азке на секунду мелькнуло что-то тёмное, и после звона цепочки дверь приоткрылась. В щёлке никто не показался, только послышался чётко сформулированный вопрос с категоричными пояснениями:
— Если вы Ольга Ленина, так? Тогда входите. Если провожать Леонида Лазаревича? Ещё не пора. Если вы из прэссы? Пошли вон… Если…
— Я Ленина, к Регине! — поспешила объявить себя Ольга.
Вновь послышался звон цепочки, и дверь распахнулась. Ольга вошла, едва не столкнувшись с женщиной маленького роста, не более метра пятидесяти, сухонькой, с огромной копной рыжих вьющихся, похожих на пружинки, волос и напряжёнными, заплаканными глазами-бусинками:
— Не надо мне хмуриться, лучше десять раз спросить, чем один раз заблудиться. Я мама Регины, Ида Соломоновна. Идите, она вас ждёт, идиётка!
Старушенция проводила гостью до двери спальни, легонько толкнула в плечо, сопровождая действия причитаниями:
— Идите, идите… Расскажете потом, как мой ребёнок мог сделать такую глупость… — И, пропустив гостью, Ида Соломоновна сама не вошла, но громко спросила: — Регинка, ты писать не хочешь? И не делай на меня лицо… Писать хочет каждый человек, независимо от должности… Сама пойдёшь или «кря-кря» принести?
Не дождавшись ответа, старушка закрыла дверь, громко стукнув створкой.
В спальне под белым атласным одеялом, намеченная контуром тела, лежала, вытянувшись во весь рост, дочь профессора Гроссмана. Её лицо было спокойно. Регина выспалась. В комнате пахло медикаментами и досадой. Ольга знала, как пахнет досада. Она пахла театральным антрактом. Впервые Ольга почувствовала запах досады, когда однажды в театре посередине понравившегося спектакля объявили антракт. Позже она поняла: досада — это всего лишь запах растревоженных пыльных театральных кресел. Сейчас в комнате Регины пахло лекарствами и антрактом.
— Проходите, Ольга. Осмотритесь и присаживайтесь, где глянется. Разговор будет неприятный? — больше утверждая, чем спрашивая, проронила Регина. — Вы ждёте от меня подтверждения ваших выводов по поводу Константина Тодуа. Так?
— Не так! — присаживаясь в кресло у окна, отрицательно качнула головой Ольга. — Нам, конечно, хотелось бы знать больше, чем мы знаем, но вы ничего не должны.
Ольга выдержала долгий внимательный взгляд Регины.
— А вы рассказали бы, если бы любили?
— Я — да! — без раздумий ответила Ольга. — Будучи уверенной в его причастности к смерти моего отца — да! И я не сомневаюсь в вашей уверенности. Ведь на видеозаписи Константин Тодуа.
Регина, не поднимаясь, взяла с тумбочки детский поильник с трубочкой и, дотронувшись до неё губами, сделала несколько затяжек:
— Извините, диабет, рот сохнет…
Ольга забеспокоилась:
— Вам трудно говорить? Может быть, позже — завтра, например?
— Нет-нет, — встревожилась Регина, — покончим с этим сегодня. Я вполне могу общаться. Просто слабость. Но слабость в теле. Слава господи! Не в голове. С чего начать? Давайте с начала… — Регина виновато усмехнулась. — А с начала получается так… У Косты в телефонной книге записаны номера многих женщин, и я тоже там есть. Знаете, в школе у меня не было ухажёров. Некрасивая рыжая еврейская девочка не могла претендовать на внимание завидных женихов. Участь моя была предопределена встречей с Борькой Эздриным. Его обожала мама и мечтала выдать дочку замуж. Однако папа Борьку терпеть не мог. Но в еврейских семьях мама — это мама. Однажды на каком-то званом обеде, где собрались значительные люди города, мы оказались с Константином Андреевичем за столом. По одну сторону от меня он, по другую — мой тогда уже муж. В тот вечер, впрочем, как и всегда, Косте уделяли слишком много внимания, и Борис, может быть, от зависти или просто из-за самолюбия грубо зацепил его. Тодуа решил наглеца наказать: он увёз меня с ужина к себе на дачу. Коста никогда и ничего не обещал… — Регина замолчала, закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. — Как Косте удалось вытравить из меня всех и всё, остаётся загадкой. Мы встречались ещё раза три, а потом он в присущей безапелляционной манере сказал: «Регинка, я стал замечать твои недостатки — это скверно, надо на время расстаться, необходимо их забыть…» И забыл! Только забыл меня целиком. Я не смогла.
Дверь в спальню открылась, и Ида Соломоновна ввезла хромированный столик, заставленный чашками, плошками и возвышающимся над всем этим фарфоровым кофейником.
— Я понимаю, что еврейке досталось девять мер болтливости из десяти, но желудок иногда тоже надо чем-то радовать, чтобы потом он радовал кишочки и вы бы не умерли посреди полного здоровья. Моей идиётке это уже не поможет. Худую селёдку поить кофеем — дурной тон! — Ида Соломоновна подкатила столик к постели дочери и, глядя на неё мокрыми глазами, закричала, выводя голос на самую высокую ноту: — Не смей помирать! Ешь! Успокой мою душу. Лёня говорил, что он ни разу не видел, чтобы кто-то умирал на сытый желудок… — И, воззрившись на Ольгу, добавила: — Вы же милицыонэр, прикажите ей!
— Ма-а-ама! — взмолилась Регина. — Не бойся, я не умру. Иди, пожалуйста, дай поговорить.
