брать слова и сказать то, что должен. Вернуть хоть малую толику того, что задолжал. Поведать, что, когда думаю о тебе, мне не хватает воздуха…
На этом месте письмо обрывалось.
Пару секунд Шахразада недоуменно раздумывала над резкой концовкой, а затем вспомнила обрывок их с Халидом разговора, будто эхо давно забытой песни:
– И как понять, что нашел эту неуловимую вторую половину?
– Полагаю, она бы стала необходимой, как воздух.
Письмо полетело на пол, чтобы затеряться среди таких же пергаментных страниц, разбросанных по черному ониксу. Вокруг Шахразады сомкнулись тени и тишина. Горькое осознание и внезапное озарение.
Перед глазами встал тот ужасный рассвет и ощущение шелкового шнура на шее. Девушка заставила себя припомнить все мельчайшие детали: серебристый свет, ползущий по синеватым травинкам, туман в лучах раннего утреннего солнца, палач с полным раскаяния взглядом и сильными руками, а еще старуха с развевающимся саваном. И страх. Страдание. Подступавшая тьма. Но сейчас, закрыв глаза, Шахразада попыталась вообразить другой океан печали, где тонул молодой халиф, который сидел за столом из черного дерева и писал послание умиравшей девушке, пока за плечом всходило солнце. Затем представила, как этот юноша застыл от неожиданного озарения, занеся руку над пергаментом. Как стремглав бежал по коридорам, а двоюродный брат следовал по пятам. Как ворвался в заполненный серым туманом двор, не скрывая запачканных чернилами пальцев и пылающей в глазах боли… И гадая, не опоздал ли.
С трудом подавив крик боли, Шахразада отбросила бювар. Его содержимое рассыпалось по блестящему ониксовому полу.
Ее собственное озарение вспыхнуло, как наступивший рассвет. Как восход солнца, закрытый свинцовыми грозовыми тучами. Теперь ответы требовались не ради Шивы. Если быть честной, то месть переросла в нечто большее в тот миг, когда губы Халида коснулись губ Шахразады в переулке на базаре. Теперь она отчаянно желала узнать причину всего этого безумия – у него просто обязана была иметься причина, – чтобы оставаться рядом с халифом. Чтобы заставлять его улыбаться и смеяться самой, чтобы рассказывать сказки при свете лампы и делиться секретами в темноте. Чтобы засыпать в его руках и просыпаться в лучах беззаботного завтрашнего дня.
Но было слишком поздно.
Халид оказался Мердадом Синебородым, как в самых страшных кошмарах Шахразады. А она открыла дверь в запретную комнату. И увидела тела убитых девушек. Без объяснений. Без оправданий.
Теперь стало кристально ясно, как следовало поступить.
Халид должен был понести наказание за эти чудовищные деяния. За все эти жестокие смерти.
Даже если Шахразада не могла жить без него, как без воздуха.
Даже если она любила его больше жизни.
Напряженные телохранители слишком тесно сомкнули круг.
Их мерцавшие факелы и тяжелые шаги, с металлическим клацаньем грохотавшие по каменному полу, лишь усиливали боль в висках. Лишь еще больше распаляли внутреннее пламя, которое стремилось вспыхнуть в глазах.
Когда занервничавший охранник уронил оружие с шумом, способным поднять мертвецов, Халиду потребовалась вся сила воли, чтобы не вырвать руку юноши из плеча.
Вместо этого халиф остановился в темном коридоре, прижал ладони ко лбу и прорычал стражникам:
– Оставьте меня.
– Но, господин…
– Прочь! – взревел Халид и поморщился от боли в висках, когда по коридору прокатилось эхо.
Телохранители переглянулись и почли за лучшее исполнить распоряжение повелителя. Они поклонились и ушли.
Джалал остался стоять, опираясь на стену и серьезно наблюдая за двоюродным братом, а когда охранники завернули за угол, упрекнул:
– Так поступают лишь капризные дети.
– Ты тоже волен уйти, – проворчал Халид, шагая к своим покоям.
– Ужасно выглядишь, – с тревогой отметил Джалал, преграждая ему путь.
– Полагаю, ты снова желаешь, чтобы я поделился своими эмоциями в ответ на прямолинейно высказанное наблюдение о моем вполне очевидном состоянии, – спокойно произнес халиф, принимая безразличный вид. – Прошу меня простить, однако вечер и без того выдался сложным, капитан аль-Хури.
– Я искренне беспокоюсь.
– Не следует, – ненатурально удивился Халид.
– Если ты отказываешься обсуждать то, что сегодня произошло, боюсь, я буду вынужден настаивать.
– И испытаешь лишь разочарование.
– Ошибаешься, – фыркнул Джалал и сложил руки на груди. – Ты разваливаешься на куски. Вздрагиваешь от боли при малейшем шуме и едва не оторвал перепуганному мальчишке голову, когда он выронил оружие.
– Этот мальчишка споткнулся и не сумел удержать обнаженную саблю. Повезло, что он не упал и не напоролся на клинок собственной глупости.
– Твои саркастические замечания с возрастом становятся все более жесткими. И высокомерными. И совершенно не смешными.
Халид недовольно воззрился на двоюродного брата. От ярости кровь вскипела в жилах и застучала в висках. Перед глазами все поплыло.
