Ольга вскочила с дивана и, сдёрнув с журнального столика телефон, набрала номер Васенко:
— Что-то случилось? — проскрипел сонный голос Романа.
— Детектив, мне нужно всё, что можно нарыть о жене Ельника — Уваровой Любови Ивановне! — прокричала Ольга в трубку. — Всё! Рома, всё что даже краешком проходит, пунктирчиком. Я должна знать о ней даже то, что можно поднять из глубины и поскрести по дну…
В ответ Васенко пропел:
— Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, — тихонько хихикнул, — ну и что, что щас час ночи? Я ж с приветом, я ж сказала! Оль ты чего? Нельзя было хотя бы на рассвете? Темень-то какая, ты чего не спишь?
— При чём здесь темень? Я не предлагаю тебе что-то разглядывать. Я прошу тебя рыть! А рыть можно и в темноте. Приниматься за работу, — фыркнула Ольга и, завиноватясь, добавила, — ну, прости, Ромчик, очень надо… гнетёт…
Закончив разговор, Ольга закрыла глаза и продолжила себя грызть, есть поедом, клясть всеми словами, которые знала без жалости и снисхождения.
Телефон Ольги зазвонил чуть позже девяти утра. Номер, который высветился принадлежал Васенко:
— Здороваться не буду, уже слышались… — недовольно проскрипел Роман. — Принимай информацию. Уверен, удивишься… Первое: Ельник никогда не разводился с Уваровой. Нигде ни в одном суде или ЗАГСе нет от них заявлений ни вместе, ни порознь. Второе: всё имущество после его смерти наследует жена. Кроме трёхкомнатной квартиры, которую Уварова, вопреки сказанному, пока не продала. В собственности семьи Ельника имеются ещё четыре квартиры в разных районах города, домик в Абрау-Дюрсо [35]на берегу горного озера, там же виноградник в пять гектаров. Он сдаёт его в аренду винному заводу. Дача в селе Расловка Сартовской области у Волги на четырёх постояльцев, машина российского автопрома последней модели. Я думаю, Заслуженный артист мог себе и другую машину позволить, но не хотел светиться. По предварительным оценкам имущество оценивается в один — два миллиона долларов. Так-то! По деньгам на счетах информация будет завтра.
— Откуда? — наморщила лоб Ольга, — в сартовском театре у актёров небольшие зарплаты. Это тебе не столица. В кино Ельник снимался немного. В двух-трёх фильмах и недавно. А недвижимость с какого времени?
— Завтра распишу сроки приобретения! — рыкнул Васенко. — Юлька, после смерти отца пустила себе на квартиру девушку-гримёршу. Я хочу к ней заскочить, пообщаться.
— А я? — уныло пискнула Ольга.
— Раны зализывай. Пока без тебя обойдёмся. Ты думай!
— О чём? Я уже устала думать. Мозги болят. Информации не хватает… Тащите информацию!
— Щас! — рявкнул Васенко и отключился.
Ольга, хмуря лоб, повертела в руках телефон, набрала номер Милы Венгеровой, услышала: «Да, Ольга Анатольевна, есть чем порадовать?».
— Пока только вопросы. Но без них никуда. Вы в курсе обстоятельств гибели Юли — девушки костюмера из театра?
— Любовницы Серёжи? В курсе, конечно. Знаете, есть такое выражение: «Тот, кто становится пресмыкающимся червём, может ли затем жаловаться, что его раздавили?»
— Вы хорошо её знали? — спросила Ольга с гневными нотками в голосе.
В телефоне покашляли, секунду помолчали, затем с твёрдым нажимом произнесли:
— Я иногда позволяю себе пользоваться мнением других мной уважаемых людей. Вы не согласны с таким подходом к делу?
Ольга почувствовала во рту горечь, подумала: «Опять жёлчный пузырь разыгрался…», произнесла:
— Странный сегодня день… Утром я неожиданно вспомнила свои студенческие годы и изречение Канта, сейчас и вы его цитируете. Я не люблю умничать, но в этом случае лучше, чем он не скажешь: «Две вещи наполняют душу удивлением — это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне». Ваш моральный закон позволяет делать выводы без знаний, только опираясь на чьи-то мнения?
Последующее молчание было тяжким и, голос прервавший его, показался Ольге незнакомым:
— Давайте встретимся и поговорим. По телефону не вижу выражения вашего лица и, кажется, оно мне не понравилось бы…
— Согласна, назначайте время.
— Сегодня в четырнадцать часов. В кафе «Горячий шоколад» на Вольской угол Советской. Устроит?
Ольга могла и в четырнадцать, но сейчас ни в чём не хотелось соглашаться с абонентом и она уточнила:
— В пятнадцать!
«Всё-таки разлившаяся жёлчь, делает характер человека скверным…» — подумала Ольга, нажимая на кнопку «отбой».
Михаил подъехал к дому Галиулина к полудню. Обиталище бывшего чиновника стояло за чертой города, там, где стало модно селиться местной элите.
Судя по периметру деревянного забора усадьба Арслона Фатхуллаховича занимала не меньше двадцати соток, а по высоте его трёхметровых заточенных на конус кольев напоминала средневековую крепость.
«Ещё оборонительный ров прикопать и точь-в-точь бастион, — подумал Михаил. — Да и сам домик непохож на узбекскую юрту».
Ещё загодя, не доезжая двухсот метров до жилища Галиулина, Михаил услышал запах роз и действительно: внешняя сторона забора была в несколько рядов усажена обильноцветущими кустами.
