— Хи-хи-хи! Примечательно, что девочке сорок пять лет. Это бывшая жена Сергея Мироновича Ельника — Любка Уварова, актриса ТЮЗа в амплуа «инженю». Она только девочек играет. Для чего сея особа в театр припиралась? Он же с ней развёлся и всё оставил… Чего ещё нужно?
Увидев, как Михаил разливает коньяк, Дикий, вскинув вверх ноги, рывком встал и поспешил к столику. Схватив ближайшую к нему рюмку, чуть пригубил:
— Ну-ка, ну-ка попробую какой коньячок пьют работники силовых структур?
— Мы бывшие работники, сейчас вольные казаки, — заметил Роман.
— Ну, ну, — причмокнул губами режиссёр, — привычки — то небось остались… коньячок отменный! Я в этих напитках толк знаю, уж поверьте старому алкоголику.
Чокнувшись рюмками, с подоспевшим к столу Михаилу, Дикий подмигнул Ольге и, смакуя напиток, опустошил свою:
— Ставить не буду, в ожидании следующей порции, погрею в ладонях. Коньяк любит тёплую посуду. Он, мерзляк, растёт на солнечных склонах Франции. Конечно, я имею в виду настоящий напиток, не тот, что у нас из бочек разливают: один и тот же подкрашенный суррогат в бутылки с разными этикетками. У вас, чувствую настоящий, нас-то-ящий!
Получив вторую порцию, Дикий выпил её уже не смакуя:
— Хорош! Хорош! — режиссёр схватил бутылку, повернулся к окну и вскинув её, подставил под лучи солнца, вгляделся в темноту стекла. Остался доволен:
— Будем считать — это мой гонорар за интервью! Продолжим, однако… — сказал он, возвращаясь к рабочему столу.
Васенко нахмурился, такой поворот дела ему не нравился, но Исайчев отвернулся от гостя и, так чтобы видел Роман, приложил указательный палец к губам.
Дикий внезапно напрягся. Опустив, как молодой бычок голову, приблизился всем телом к экрану. Судя по горящим яростью глазам режиссёра, детективы ожидали взрыва, но его не было.
Он как-то сразу посерел лицом, смял его, но не проронил ни слова и не попросил остановить запись. Ольга сделала это по собственной инициативе:
— Александр Иванович, так не пойдёт, — мягко улыбаясь, заметила она, — вы явно шокированы? Говорите, чем! Не понравился молодой человек, который докурил сигарету и бросил окурок в театральный цветник? Вы его знаете?
— При чём здесь он! Мне не понравился молодой человек, который шёл за этим с сигаретой. Смотрите, он о чём-то его спросил, и «куряка» махнул на него рукой с явным пренебрежением. Я не догадывался, что Гера знакомится на улице… Фу-фу-фу! Гадость!
Дикий отпил несколько глотков коньяка прямо из бутылки:
— Извините, этот фрукт не имеет к произошедшему никакого отношения. Он мой личный знакомый — Гера Сивков. Мы тесно приятельствуем уже больше года.
— Что вы так разволновались? — попытался успокоить режиссёра Исаичев, — может, он просто попросил закурить…
— Ещё чево! — рявкнул Дикий, — я терпеть не могу курящих мужчин!
Режиссёр резко встал и быстрым шагом направился к двери:
— Довольно, господа, устал и к спектаклю готовиться надо… — шваркнув дверью, Александр Иванович вышел.
— Блин! — стукнул ладонями по коленям, взревел Васенко, — паршивец! Запись недосмотрел, и коньяк упёр, гад!
После того как Дикий покинул помещение агентства детективы минут пятнадцать сидели молча.
Первым прервал паузу Роман Васенко:
— Я понимаю господин режиссёр человек творческий, но, кажется, не совсем адекватный. Как он с людьми общается? Как репетирует? Он явно чокнутый. Вы глаза его видели? Шиза полная. У меня руки чесались, хотелось врезать ему в лоб! Думаю, его надо первым в список подозреваемых ставить. Он вполне мог убить.
Роман вскочил с места и стал мерить шагами помещения:
— Давайте рассуждать! От него «звезда» уходит. Так? Так! Заслуженный артист Ельник непросто украшал собой его постановки, он спонсорские деньги в кассу театра приносил. Думаю, и в карман Дикого немалые суммы падали. Так? Так! И всё это уходит к столичному метру за здорово живёшь? У того и так кубышки полные, он от жадности ещё и Ельника к себе подгребает. Дикому обидно? Обидно! Злость его заточила? Заточила! С его характером мог он решить проблему по принципу: не доставайся ты никому? Мог? Мог! Вот он и решил…
Ольга грустно посмотрела на коллег:
— Ничего вы не понимаете мужики. Дикий заповедная личность и никого не убивал. Я узнала: ему был предложен контракт на несколько спектаклей на столичной сцене и спектакли Ельника тоже остаются в репертуаре Сартовского театра. От Сартова до Москвы лёту сорок минут. Самолёты уходят каждые два часа. Администрация города пошла навстречу пожеланиям зрителей и решила оплачивать Заслуженному артисту проживание в гостинице и дорогу. Так что Дикого из списка подозреваемых мы изымаем. Нет у него мотива Ельника убивать, ему и так всё, что положено отпилили…
— Ты это давно узнала? — собрав брови к переносице, спросил Васенко. — Чего я тогда распинаюсь, мозги напрягаю? Остановить вовремя не могла?
