Джалал последовал за двоюродным братом, не говоря ни слова, но, как только они оказались вне зоны слышимости, схватил его за плечо.
– Что ты делаешь?
Халид лишь молча сбросил руку спутника и зашагал дальше по коридору, игнорируя оклики Джалала. Однако тот вскоре догнал его и настойчиво продолжил, не обращая внимания на угрожающий взгляд халифа:
– Глупец! Разве ты не заметил, как обидел Шахразаду?
– Повторяю, капитан аль-Хури, мы не станем обсуждать ее, – прошипел Халид, оборачиваясь и хватая Джалала за камис.
– Будь все проклято! Если ты продолжишь так себя вести, то и обсуждать будет нечего! Неужели ты не усвоил урок, брат? – воскликнул Джалал, яростно сверкая глазами, а затем наклонился к уху Халида и со злостью прошептал: – Неужели Авы было недостаточно?
Услышав эти слова, халиф отпрянул и со всей силы ударил капитана стражи в челюсть. Тот упал на мраморный пол, вытер окровавленные губы тыльной стороной ладони и усмехнулся повелителю Хорасана. На звуки драки уже спешили телохранители.
– Убирайся прочь с глаз моих, Джалал! – вне себя от ярости бросил Халид.
– Во многих делах вы напоминаете умудренного старца. Иногда же ведете себя как мальчишка. Мой господин.
– Ты ничего обо мне не знаешь!
– Я действительно не всеведущ, Халид-джан. Однако понимаю в жизни больше, чем ты. Например, что любовь – очень хрупка. Любить же подобных тебе и вовсе почти невозможно. Это словно держать в руках треснутый сосуд в то время, когда вокруг бушует песчаная буря. Если ты желаешь сохранить расцветающие чувства Шахразады, убереги ее от урагана. – Джалал поднялся на ноги и поправил отличительный символ королевской стражи на плече. – И убедись, что не ты сам являешься этой бурей.
Мердад Синебородый
Этим вечером Шахразада никак не могла успокоиться и лечь в постель, а мерила шагами покои, ступая по прохладным мраморным камням. И с каждой секундой в мятежном сердце разгоралось пламя внутренней борьбы между яростью и негодованием, между болью и раздражением.
Между неослабевающей обидой на бесцеремонное обращение и неподдельным гневом на то, что невнимание халифа задело ее за живое.
«Как он посмел так поступить со мной?»
Она металась по комнате все яростнее, резким движением собрав волосы и перебросив их через плечо. Наряд Шахразада даже не потрудилась сменить. Небрежно сброшенная золоченая мантия из дамаста валялась на полу. Шаровары изумрудного оттенка и облегающий топ были не такими удобными, как ночные одежды и шамла, но сейчас девушка не обращала на это внимания. Она сорвала с головы диадему, украшенную сверкающими зелеными камнями, и отшвырнула ее через все покои. Драгоценности зацепились за пряди волос и выбились из прически. Шахразада отругала себя за глупость и неловкость, а затем обессиленно опустилась на мраморный пол, мучимая раздираемыми ее противоречиями.
«Ну почему, почему Халид так меня обидел? – терзалась она. – Ведь на то не было никакой необходимости. И я сама… вовсе не собиралась задеть его чувства».
Весь день Шахразада пыталась скрыть свои страдания от Деспины. От всего мира. Но от себя скрыть их не могла. Особенно сейчас, среди молчаливых теней своих покоев. За обидой от унижения быть отвергнутой у всех на виду пряталось неприятное, неотступное понимание: Халид поступил так из-за того, что чувствовал себя преданным. Потому что прошлой ночью действия Шахразады причинили ему боль.
И она не знала, как загладить свою вину и вернуть расположение халифа.
Сегодня она хотела извиниться. Хотела сказать, что не собиралась воспользоваться ситуацией. Что неосторожно оброненные слова прозвучали вовсе не так, как изначально планировалось.
Халид наверняка подумал, что Шахразада утверждала над ним власть.
С губ девушки невольно сорвался горький смешок, и она скорчилась, прижимаясь лбом к зеленому шелку на коленях.
Нет, о власти и контроле даже речи не было.
Сама мысль о них казалась нелепой. Разве Халид сам этого не видел? И теперь наказывал Шахразаду, отталкивая ее. Как озлобленный мальчишка не подпускает никого к любимой, но треснувшей игрушке.
Но как он посмел поступить так перед всеми? Перед Деспиной. Перед Джалалом. Унизить собственную жену. Проигнорировать ее, словно пустое место.
Словно она заслуживала казни шелковым шнуром на рассвете.
Горло перехватило от воспоминания об этом.
О Шиве, погибшей подобным образом.
– Как ты посмел! – выкрикнула Шахразада в сгустившийся мрак.
В эти игры могут играть двое. Она тоже способна дуться и обижаться, как ребенок, лишенный сладостей. Вдруг тогда она перестанет чувствовать себя такой несчастной и одинокой? Такой сломленной?
Такой зависимой от Халида.
Шахразада поднялась на ноги и поправила вокруг талии тонкую золотую цепочку, на которой болталась подвеска с изумрудами и бриллиантами из того же набора, что и ожерелье с браслетами. Затем тряхнула волосами и направилась к низкому столику в углу покоев.
