В доказательство собственной невиновности она показала ему шесть оставшихся пузырьков. Но вызвала обратную реакцию. Он высоко поднял руки и закричал:
– Ты что, хочешь нас убить? Ты не должна хранить это в доме! Кто знает – может, они неплотно закрыты!
Она потрясла пузырек.
– Нет! Они очень крепко закрыты.
Потом взяла влажную салфетку и протерла его мокрое лицо. Он обессилено лежал на диване, закинув ноги высоко на подушки, а она сидела на полу, сжавшись в комок. Она рассказывала – хоть он об этом и не просил, – как к ней в руки попало биологическое и химическое оружие.
Рассказать обо всем после столь долгого молчания было удовольствием. Облегчением. Отдельные нити ее жизни соединились наконец в единое целое.
– Однажды вечером, в начале октября, я была у подруги Майке. Я собиралась остаться у нее на ночь. Но потом мы поругались, и я просто уехала. Я успела выпить несколько бокалов вина и избегала автобана. Ехала окольной дорогой, чтобы не столкнуться с полицией.
Потом, вскоре после Дельменхорста, я увидела эту машину. Произошла тяжелая авария. Машина вылетела с дороги и перевернулась. Я хотела уехать, но мне навстречу, пошатываясь, вышел мужчина. Он был ранен – из головы текла кровь, – и он нес в руке чемодан. Он направлялся к моей машине. Я хотела позвонить в скорую, но, когда я достала телефон, он вдруг направил мне в лицо пистолет и крикнул, что я должна отвезти его в Амстердам.
Я ответила: «Вы этого не сделаете!» и хотела отвезти его в больницу в Дельменхорст или в Гандеркезе, но он по-прежнему держал у меня перед носом пушку. Я ехала дальше, он принялся звонить по телефону. Чемодан все это время он держал на коленях. Он говорил только о чемодане, и я догадалась, что внутри – что-то нелегальное и очень дорогое.
Он говорил по-нидерландски. Я кое-что понимала, хотя и далеко не все. Сначала я подумала, что в чемодане просто деньги, украденные деньги после ограбления или вроде того. Он все время кричал, чтобы я ехала быстрее, и бил меня своим пистолетом по правой руке, пока она вся не покрылась синяками. Я думала, он убьет меня, потому что я – свидетельница. Я прекрасно знаю, как поступают в таком случае преступники. Бессовестные люди.
Но потом он потерял слишком много крови, и в какой-то момент, уже на подъезде к Голландии, он просто повалился на сиденье. Я остановилась и выбросила его на край дороги – он был без сознания. Да, знаю, еще несколько месяцев назад я бы позвонила в полицию и сообщила о случившемся. Но тогда все было иначе. Ты был успешным, у нас было много друзей, и…
Но я уже давно знала, как у нас на самом деле обстоят дела, и подумала: возможно, это подарок вселенной. Именно то, чего я так долго хотела… Ох, я и сама уже не знаю, что подумала… Я чувствовала себя героем, который должен выполнить задание. Дома я успокоилась. Тебя не было, ты уехал на очередное повышение квалификации. Я дрожала всем телом, приехав сюда. Вскрыла замок чемодана и сперва ужасно разочаровалась. Подумала, что судьба снова меня обманула. Но на пузырьках были пометки. Сначала я подумала, это наркотики, но потом посмотрела в интернете и поняла, что именно случайно попало мне в руки.
Сначала я не могла придумать, что делать. Несколько дней была как парализованная, только почистила сиденье в машине. Оно все было в крови. Потом еще купила меховые чехлы, чтобы прикрыть пятна.
А потом я начала вынашивать план. Я же видела, твои дела шли все хуже и хуже. Я сделала это из любви к тебе, для нас, Юстус!
Ей стало так жарко, словно вытатуированное на ее теле пламя действительно жгло. Она стянула футболку и принялась обмахиваться ею.
– И теперь ты отравила питьевую воду? – прокашлял Юстус.
– Ничего я не травила! Но сделаю это, чтобы обвалить биржу.
Он резко сел и недоверчиво посмотрел на нее.
Она продолжила, словно ему требовались объяснения:
– Тогда ты сможешь дешево купить все акции, которые должен поставить, и ликвидировать сделку по фиктивной продаже. Это ведь так называется, правильно? Тогда мы будем спасены.
Она протерла его влажное лицо.
Он плакал.
– Хотя я бы лучше улетела в Латинскую Америку. Мы жили бы на добытые деньги, и я могла бы открыто носить свои татуировки. Но так не пойдет. Мы должны остаться здесь из-за твоей матери. Мы давно договорились об этом. Но…
Он дрожал, стуча зубами.
– Если биржевой курс упадет и ты сохранишь работу, я прошу у тебя только одного: ты должен позволить мне открыто появляться рядом с собой. Я больше не хочу прятать татуировки, – она дотронулась до них. – Они – часть меня.
– Да, – дрожащим голосом сказал он. – Да, ты – моя жена, и я тобой горжусь.
Они вели себя с Анной Катриной вежливо – словно охотно готовые помочь официанты в ресторане, забрали у нее сумку и куртку и попросили сесть в салон машины скорой помощи. Она попыталась потребовать, чтобы ее вещи остались при ней, но потом все-таки села назад. Возможно, так полагается, подумала она. До клиники Уббо-Эммиуса все равно ехать совсем недолго.
