглянул на ладонь. Она была красной. Что-то текло по его груди. Наклонив голову, он увидел кровь. Пуля попала в район ключицы.

Прозвучал мягкий, чистый голос Сигны:

— Сэм… Сэм!

— Все в порядке… — он успокаивал ее, не поднимая головы. Потом увидел ее и вздрогнул. Она стояла, держа пистолет двумя трясущимися руками. Большими глазами, в которых был испуг, она смотрела на него, напряженно сжав губы и переводя взгляд с Сэма на Захарию. Выражение ее глаз было близко к безумию.

— Я… я сделала это, Сэм, — сказала она хриплым шепотом. — Не знаю почему, должна быть причина. Я не понимаю…

Харкер мягко прервал ее:

— Этого недостаточно, Сигна. Вы знаете, что нужно попытаться снова. Быстро, прежде чем он остановит вас.

— Я знаю… я знаю… — голос ее дрожал.

Обычно она стреляла очень быстро и хорошо, но тут она поднимала пистолет двумя руками — робко, как школьница. Сэм видел, как ее палец притронулся к курку.

Он не стал больше ждать. Опустив руку, через ткань костюма он нащупал в кармане игольчатый пистолет — и выстрелил.

И не промахнулся.

Еще какое-то мгновение ее широко раскрытые глаза удивленно смотрели на него. Сэм едва услышал звук упавшего пистолета. Он смотрел ей в глаза, и вспомнил другую девушку с голубыми глазами, которая когда-то давно бросила ему в лицо сонный порошок.

— Розита, — как будто впервые вспомнил он ее имя и повернулся к Захарии. Все тот же треугольник: Захария, Розита, Сэм Рид — шестьдесят лет назад — и сейчас. Разницы нет. Но на этот раз…

Пальцы его вновь сомкнулись на игольчатом пистолете. Прозвучал выстрел. Когда луч коснулся груди Захарии, он как будто взорвался. Послышался гул высвободившейся энергии, вспыхнуло пламя, подобное маленькой звезде. Захария стоял невредимый и улыбался Сэму в лицо.

То, что он сказал, не имело смысла, но в словах его был вызов. У Сэма не было времени удивляться. Достав пистолет из сожженного кармана, он направил его в лицо Захарии. Здесь у бессмертного не может быть защиты.

Но курок нажать он не успел. Откуда-то послышался громкий голос:

— Вы выиграли, Харкер.

В глаза Сэму ослепительно сверкнула молния. Он знал, что это такое. Они с Хейлом носили с собой мощные вспышки, наводящие дисциплину лучше любого оружия. Они не ослепляли навсегда, но очень долго после вспышки человек не мог видеть.

В неожиданной тьме, проглотившей комнату, Сэм услышал голос Захарии:

— Спасибо, Хейл. Я был уверен в вас, но все же… Смерть была совсем близко.

Вольный товарищ произнес:

— Простите, Сэм.

Это было последнее, что услышал Сэм.

И Моисей ушел на равнины Моава…

И Господь сказал ему: «Вот земля… ты увидишь ее своими глазами, но не уйдешь из нее…» И Моисей умер в земле Моав, и ни один человек не знает, где его могила.

Второзаконие

Полутьма, рев ветра. Светлое пятно постепенно превратилось в проницательное морщинистое лицо. Сэм узнал его. За ним была голая металлическая стена. Откуда-то пробивался тусклый свет.

Сэм попытался сесть, но не смог даже пошевелиться. Паника охватила его. Старик улыбнулся…

— Полегче, сынок, так должно быть. — Говоря это, он набивал трубку табаком. Поднес огонь, закурил, выпустил дым. Его взгляд сосредоточился на Сэме.

— Я кое-что расскажу тебе, сынок, — сказал он. — Теперь как раз время. Сейчас ты вполне здоров, пробыл здесь несколько недель, лечился, отдохнул. Никто, кроме меня, не знает…

— Где? — Сэм попытался повернуть голову, чтобы рассмотреть источник света, форму комнаты, но не смог.