«Не оборонительный, конечно, ров, — усмехнулся Исайчев, — но шипы царицы цветов встретят непрошеных гостей не менее благосклонно чем яма, наполненная водой».
Гонг, который раздался сразу, как только Михаил нажал кнопку звонка совпал с медленным движением железных ворот и звучащим неизвестно откуда вкрадчивым с небольшим акцентом ласкающим голосом:
— Хозяин рад дарагому гостю. Ассалому алейкум!
Сразу за воротами, Исайчева увидел хозяина усадьбы с поднятыми в знак приветствия руками. Это был темноволосый, невысокий, крепко сложённый мужичек с дынеобразной головой. На его лице ниточкой обозначались продольно разрезанные глазки, в которых твёрдой вишней стояли неподвижные зрачки. Растянутая от скулы до скулы улыбка тонких губ придавала лицу выражение злой настороженности. На Галиулине была надета длинная рубаха из хлопчатобумажной ткани, с воротом, искусно обшитым золотыми нитями. При этом он издавал звуки напоминающие радостный смех.
Исайчев не стал загонять машину во двор, припарковал её на обочине по другую сторону дороги. Хозяин суматошно схватил обеими ладонями протянутую для приветствия руку гостя и легонько её пожав, спросил:
— Как ваше здоровье?
Михаил, старался не выказать любопытства, посему не смотрел по сторонам и на вопрос хозяина пожал плечами:
— Да вроде здоров, слава богу…
Хозяин ещё больше растянул губы по лицу, распластал в стороны руки и не удержался:
— Полюбуйтесь какой у меня сад. Яблочки наливные! Самые лючьшии. Во всём районе не найдёщь-щь… Обязательно угощу.!
— У вас красиво… — по-прежнему холодно заметил Исайчев и, поспешно пошёл по мощёной красно — жёлтым камнем дорожке с характерным узбекским рисунком. Галиулин старался успевать за широким шагом Михаила, он почти бежал, не переставая задавать вопросы: Хорошо ли у вас всё? Как дела? Всё ли нормально в вашей семье? Как растут дети?
Исайчев неизменно кивал и отвечал на вопросы одинаково: «Спасибо! Мы в порядке.»
Дом Арслона Фатхуллаховича был архитектурным образцом строения богатого узбекского сословия — белой кости. Оно пестрило громоздкими куполами, коваными металлическими вставками и непременными в наше время пластиковыми стеклопакетами, но не простыми прямоугольными, а витиеватыми с витражными стёклами.
У самого дома Галиулин всё же вырвался вперёд и, указывая ленинским жестом дорогу, привёл гостя во внутренний дворик с газоном, елями и бассейном. Рядом с бассейном под кроной обширного каштана расположилась группа низких диванов и такой же столик, который заранее приготовили: заставили разнообразными сладкими кушаньями, фруктами и группками ютившимися друг к другу маленьких чайников и горками вычищенных до блеска пиал.
Галиулин пригласил Михаила присесть.
— Нет, нет — энергично замахал рукой Исайчев. — Мне чай ни в коем случае нельзя!
У Арслона Фатхуллаховича округлились глаза. Они стали огромными, будто он индус, ну если не индус, то по меньшей мере еврей:
— Чай не пьёшь, откуда силы возьмёшь? — изумлённо спросил хозяин.
Готовясь к поездке в усадьбу чиновника, Исайчев дал себе слово ничего в его доме не есть и не пить. Михаил знал о восточном коварстве, и хотел исключить появление в интернете снимков, изобличающих его с хозяином в близком застольном знакомстве. Поэтому сейчас, скривив в жалобной улыбке рот, Михаил произнёс:
— Рад бы да нельзя. Подагра у меня. А чай самый пуриносодержащий напиток.
— Пур… пур… — попробовал произнести Галиулин, но не смог, — это ещё что за зверь?
— Соли такие противные, — держа физиономию кислой, пояснил Михаил, — суставы болят, сил нет!
— Чая не хочешь, сладостей попробуй. Восточные сладости халва, нишолда, урама, парварда — пальчики оближешь! Идём, дарагой, к достархану, покушаем немного. Не обижай!
— Не могу, дорогой, диабет у меня. Ничего с сахаром не ем…
Арслон Фатхуллахович печально покачал головой:
— Диабет — это плохо. У моей бабушки диабет. Болеет очень. Тоже сладостей не ест. Что же ты ешь, дарагой?
— Огурцы!
— ?
— Малосольные.
— Ах, ах! У меня нет малосольных огурцов? Ми их не солим. Ми их маринуем… Маринованные будешь?
— Да вы что? — махнул рукой Исайчев, изображая ужас, — маринованные для меня смерть!
Галиулин склонил голову набок и вкрадчиво спросил: — Ты не журналист нечаянно?
— Я сыщик, — серьёзно произнёс Исайчев, — давайте-ка найдём укромный уголок и побеседуем, как сказал мой коллега Константин Константинович Феофанов без восточных угощений и хитростей.
Уголок, который предложил для беседы хозяин, был представлен им, как кабинет. Стены небольшой комнаты украшали тканевые обои, в них особо выделялись ниши с тонкой, требующей специальных навыков и искусства штукатуркой и резьбой по алебастру. Везде, как показалось Исайчеву даже чересчур навязчиво выпячивались узбекские национальные мотивы. Мебель имелась европейская — премиум-класса.