Анна Катрина спокойно сидела в машине и смотрела в матовое стекло окна. Она удивлялась собственной невозмутимости. Все будет хорошо. Эта уверенность росла внутри ее и согревала, словно рюмка водки, выпитая залпом. Тепло проникало в горло и растекалось по всему пищеводу, до самого желудка. Все эти коварные, злые люди потерпят поражение и станут жертвами собственного лукавства. Правда выйдет наружу, и поток всеобщего негодования унесет лжецов и интриганов прочь.
Да, как бы ей ни было тяжело, она по-прежнему верила, что в этой стране побеждают закон и справедливость. Не всегда, не везде и не каждый раз, но, во всяком случае, надолго.
Пока есть достаточно людей, стремящихся к добру, зло не одержит верх.
Она уже видела перед собой Дикманн, раскаявшуюся и приносящую извинения, потому что новое психиатрическое заключение все прояснило. Видела убийцу своего отца, снова отправленного в тюрьму, а вместе с ним – организаторов его мнимых похорон. Совершенно реальные картины пронеслись перед ней, словно на кинопроекторе, только вместо экрана было молочно-белое стекло, за которым мелькал ландшафт.
Она не понимала, где находится, и попыталась опознать что-нибудь знакомое. Поездка до клиники в Нордене продолжалась слишком долго. Потом она увидела синюю табличку. Они что, на автобане? Но между Эмденом и Аурихом нет автобанов.
Она постучала в стекло, отделявшее ее от водителя и пассажира.
– Эй! Куда мы едем? Эта дорога ведет не в Норден!
Они не отреагировали. Только включили погромче радио.
Она снова постучала. А потом до нее дошло: она угодила в ловушку.
Ее куртка и мобильник лежали впереди, рядом с сумкой, в кабине водителя.
Как можно быть такой дурой, чтобы согласиться отдать этим типам свои вещи, словно они гардеробщики в театре?
Теперь она раскаивалась, что ее «Геклер и Кох» лежит на письменном столе у Дикманн. «И почему, – терзалась она, – я не сообщила ничего Франку и остальным? Тогда все было бы официально. Они не смогли бы отвезти меня в другое место. Обо мне спросил бы Веллер, приехал бы с цветами и пижамой. Но теперь Дикманн может рассказывать обо мне коллегам все, что захочет. Она точно уже придумала убедительное объяснение, почему я вдруг уехала и больше не появляюсь».
Мысль о том, что ее хотят убить, сдавила Анне горло. Она сухо сглотнула. А потом начала реветь и биться о стенки машины скорой помощи.
Теперь он странствовал между мирами, как часто бывало в его жизни. Для Инги он был Ульрихом Гроссманном, который сдавал в Норддайхе жилье для отпуска. Но даже будучи для нее внимательным, романтичным любовником и сосредоточенно слушая, как она читает стихи, он продолжал обдумывать планы на ближайшие дни.
Он должен достать чемодан для Генцлера. После предупреждения о питьевой воде срочность дела значительно возросла.
Он не доверял Генцлеру и с удовольствием трепал ему нервы. Он знал не много, но этого должно быть достаточно, чтобы отыскать чемодан.
Он хорошо знал Тийса Кремера, водителя, который должен был привезти чемодан. Кремер звонил ему, обезумевший от боли и гнева, и просил помочь. Любому другому он просто бы отказал, но Тийс не выдал его на двух допросах и был достоверным источником информации.
Гроссманн подобрал Кремера в амбаре под Венером, он скрывался там, как подстреленное животное. Их доверенный врач в Амстердаме, специалист по пулевым и ножевым ранениям, которые нельзя лечить официально, еще ночью позаботился о ранах Тийса. Но Тийс Кремер знал точно: без чемодана он труп. Они прикончат его уже за то, что он обрубил связь между лабораторией и организацией.
Кремер умолял старого друга быстро отыскать чемодан, чтобы избежать худшего.
Чемодан забрала женщина. Лет тридцать, может быть тридцать пять. Светлые волосы до плеч. Мускулистая, спортивная, возможно, занимается дзюдо или боксом. С необычной татуировкой: языки пламени до самой шеи.
Машина – серебристая малолитражка, японская или корейская, точно Кремер не знал.
Уже через два дня Кремера нашли мертвым в канале. Организация должна защищать себя. Линии от него вели напрямую к центру управления, и этот путь нужно было закрыть. Чисто профессионально Гроссманн это понимал. Он и сам с этим сталкивался.
Но одновременно он проклинал за это организацию. Кремер никогда их не предавал. Он был из тех редких людей, кто скорее позволит разорвать себя на кусочки, чем выдаст своих. Большинство остальных, кого он знал, готовы предать кого и что угодно за несколько евро или перспективу повышения. Они готовы продать собственную бабушку за поездку в отпуск.
Генцлер искал путь к чемодану и к организации. Гроссманн был единственным, кто обладал описанием женщины. Но он его не выдал. Вместо этого он пообещал достать через посредников чемодан вместе с содержимым. Если ему обеспечат деньги на взятку.
Он получил двести пятьдесят тысяч наличными. Еще восемьдесят тысяч перевели на его счет в банке Аурих-Норден. С пометкой: «