— …Я уже давно подготовил это убежище, — продолжал Кроувелл, попыхивая трубкой. — Решил, что оно может понадобиться для чего-нибудь такого. Оно под моим картофельным полем. Я уже много лет выращивал картошку.

Да, я бессмертный. Не похоже, а? — Я родился на Земле.

Он выпустил облако голубого дыма.

— На Земле было много хорошего. Но даже и тогда я видел, что приближается. Я видел вас, Сэм. О, не ваше имя и не ваше лицо, но я знал, что вы будете. Человек, подобный тебе, всегда появляется в нужное время. Я могу предсказать тебе будущее, Сэм. У меня есть такая редкая способность. Но я не могу вмешиваться, иначе я изменю будущее на что-нибудь непредсказуемое… да, о чем это я?

Сэм сделал огромное усилие, пытаясь пошевелить пальцами. Цветные пятна висели у него перед глазами. Он едва слышал бормотание старика.

— Легче, легче, — спокойно попросил Кроувелл. — Постарайся меня выслушать. Я Логист, Сэм. Помнишь замок Истины? Ты вначале не поверил оракулу, не правда ли? А я был прав. Я был этой машиной, не делающей ошибок.

Вы были в замке в течении сорока лет, Сэм. Но ничего не помните. Вы спали под действием сонного порошка.

Сонный порошок? Сознание полностью вернулось к Сэму Риду. Он напряженно слушал. Неужели это ответ на вопрос, который он так долго искал? Кроувелл — его неизвестный хранитель? Но почему… почему?

— Захария хотел убить тебя. Я видел это. И я знал, что ему это не удастся, если вмешаюсь я. И я вмешался — а это значительно спутало карты. После этого я уже не могу точно предсказать будущее, пока линия событий не выровняется. Поэтому я разбудил тебя в переулке, без денег и без памяти, чтобы выровнять ход событий.

У тебя были свои затруднения, чтобы снова вырваться на поверхность, но когда тебе это удалось, все снова пошло правильно. Я смог видеть будущее.

Сэма это не интересовало. Если бы он только мог избавиться от паралича. Он должен… должен! Раньше у него всегда находились глубокие источники силы, которыми не обладает ни один человек. И сейчас у него должно получиться. Но не получалось.

— Ты не Сэм Рид, — произнес Логист. — Помнишь Блейза Харкера? У него был сын. Уже тогда Блейз начинал сходить с ума, иначе бы он никогда не возненавидел своего ребенка настолько, чтобы так поступить с ним.

Ты вырос похожим на короткоживущего, но твоя настоящая фамилия — не Рид.

Блейз Харкер, Блейз Харкер, с искаженным лицом, бьющийся в смирительной рубашке… Блейз Харкер! Харкер!

Сэм — Харкер!

— Я не мог сказать тебе этого раньше, — говорил Кроувелл. — Это изменило бы будущее, а я этого не хотел. До сих пор мы нуждались в тебе, Сэм. Время от времени должен появляться сильный человек, подобный тебе, чтобы двигать мир вперед. Другие люди гораздо менее подготовлены. Например, Роб Хейл не смог бы. Он сделал часть, но не все.

Тебя бы ничто не смогло остановить. Ничто, если бы ты только сам этого не захотел.

Если бы ты не родился, если бы Блейз не сделал того, что он сделал, то все люди жили бы до сих пор в башнях. И через несколько столетий или через тысячу лет человечество могло бы исчезнуть. Я ясно видел это. Но теперь мы вышли на поверхность. Мы закончили колонизацию Венеры. А после этого мы сможем колонизировать Вселенную.

Только ты мог это сделать, Сэм. И мы тебе очень обязаны. Ты — великий человек. Но твои дни кончились. Ты действовал силой, ты сам — разрушительная сила. Ты — борьба и ярость. Но мы больше не можем использовать тебя, Сэм.

