Янка вскочила с места и, толкнув Степана в плечо, с криком: «Идите всё к дьяволу! Не верю ни одному слову!» выбежала из кафе.
Степан, проводив её взглядом, сглотнув ком в горле:
— Вот так всегда! Готова из-за этого подонка глаза выцарапать. Как же — гениальный артист! Самый гениальный! Но дрянной человек. Хотите послушать, то что не захотела слышать Янка? Подумав секунду, Ольга спросила:
— Если запись касается гибели Ельника? Тогда да! Если там внутрисемейные дрязги, то нет!
Степан вынул из борсетки диктофон:
— Думаю, это может касаться его гибели. Косвенно конечно, но портрет убиенного будет более точен.
— Давайте! — махнула рукой Ольга, незаметно включив в сумочке своё записывающее устройство.
Степан нажал кнопку «воспроизведение». И дерзко с вызовом, глядя в глаза Ольге, бросил:
— Да. Я записывал их последние разговоры. Хотел, чтобы Янка знала каков её герой. Посему мне не стыдно! Я пытался вразумить сестру.
Запись чуть пошуршала и диктофон заговорил хорошо поставленным голосом Заслуженного артиста:
Мужской голос(игриво): — Милка, давно тебя не видел! Почему не приходишь в театр? Пауза. чёрт возьми, ты с годами всё краше и краше! Может, продолжим разговор лёжа? Смеётся.
Женский голос (раздражённо): — Убери руки, дружок. Ты сказал, что у нас предполагается разговор? О чём? Теряюсь в догадках.
Мужской голос: — Мне нужна твоя помощь.
Женский голос(сурово): Не оригинально… Что конкретно? Убери руки!
Мужской голос (с жалобными интонациями): Я тут поиздержался малость, хочу золотишко кое-какое продать. Как говорят, жена-гадюка норковую шубу хочет. Шучу, конечно! Просто «бабки» нужны. Слышал у тебя двоюродная сестра в ювелирный магазин устроилась, может подсобит продать трудами праведными накопленное добро?
Слышен шелест целлофанового пакета. Длительная пауза.
Женский голос (с нотками удивления): Ты хочешь сбыть заколку для галстука? Ты забыл? Это мой подарок в день присвоения тебе звания Заслуженного артиста. Она единичный экземпляр. В ней редкие камни. Её делали на заказ. Ты забыл?
Мужской голос(капризно): В том то и дело, что на заказ. На ней нет клейма и её не берут в комиссионку. Милка, ну куда я в ней пойду? У меня даже костюма соответствующего ей нет. Хочешь, сама купи.
Женский голос (жёстко): Врёшь! Я несколько раз привозила тебе из Италии фирменные костюмы. Сколько хочешь за неё?
Мужской голос(шёпотом) называет большую сумму и тут же говорит скороговоркой: Не удивляйся, ты же сама объявила — вещь исключительная, единичная…
Женский голос(спокойно): Завтра зайдёшь в кассу моей фирмы, получишь деньги. Остальное старое золотишко сдай как лом, что-нибудь получишь… Всё?
Мужской голос(игриво): Милка не сердись… Я к тебе нежно отношусь. Мы друзья по несчастью! У нас вроде должен был родиться ребёночек …но не случилось… беда… беда. Теперь я хочу быть другом по счастью. Ты сейчас счастливый человек. Деньжищ целые закрома… Живёшь, как хочешь. Счастье, да и только! А счастьем надо делиться, Милушка — колокольчик.
Женский голос(насмешливо): От кого другого услышала бы — убила. С тобой даже связываться не хочу… Я дура, забываю, что ты счастье меришь купюрами…
Мужской голос. (смеётся): А ты, что же, любовью? Смеётся. Моя жена говорит, что любви нет. Есть материальные обязательства перед детьми и старыми жёнами. И ещё, Милка, сделай милость посмотри на эту вещицу на фотографии. Консультация твоя нужна. Фотография цветная чёткая всё увидишь…
Женский голос(с удивлением): Это что нательный крест? Такой большой?! Зелёный камень изумруд? Хочешь продать?
Мужской голос(озабоченно): Крест пока не мой… пока… но всё может быть… История у него занятная… Крест давний. Времён Петра Первого. Его разбойник снял с шеи повешенного во время бунта стрельца. Пётр запретил хоронить казнённых, и они в течение нескольких месяцев болтались в петлях на столбах. Себе на шею разбойник одеть его не решился, заховал в укромное место, а потом всё же рассказал своему подельнику. Тот, в свою очередь, ему поведал, будто бабка его сказывала, что есть такие зелёные кресты, которые не только веру показывают, но и оберегами являются и прошение за грехи дарят. Ты, Милка, у своих знакомых антикваров поспрошай, сколько такой крест может стоить… А?
Женский голос(спокойно): Уходи. Сделай милость, не попадайся на глаза. Думаю, сумма за булавку тебя лет на пять осчастливит.
Мужской голос (игриво): Ох, Милка, не зарекайся… Фотку оставлю.
Стёпа отключил запись и, подрагивая рукой, суматошно принялся укладывать диктофон в борсетку:
— Вот как-то так!
— Противно, — согласилась Ольга, — Янка слышала эту запись?
— Нет! Я, когда записал, пытался дать ей послушать. Она ни в какую… Теперь только вы и я знаем что на ней. Янке давать слушать поздно. Сестрёнка беременна его ребёнком. Я всё же думаю она не может не догадываться что её «огромная любовь» первостатейный подонок. Но она не желает знать это наверняка. Страус! Чуть что — головёнку в песок…
— Мама знает? — осторожно спросила Ольга. — Я имею в виду о беременности.
