— Я был прав. Ты не плакал по ней, верно? Я сверкнул на Джека глазами.
— Иди к черту. Оставь меня одного.
С трудом поднявшись на ноги, я поковылял прочь, чтобы немного побыть в одиночестве. Остыть. Через кусты продирался Голубчик и цокал.
— Я не понимаю тебя. Почему ты не говоришь по-человечески?
Кажется, он обиделся и быстро подался назад, а я почувствовал себя еще большим болваном, чем прежде. Все правильно: сорвал злость на ребенке.
Кроме того, все, что сказал Джек Балабан, было правдой.
Я бросил ее, когда она нуждалась во мне больше, чем когда-либо. Точно так же я предавал всех, когда они нуждались во мне. Это стиль моей жизни: подобраться поближе, так близко, чтобы человеку было больно, — а потом предать.
Но прежде убедиться, что для этого есть хороший повод.
Хороший повод всегда снимет вас с крючка.
Забавная вещь, но я не мог заплакать.
Потому что не мог ее вспомнить. Я не помнил ее лица.
Передо мной стояла загадочная улыбка японца, что обедал тогда с нами. Я видел елейную хищную рожу человека, с которым она спала, Алана Уайза, или как там его звали. Вспоминал, как они удивлялись по поводу червей. Я вспоминал все, только какое мне дело до этой чепухи.
Вспоминалось лишь плохое: в тот раз она сделала то, в этот раз — это. Я был рад избавиться от нее.
Нет. Джек Балабан — глупый старый валлиец, который сюсюкает с детьми. Как я могу оплакивать человека, которого так ненавижу?
Проклятье!
Я пошел через кусты в том направлении, откуда появился Голубчик.
Однажды я позвонил доктору Дэвидсону в Атланту. В тот раз он подошел к телефону.
— Можно ли скорбеть по целой планете? Он не сказал ни «да» ни «нет».
— Ты не считаешь это возможным, если спрашиваешь.
Я был вынужден согласиться.
— Джим, — сказал он. — Земля — это часть тебя; холодные зеленые холмы Земли — часть всех нас и всегда будут ею. Мы не потеряли их. Просто надо отыскать их в своем сердце и сохранить, как картину того, что было когда-то.
— И еще когда-нибудь будет, — добавил я. Доктор Дэвидсон промолчал.
— Вы не согласны со мной?
— Я не знаю.
Голос звучал как-то странно. Безжизненно. Вяло. Он действительно не знал, и мне стало зябко. Человек, от которого столько зависело, не знал всех ответов.
— Если мы не способны скорбеть по планете, — сказал я, — как мы вообще скорбим?
— По частям, — ответил доктор Дэвидсон. — Нельзя делать все сразу. Скорби по очереди. Пожалей об огромных слонах. Потом печалься о зеленой траве. После — о лоснящихся дельфинах, смеющихся выдрах и пыльных кузнечиках. Плачь о золотистых бабочках, толстых морщинистых моржах и глупых утконосах. Проливай слезы по алым розам, высоким фикусам и стелющемуся зеленому плющу. Грусти о парящих в небе орлах. И даже о трусливых скорпионах, отвратительных жирных паразитах и крошечных диатомовых водорослях. Скорби о пурпурных горах, молчаливых айсбергах и глубоких синих реках. Плачь по всем ним по очереди, по одному дню. И храни их в сердце. Да, попрощайся с ними — но в скорби, — и сохрани их живыми.
Это имело смысл. В некотором роде.
По крайней мере, оставалась возможность продолжать.
Но… моя мать.
Я не мог скорбеть, потому что не мог ее простить.
А простить ее не мог, потому что не мог простить себя.
Джейсона.
Я был тем человеком, о котором моя мать постоянно предостерегала меня. Она должна простить меня первой, только тогда я смог бы простить ее. А она не могла этого сделать, потому что была мертва.
Поэтому я не мог плакать.
Только злиться.
Я смотрел вокруг и ничего не видел. И тут внезапно до меня дошел смысл цоканья Голубчика. Он имитировал звук шагов.
На влажной почве виднелись следы. С вмятинами шипов.
Ни мальчики, ни мы с Джеком не носили обувь с шипами.
Я не мог вспомнить никого, кто носил бы шипы.
По перешейку рыскали чужие.
Я сразу забыл о матери.
Пусть подождет, когда у меня появится для нее время.
Снова.
Очень любил подсматривать Зик.
Спрячется в шкаф — и затих…
А потом с криком: «Ага!»
— Выпрыгнет, как на врага.
«Все не так!» — поднимает он крик.
40 «СВОЮ БЕЗОПАСНОСТЬ КАЖДЫЙ ПОНИМАЕТ ПО-СВОЕМУ»
Человек — не остров, хотя некоторые — довольно неплохие полуострова.
— Только давай побыстрее, Джим, — сказала Би-Джей. — У меня и так полно проблем. Снова начали пропадать дети. Я боюсь, что к нам подбираются дикие. Придется пока отложить забор. Я хочу, чтобы ты пошел с поисковой партией.
Я покачал головой.
— Джоуи Донаван отсутствует уже больше недели, Это не дикие, а гораздо хуже.
— Мы уже беседовали на эту тему, Джим. Я устала слушать о хторранах…
— Би-Джей, послушай! На холмах ренегаты, и они следят за Семьей. — Я рассказал о следах и о Голубчике. — Мне бы раньше сообразить. Они используют детей как разведчиков. Би-Джей, мне нужна помощь, чтобы закончить забор. Кроме того, ты должна позвонить в Санта-Круз, чтобы сюда прислали военных.