Ярость? Ослепительно-белым пламенем горела она в Сэме, она была настолько сильна, что путы его паралича едва не лопнули. Казалось странным, что такой накал ярости не бросает его на Кроувелла. Выбраться наружу, уничтожить Хейла, уничтожить Харкеров…

Харкеры. Но ведь он тоже Харкер!

Кроувелл сказал:

— Люди, подобные тебе, исключительно редки, Сэм. В нужное время и при нужных обстоятельствах они — спасение для человечества. Но этому должно прийти свое время — время уничтожения. В вас никогда не затухнет ярость. Вы должны находиться наверху. Либо ты выберешься туда, либо умрешь.

Если у тебя не будет врагов, ты начнешь бороться с друзьями. До сих пор твоим врагом была Венера, и ты победил ее. С кем же ты будешь сражаться сейчас?

— С людьми.

— Теперь наступает долгое время мира. Бессмертные берут руководство на себя. Они надежно правят людьми. Ты создал им для этого хороший фундамент. Но теперь тебе пора уходить.

Неожиданно Кроувелл захихикал.

— Ты думал, что обманывал, когда говорил, что на поверхности люди приобретут бессмертие? Но это оказалось правдой! Они получат бессмертие. Понимаешь?

Человечество умирало в башнях. Здесь, наверху, оно будет жить не вечно, но все же долго… очень долго. Раса получит бессмертие — ты дал его человечеству.

Он снова затянулся, выпустил дым и сквозь него задумчиво посмотрел на Сэма.

— Я редко вмешиваюсь в ход событий, — сказал он. — Только один раз мне пришлось убить человека. Я достаточно ясно видел, что произойдет, если этот человек останется жить. Это было так плохо, что хуже некуда.

Теперь я вмешиваюсь снова, потому что знаю, каким будет будущее. После этого я долго не смогу заглядывать вперед, но потом ход событий выравняется, и у меня снова появится эта способность.

На этот раз я не буду убивать. Став старше, я многое узнал. К тому же ты — бессмертный. И ты сможешь без вреда для себя спать долгое время. Все, что тебе придется делать, сынок, — это спать.

Надеюсь, ты умрешь во сне. Надеюсь, мне не придется тебя будить. Потому что, если я сделаю это — будет означать, что дела опять очень плохи. Мы с тобой долгожители проживем долго, а за это время может случиться многое.

Я кое-что вижу. Смутно, но я вижу, что джунгли могут вернуться. Могут появиться новые мутированные формы жизни — создания Венеры коварны. И мы ведь не останемся на Венере навсегда. Это только первая колония. Мы отправимся к звездам и другим планетам. Там тоже могут быть опасности. Может, кто-нибудь попытается колонизировать наш мир — так было всегда, и так будет.

Может быть, нам еще понадобится такой человек, как ты, Сэм. Тогда я разбужу тебя.

Мудрое коричневое лицо смотрело на Сэма сквозь облако дыма.

— Отныне, — сказал Кроувелл, — ты будешь спать. Ты сделал свою работу. Спи спокойно, сынок, и спокойной ночи.

Сэм лежал неподвижно. Свет потускнел, и он не был уверен, так ли это. Похоже, у него просто потемнело в глазах.

Ему о многом нужно было подумать, а времени мало. Он бессмертный. Он должен жить.

Сэм Харкер бессмертный. Харкер. Харкер.

В голове его звучала музыка карнавала в башне Делавэр, он видел яркие ленты на движущихся путях, вдыхал плывущие запахи, улыбнулся лицу Кедры…

Какую-то секунду он отчаянно цеплялся за край обламывающегося утеса, а жизнь и сознание раскалывались на куски под его руками.

Тьма и тишина заполнили погребенную комнату. Подземный Человек, глубоко погрузив корни, наконец уснул.

эпилог

Сэм проснулся…

 ЗДЕСЬ БЫЛ ГНОМ