Ида Соломоновна, смахнув ладонью слезу, сгорбив и так не слишком прямую спину, пошла на выход, таща за собой огромные стариковские мужские тапки.
Ольга взяла со столика чашку с творогом, подала Регине:
— Вы, действительно, поешьте. Я не тороплюсь. Успеете сказать всё, что хотели.
Регина, опираясь на локти, привстала и, подтянув тело, села, прислонившись к спинке кровати. Съев несколько ложек творога, заговорила:
— Коста позвонил через год. Позвонил поздно ночью и просто выдавил из себя: «Регина, спасай… Я умираю…» Сразу его голос не узнала, но как-то поняла, что это он. Наверное, потому, что ждала его звонка. Оказалось, Косту везут в машине скорой помощи прямо из постели очередной любовницы с катастрофическим диагнозом: «обширное повреждение покровных тканей пениса неясного происхождения». Борька его осмотрел. Он в этом деле специалист и, пожав плечами, резюмировал: «Ни он, ни я не можем понять, что происходит, но процесс идёт быстро. Судя по распустившемуся, как багровая роза, детородному органу, мы имеем гангрену. У него снижаются болевые ощущения, отмирают нервные окончания. Температура под сорок. Начинается интоксикация организма. Вероятна ампутация. Затянем — будем иметь летальный исход». Приказал срочно вызывать жену. Она примчалась, но толку от этого не было никакого — мычала как недоеная корова и не давала своего согласия на операцию. Время шло, мы метались и приступили к решительным действиям только тогда, когда на пороге клиники появилась его мама. Она подписала все нужные бумаги. Борис провёл пенэктомию[25]. Потом было ещё несколько операций по фаллопротезированию. Борис обещал Косте восстановить ощущение оргазма, но, увы, современные методики не дают такой возможности. Борька просто выкачивал из Тодуа деньги.
Регина обмякла на подушках и, прикрыв глаза, попросила:
— Вы можете сварить нам нормальный кофе? Мама по старой привычке варит отвратительный, невозможно пить… Я привезла из Австралии свой. Скажите: велю дать именно его. Она постесняется отказать гостю. Мама хорошая, только чересчур бережливая… Папа оставил ей достаточно, но она всё равно боится умереть от нищеты.
— Да-да. Я сейчас приготовлю, — торопливо закивала Ольга, — только скажите: вы тогда выяснили, отчего это с ним случилось?
Регина иронично, чуть скривив губы на одну сторону, произнесла:
— Это был белый чилийский перец очень мелкого помола, который ему кто-то насыпал в презерватив. Коста опрометчиво держал сие предохранительное средство в кармане брюк. Он с юности серьёзно относился к контраце́пции, не допускал незапланированных деток. Не любил подобных сюрпризов…
— Да вы что?! — изумилась Ольга и, уже встав с кресла, присела вновь.
— Ну вот, — с усталой усмешкой произнесла Регина, — теперь я вижу, вы такая же, как все мы, — кумушка, а не суровый работник Следственного комитета.
Ольга мгновенно покрылась гусиной кожей, на лице появились красные пятна.
— Вы правы: такая же, как все. Только я совсем не ожидала… что эт-т-то, ну эт-т-то… Это же для мужика… Как Коста всё это пережил?
Регина, увидев обескураженное лицо Ольги, усмехнулась:
— На протяжении целого месяца мы не могли привести нервную систему Косты в относительный порядок. Всё время подгружали его. Вспоминать тошно… Давайте всё-таки попьём кофе.
Ольга торопливо пошла к двери, открыв створку, обернулась, хотела задать Регине ещё один короткий вопрос, но увидела, что та заснула. Женщина дышала ровно, и лицо её было спокойным.
В кухне, опираясь локтями на стол, положив голову в ладони, с закрытыми глазами сидела Ида Соломоновна. Она услышала Ольгу, вздрогнула, засуетилась:
— Деточка, вам что-то надо?
— Да, Регина хочет, чтобы я сварила её бразильский кофе по своему особому рецепту. У вас есть какао?
— Кофе или какао? — переспросила Ида Соломоновна.
— И кофе и какао. Мой кофе называется «кофе на подушке» — это вкусно. Вам сварить?
Ида Соломоновна качнула головой:
— Свари, попробую из любопытства. Что ты хотела спросить, девочка?
— Почему вы решили, что я хочу спросить? — улыбнулась Ольга.
— Лицо твоё вижу. Ты ведь в наш дом пришла не кофе варить. Спрашивай, чего уж…
Ольга поставила на конфорки две турки: одну наполнила стаканом молока, другую водой. Присела на край стула:
— По какой причине Леонид Лазаревич прогнал дочь из клиники?
Ида Соломоновна поменяла позу — положила руки на стол, сжала кисти в замок:
— Говорят, язык держи, а сердце в кулак сожми. Регинка не умела ни того ни другого. Я ведь слышу, как вы там разговоры лопочете. Что лопочете, не разбираю, а вот имя Коста слышится хорошо. Любила она его. А когда из него кто-то сделал злого деревянного мальчика, он совсем ум потерял. Бесновался сильно. Регинка душу всю изорвала. А однажды на его вопрос «Кто?» выкрикнула: «Ты жену свою спроси, она ведь твои брюки чистила». В это время Лёня вошёл в палату и всё услышал. Коста тогда белым стал, как стираная наволочка, сказал только одно слово: «Убью!» — Лицо Иды Соломоновны накрыла гримаса испуга: — Смотри, смотри, молоко убежит…