В конце концов халиф протиснулся мимо Джалала и зашагал прочь.
– Позвольте спросить, что вы сегодня вытворяли, мой господин? – крикнул тот вслед. – Вы хоть осознаете, какому риску подвергли судьбу всего государства, когда бросили оружие по требованию того наемника? Он мог бы убить вас и оставить Хорасан без правителя и на грани войны с Парфией. – Джалал сделал многозначительную паузу. – Вы бы позволили Селиму победить и все ради какой-то девчонки? Одной из многих?
После этих слов и без того висевшее на волоске терпение Халида окончательно лопнуло, и он обрушил всю силу своего гнева на двоюродного брата, молниеносно оборачиваясь и одним плавным движением выхватывая шамшир из ножен. Край изогнутого лезвия застыл над самым сердцем Джалала.
Тот даже не шелохнулся, сохраняя полнейшее хладнокровие, будто ничего не произошло.
– Должно быть, ты очень сильно ее любишь, Халид-джан.
– Любовь – лишь слабая тень того, что я испытываю, – спустя мгновение прошептал халиф, опуская шамшир и хмурясь от боли и внезапного смятения.
– Как твой брат я рад это слышать, – ухмыльнулся Джалал, однако улыбка не коснулась его глаз. – Но как капитан стражи я бы солгал, если бы сказал, что не встревожен сегодняшними событиями. Ты несешь ответственность не только за одну девушку, а за все государство.
– Мне прекрасно это известно, – холодно проронил Халид, возвращая саблю в ножны.
– Я в этом не уверен. Если ты планируешь продолжать вести себя как безрассудный юнец, полагаю, настало время поведать Шахразаде всю правду.
– Позволь с тобой не согласиться. И на этом обсуждение закончено, – отрезал Халид и стремительно зашагал по коридору.
– Теперь она является частью семьи, – настойчиво продолжил гнуть свое Джалал, идя рядом. – Если ты готов умереть ради Шахразады, то пришла пора доверить ей и наш секрет.
– Нет.
– Расскажи ей, Халид-джан, – тихо сказал молодой капитан, кладя руку на плечо спутнику. – Она имеет право знать.
– И как бы ты отреагировал на подобные новости? – халиф сердито стряхнул ладонь Джалала. – Что жизнь зависит от переменчивого проклятья.
– Я и без того существую в постоянной опасности умереть. Как и ты сам. Что-то подсказывает мне, Шази тоже не склонна обманываться.
– Это не имеет значения, – нахмурился Халид. – Я пока не готов рассказать ей всю правду.
– И никогда не будешь готов. Потому что любишь ее и хочешь оградить от потрясений. – Джалал остановился возле коридора, ведущего к покоям халифа, а когда тот, не оглядываясь, проследовал дальше, окликнул его: – Мой повелитель! Пошлите за факиром. Вы напряжены, как туго натянутая тетива, готовая в любой момент оборваться.
Халид толкнул тяжелые двери и прошел в приемную, затем направился к спальным покоям, остановился и кивнул одному из караульных. Тот взялся за бронзовую ручку и распахнул деревянную створку перед господином.
Когда Халид пересек порог, то обнаружил, что в комнате царили абсолютная тишина и покой. Лишь окровавленные отрезы ткани и кувшин с водой возле кровати выбивались из привычного порядка.
А еще девушка, мирно спавшая в его постели.
Шахразада лежала на боку, прижав колени к единственной подушке. Темные волосы разметались по шелку приглушенного оттенка. Бахрома длинных черных ресниц отбрасывала тень. Гордый заостренный подбородок утыкался в складки ткани под ладонью.
Халид осторожно присел рядом, стараясь не задерживать взгляд на спящей Шахразаде. Прикасаться к ней нельзя было и думать.
Опасная, непредсказуемая девушка. Моровое поветрие. Настоящая гора из адаманта, которая притягивала корабли, а затем лишала их гвоздей и топила без раздумий. Одной лишь улыбкой да милой гримаской.
Но, даже зная это, Халид поддался притяжению. Не устоял перед потребностью находиться рядом. Медленно выдохнув, он отложил шамшир на пол, осторожно лег возле Шахразады и уставился в потолок, на одинокую лампу, забранную золотой решеткой. Однако даже тусклый свет причинял боль глазам. Халид зажмурился, стараясь отогнать усталость и преодолеть постоянный натиск скованного зверя, ревущего в сознании.
Шахразада пошевелилась во сне и повернулась, будто подчиняясь собственному безотчетному побуждению, а затем уткнулась Халиду лбом в плечо, положила руку ему на грудь и удовлетворенно вздохнула.
Несмотря на боль, он открыл горевшие глаза, чтобы еще раз взглянуть на Шахразаду.
Такую опасную. И такую притягательную.
Способную как уничтожить миры, так и создать новые, еще более чудесные.
Когда желание прикоснуться к девушке стало непреодолимым, Халид осторожно обхватил ее за плечи одной рукой и уткнулся носом в темные волосы. Они источали тот самый аромат сирени, который дразнил из-за окна кабинета. Маленькая, изящная ладошка на груди халифа передвинулась выше и замерла над сердцем.
Какую бы пытку ни потребовалось вынести. С каким бы злом ни пришлось столкнуться.