— Черт побери, я не собираюсь снова надевать на себя ярмо военного правительства! Слишком тяжко мне далось освобождение из-под их пяты.
— Не будь дурой! Мы беззащитны. У нас две сотни детей и меньше двух десятков взрослых. Хорошо организованная атака не оставит в живых никого. Они могут напасть завтра. Или сегодня ночью!
Би-Джей запустила руку в волосы.
— Джим, я уже слышала эти речи. Свой забор ты получил. Ничего больше ты сделать не можешь и сказать ничего нового — тоже.
— Тебе известно, для чего ренегаты используют детей? Она предупреждающе подняла руку: — Избавь меня от ужасов, Джим, последние две недели ты только тем и занимался, что сооружал свой забор, а теперь заявляешь, что он не поможет.
— Такие заборы могут остановить червей, но не остановят готовых на все ренегатов.
— Джим, сейчас же прекрати! — закричала на меня Бетти-Джон, покраснев. — Я устала и просто больна от твоей хторранской паранойи! И все остальные тоже! Пропадают дети, а ты призываешь нас вооружаться! Надо и другим доверять хоть чуточку! Позволь нам быть правыми хоть один раз!
— Ладно, потешьтесь своей правотой! — закричал я в ответ. — Но закончите вы тем, что окажетесь такими же мертвыми, как и неправыми! Вы живете в надуманном мире! И дальше своего носа не видите!
— А ты видишь?
— Да, черт возьми, вижу! — кричал я ей прямо в лицо. — Господи, Би-Джей, я же пытаюсь спасти вам жизнь!
— Я тоже!
На какой-то момент мы замерли, тяжело дыша и в упор глядя друг на друга, не собираясь уступать ни пяди. Первой заговорила Бетти-Джон: — Все, что могла, я для тебя сделала, Джим. Честное слово. Я вывернулась наизнанку, только бы ты мог строить свои червяные заборы, даже несмотря на то, что ты здесь единственный, кто считает их нужными. На нас никто никогда не нападал, мы и близко не видели хторран. Это один из самых безопасных округов в Калифорнии. Но дня не проходит, чтобы ты не беспокоился о хторранах и ренегатах. Учитывая твою историю, Джим, это кажется мне несколько… показательным. Симптоматичным.
— Ты считаешь, что я немного того?
— Да, считаю. Думаю, что ты такой же псих, как и все мы. Но твое сумасшествие особого рода. У тебя такая повышенная чувствительность к этому, что ты не видишь ничего другого.
— Я не чувствую себя в безопасности, — очень тихо сказал я.
— Я поняла. Свою безопасность каждый понимает по-своему.
— Нет, не так. Мы можем еще кое-что сделать.
— У нас нет средств.
— Но сидеть сложа руки нельзя.
— Ну уж это позволь решать мне.
— Почему ты не хочешь прислушаться к человеку, который знает об этом больше тебя?
— Джим… — Лицо Бетти-Джон застыло. — Этот разговор ни к чему не приведет. Я не разрешаю ставить заборы, давать детям оружие, просить о помощи военного губернатора. И если ты собираешься остаться здесь, лучше тебе привыкнуть к мысли, что это мое последнее слово.
— Если это твое последнее слово, Би-Джей, тогда я, наверное, не смогу остаться.
Би-Джей взглянула так, словно я дал ей пощечину. В комнате вдруг повеяло холодом. Она медленно произнесла: — По-моему, сейчас тебе лучше уйти, Джим. И наверное, тебе стоит подумать, какую реальную пользу ты можешь принести нам.
— Не понял.
— Мне кажется, сейчас лучше не говорить об этом.
— Нет, скажи!
— Джим, если ты действительно так думаешь, то, наверное, лучше тебе поискать другое место, где ты будешь чувствовать себя в безопасности.
— Ради моих детей, возможно, я так и сделаю.
— Нет, дети останутся. Ты уедешь один.
— По закону они мои.
— Я могу устроить и это. — Что?
— Угроза здоровью ребенка, Джим.
— Тебе потребуются основания.
— У меня они есть. Твои сексуальные притязания.
Я осел в кресле, словно меня огрели кирпичом, и уставился на нее.
— Я не верю. Ты, чертова лицемерка!
— Лучше поверь. Я сделаю, что сказала. Я устала от болтовни о Хторре. Я прозакладывала собственную задницу, чтобы наладить здесь жизнь. Многие из нас были вынуждены делать то же самое. И ты сильно нам надоел своим приездом и поучениями. Ты отнял у нас массу времени и средств, и мы сыты тобой по горло. Если не хочешь быть частью нашего коллектива, то, пожалуйста, не будь здесь вообще.
— Прекрасно, — сказал я и встал. — Я буду молить Бога, чтобы в один прекрасный день ты, выйдя на порог, не встретила хторра, ползущего по улице, потому что тогда будет слишком поздно менять свои взгляды.
— Я в состоянии жить своим умом, Джим. А вот как ты проживешь своим — это интересно.
— Прекрасно проживу, леди.
Я решительно вышел из кабинета и направился прямиком домой.
Мы с детьми можем отправиться в Сан-Франциско сразу после обеда и, вероятно, попадем на самолет до Гавайев завтра утром.