— Да. И она не допустит, чтобы Янка повторила её ошибку. Коляску из Франции привезла… — Степан виновато улыбнулся, — они у меня страшные дурёхи…
— О вашей маме ходят легенды, говорят она железный человек.
— Ну и что? Одно другому не мешает. Просто Янка обычная дурёха, а мама железная.
Из кафе Ольга со Степаном вышли вместе. Степан тут же достал сигарету и сделал несколько глубоких судорожных затяжек.
«Вот бабы! Совсем замучили парня» — подумала Ольга, трогая машину с места,
Ольга увидела, что Степан провожает её взглядом, приветливо помахала ему рукой, а он, прежде чем ответить взаимным жестом, каким-то сложным движением пальцев со щелчком отправил недокуренную сигарету точно в урну.
«О! — восхитилась Ольга, и высунув руку в окно, выкинула из кулака большой палец вверх. — Мишка так не умеет. Вечно не попадает в мусорку. Надо ему рассказать — пусть поучиться. Всё же занятный парень. С таким рвением старается защитить своих дурёх… похвально».
Вечером, накормив мужа ужином, Ольга дала ему послушать запись разговора Ельника и Венгеровой, предварительно предупредила:
— Миша, Степан не знает, что я записывала. Конечно, нехорошо, но как по-другому передать его интонации? В их диалоге не столько слова, сколько интонации важны. Я поняла Заслуженный артист с такими жизненными принципами мог насолить многим. Как мы выудим из озера горошину, которой Ельник подавился?
— Да-а-а… — Исайчев почесал указательным пальцем за ухом, — поудим, поудим, может, что и выудим, где наша не пропадала? Не в такие переплёты ввязывались. Живы будем, не умрём… Роман не звонил? Он вчера с женой Ельника встречался, должен был уже объявиться. Она его там не съела?
— Ничему не удивлюсь! — убирая тарелки в посудный шкаф, отозвалась Ольга.
Бывшая квартира Ельника, а теперь после развода квартира его жены, представляла собой нагромождение мебели в стиле короля Людовика. Непростая по форме с вензелями и позолотой она походила на театральные декорации. Узлы, кульки, маленькие и большие коробки, обвязанные верёвкой чемоданы, дополняли впечатление переезжающей барахолки. Престарелая девочка с хвостиками пергидролевых волос[33] и неаккуратно затёртыми гримом гусиными лапками морщин вокруг глаз, встретила Романа энергичным приветствием:
— Давайте без поклонов и приседаний. Проходите. Можете обувь не снимать, я после отъезда «подлеца» … Тьфу, — поплевала через левое плечо хозяйка, — о покойных плохо не говорят, прости господи! Так вот… После отъезда Сергея Мироновича из квартиры к молодой потаскушке, ещё не прибралась! — она протянула Роману вяло болтающуюся кисть руки и Васенко, поймав её, тихонько пожал, согласившись с режиссёром Диким: актрисе Уваровой, действительно, где-то сорок пять или судя по состоянию руки, больше…
Любочка Уварова появилась на свет сразу после сестры — близняшки. Их мама проводница поезда дальнего следования никогда не называла имя отца. Говорила просто «пассажир». Маму девчонок звали Вера, двойняшек она нарекла: Надежда и Любовь, соответственно в порядке появления на свет. С отчеством заморачиваться не стала, девчонок записала «Петровнами». Девчонки были сделаны как под копирку только у Наденьки оказались чудные глаза: один голубой как небо, другой карий, как молочный шоколад. Мама Вера по жизни была круглой сиротой — воспитанницей детского дома и рассиживаться в декретном отпуске ей не пристало. Посему, молодая мать договорилась с соседкой по лестничной клетке, их двери были напротив друг друга и, приплатив бабе Шуре небольшую сумму, через месяц после родов отправилась в рейс. Баба Шура девчонок не баловала: поставила кроватки ближе к двери. Открыла её и свою настежь, прислушивалась, занимаясь хозяйственными делами у себя на кухне. Когда сестрёнки просто кряхтели баба Шура не реагировала, когда начинали орать, бежала быстрее: кормила, отмывала от говна, меняла пелёнки. Через три недели Вера вернулась и обнаружила у Наденьки, той которая лежала ближе к двери жар. Жар продолжался три дня, на четвёртый Вера вызвала скорую помощь, но помочь Надежде врачи уже не смогли. Девочка умерла, прожив на свете чуть больше двух месяцев. Вера, погоревала и решила перейти работать проводником на обычные двухдневные рейсы, чтобы уделять оставшейся Любашке больше внимания. Так, Люба продолжила жить за двоих. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, девочка задумалась о будущей профессии. Больше всего ей нравилось забираться на скамейку и декламировать для соседей стишки, которые мама Вера читала ей из красивой, оставленной кем-то из пассажиров книжки. За это сердобольные бабульки угощали девочку нехитрыми сладостями. Заработок был лёгким и, вступив во взрослую жизнь, Любочка решила стать актрисой. В группе «инженю» театрального факультета Сартовской консерватории в тот год имелся недобор и маленькую хрупкую кривляку приняли с первого тура. На третьем курсе Уварову поставили танцевать «гопак» в пару с Сергеем Ельником. Сергей к тому времени был ещё по мальчишечьи неуклюж и Люба взялась научить его бол