Подняв крышку с подноса, девушка положила на тарелку немного плова и курицы с шафраном, сдобрила трапезу свежей зеленью и охлажденным йогуртом, выпила чай и попробовала фисташковое печенье с медом. Все уже остыло, и Шахразада ела скорее по необходимости, чем из удовольствия, так как понимала, что будет жалеть, если отправится спать не только злой, но и голодной.
Не слишком желанный ужин еще длился, когда двери в покои отворились.
Шахразада застыла, но не оглянулась, продолжила трапезу и твердой рукой налила себе еще одну чашку чуть теплого чая, сохраняя демонстративное равнодушие.
За спиной вновь чувствовалось присутствие Халида. Как в прошлый раз, возникло ощущение изменившегося ветра.
Всколыхнулась прежняя сводящая с ума радость.
Шахразада принялась ожесточенно рвать на куски лаваш, игнорируя вошедшего, несмотря на бешено колотящееся сердце.
– Шахразада? – тихо окликнул ее халиф, подходя к столику и плавно опускаясь на подушки напротив.
Однако девушка не отрывала взгляда от подноса, терзая лепешку, пока та не превратилась в груду мелких кусочков.
– Шази, – снова попытался Халид.
– Не надо, – резко сказала Шахразада, заставив его застыть на месте в ожидании пояснений. – Не надо со мной притворяться.
– Я не притворяюсь, – негромко произнес Халид.
Шахразада уронила остатки лепешки и подняла на него настороженный взгляд. Под глазами халифа залегли тени от усталости. Он сидел, стиснув челюсти и выпрямив спину.
«Непохоже, будто он сожалеет, что обидел меня, – отметила Шахразада, чувствуя острую боль в сердце, будто пронзенном ножом. – Но обязательно пожалеет».
– Послушай…
– Ты однажды посетовал, что персонажи моих сказок так высоко ценят любовь, – перебила Шахразада. Халид промолчал, лишь внимательно посмотрел на нее. – Интересно почему? Откуда взялась такая неприязнь к теплым чувствам?
– Это не неприязнь, – ответил он спустя несколько секунд, пристально взглянув на собеседницу. – Просто поделился наблюдением. К слову «любовь» прибегают слишком часто, на мой взгляд. Поэтому предпочитаю привязываться к вещам, а не к людям.
– Но почему?
– Любовь приходит и уходит, как солнце встает и садится, – осторожно выдохнув, пояснил Халид. – Например, один день кто-то боготворит зеленый цвет, только чтобы назавтра объявить новой страстью оттенок синего.
– Значит, ты намереваешься пройти по жизни, ни к кому не испытывая теплых чувств? И ценя только вещи? – горько рассмеялась Шахразада, и эта горечь бередила рану в сердце.
– Вовсе нет. Просто я ищу чего-то большего.
– Большего, чем любовь?
– Да.
– А не эгоистично ли это: считать, что заслуживаешь чего-то большего, Халид ибн аль-Рашид?
– Неужели так эгоистично желать того, что не меняется из-за малейшего каприза? Что не рушится при первом признаке неприятностей?
– Тогда ты ищешь то, чего не существует. Или существует лишь в твоем воображении.
– И снова позволь не согласиться. Я ищу того, кто сумел бы разглядеть суть вещей. Кто восстановил бы баланс. Равного партнера, вторую половину.
– И как понять, что нашел эту неуловимую вторую половину? – резко спросила Шахразада.
– Полагаю, она бы стала необходимой, как воздух. Никто из нас не учится дышать, но ощущает, если вдруг его не хватает.
– Такое чувство существует только в поэзии, – прошептала Шахразада. – А не в реальной жизни.
– Моя матушка любила повторять, что у того, кто не ценит поэзию, отсутствует душа.
– Склонна согласиться по данному поводу.
– Она говорила это об отце, – сухо добавил Халид. – Если земля когда-либо носила бездушного мужчину, то им и был прежний халиф. Все утверждают, что я очень на него похож.
Шахразада уставилась на горку раскрошенного лаваша перед собой, стараясь подавить сочувствие к Халиду. Он не заслуживал сочувствия.
– Я… – произнесла она, наконец собираясь с духом противостоять шквалу эмоций и полная решимости придерживаться выбранного направления действий.
– Я обидел тебя сегодня, – сказал Халид голосом мягким, как гасящая горячую сталь вода.
– Это не важно, – покраснев, заверила Шахразада.
– Мне – важно.
– Тогда не следовало так поступать изначально, – язвительно фыркнула она.
– Ты права.
Шахразада подняла глаза, изучая резкие и прекрасные черты лица собеседника, которые даже сейчас не выдавали ни малейшего намека на то, что ее обида хоть чем-то волновала его.
Юноша изо льда и камня, бросивший ее сердце истекать кровью на безжизненном берегу и удалившийся, не одарив даже взглядом.
«Я не позволю ему победить, – пообещала она. – Ради Шивы. Ради себя самой. И непременно докопаюсь до правды. Даже если придется для этого уничтожить его».
– Это все, что ты хотел сказать? – тихо поинтересовалась Шахразада.
– Да, – после паузы ответил Халид.
– Тогда я хочу поведать одну историю.
– Новую?