— Так! — вступился за жену Исайчев, — не нападай! Тебе полезно мозги поразмять, заржавеют. Как старший по званию приказываю разобрать фигурантов: я еду к Народной артистке Екатерине Кром, Роман к бывшей жене Ельника, а Копилка на театральный факультет к студентам нашего артиста. Детки нынче боевитые пошли. И ещё: поищи среди них Янку Венгерову. С ней обязательно надо поговорить. Она из дома ушла, а не из учебного заведения…
— Ты в Следственном Комитете старшим по званию был, а в агентстве мы равны, — продолжал мурзиться Васенко, — давай я на факультет поеду.
— Отставить! — тоном, не терпящим возражения, рыкнул Исайчев, — ты на факультет, зачем собираешься ехать? Место заповедное: там хорошенькие артистки водятся? Несерьёзный ты человек Роман Васенко! С Янкой надо аккуратно говорить, так умеет только Ольга. Не спорь! И давай договоримся: в этом «деле» я за главного, в следующем ты.
— Зуб даёшь?! — взбодрился Роман, — Копилка фиксируй, свидетелем будешь: в следующем «деле» я главный! А господин, бывший подполковник юстиции в моём подчинении…
— Замётано! — согласился Исайчев, — по коням!
Компаньоны быстрыми шагами направились к двери и в проёме почти столкнулись. Роман услужливо отступил на шаг и в глубоком поклоне жестом руки пригласил Михаила пройти первым.
— То-то же … — язвительно улыбнулся Исайчев и, минуя дверь, небрежно бросил, — бывшими подполковники не бывают…
Михаил Исайчев припарковал машину рядом с домом похожим на московскую сталинскую высотку только в миниатюре. С такими же башенками и шпилем, парадным входом, украшенным колоннами и немалыми ячеечными окнами. Огромный вестибюль был оборудован стеклянным помещением в виде стакана, в середине стакана имелось окошечко. Как раз в нём при появлении Исайчева возникла лысая дынеобразная голова консьержа.
Старик поманил ладошкой Михаила, пропел хорошо поставленным оперным голосом:
— Суда-а-арь, пожалуйте ко мне. Вы собственно куда направляетесь? Если в банк, то у них вход с другой стороны. Здесь суда-а-арь жилые квартиры заслуженных работников.
Михаил без предисловий развернул перед консьержем голубое удостоверение детектива агентства «ВасИЛиск» и терпеливо ждал пока старик, шевеля узкими бескровными губами, прочтёт написанное. Вероятно, на слове «детектив» у дежурного задёргался правый глаз и он, отвалившись от окошка на спинку стула, выдохнул:
— У нас кого-то прибили? Или как?
— У вас всё в порядке, — поспешил успокоить старика Исайчев, — нужна Екатерина Кром. Я с ней договорился о встрече.
Консьерж положил левую руку к груди, правой снял телефонную трубку и, ткнув указательным пальцем в кнопку, ласковым голосом произнёс:
— Марусенька, узнай у Екатерины Кузьминичны она ждёт кого-нибудь? — и, скорее всего, услышав встречный вопрос Марусеньки, поспешил добавить, — да-да детектив.
Ещё раз, пристально взглянув на Исайчева, сообщил:
— Народная артистка СССР Екатерина Кузьминична Кром ждёт!
Прежде чем отойти от стеклянного стакана, Исайчев наклонился к окошку, спросил:
— Вы, случайно, в нашей опере не служили? Голос у вас знатный.
Консьерж засуетился и, резво выскочил из боковой двери стакана, схватил Исайчева за локоть:
— Позвольте мне проводить вас. Это недалёко. На второй этаж. Первый, как вы поняли, занимает банк, — уточнил старик, заглядывая в глаза Михаила, — вы действительно узнали меня? Я работал в Сартовской опере двадцать лет тому назад. У меня был прекрасный голос. Правда, не довелось исполнять первые партии, но партии второго плана мне, несомненно, удавались.
Весь путь по широкой маршевой лестнице консьерж рассказывал Исайчеву о своём творческом пути и, ткнув в кнопку звонка, с сожалением спросил:
— Вы не последний раз к нам приходите? Приходите чаще. Я вас запомнил и теперь удостоверение можете не предъявлять…
Когда дверь открылась, перед Исайчевым возникла кругленькая едва доходящая ему до груди женщина, одетая в кожаные оранжевые тапочки, юбку на резинке, белую свежую широкую кофту. На гладко зачёсанной голове торчал младенческой фигой тощий пучок седых волос.
— Проходите, — пригласила она, приветливо улыбаясь, и протянула Исайчеву бахилы, — Екатерина Кузьминична ждёт.
Исайчев оперся на стену, так как стульев в прихожей не приметил и, натянув на ботинки целлофановые чехольчики, прошёл в гостиную. Она была под стать сталинской высотке, такая же пафосная, со старинной антикварной мебелью, картинами, коврами и хрусталём. В кресле с деревянной резной спинкой, на сиденье из тёмно-синего бархата полулежала та самая женщина, которую Исайчев наблюдал на видеозаписи. Только теперь на её лице не было очков, зато во рту появился длинный мундштук. Она с грацией усталой кошки курила не менее длинную чем мундштук сигарету. Одетая в чёрное кружевное платье, с высоко взбитыми кудрями льняных волос Екатерина Кузьминична, в данный момент примерив на себя измученное страданиями лицо, едва поприветствовала гостя лёгким кивком головы, осведомилась неприятным испорченным куревом голосом: