— Это моё…
— Нет! — с возмущением в голосе выкрикнул мужчина, — это тех девушек! — и также как Уварова минутой назад, повёл рукой указывая на двух прихожанок в белых платках. Они тихонько продвигались к выходу..
Любовь Петровна узнала их, это была девушка похожая на неё и Юлька- одевальщица.
— Вы видите их?! — прошептала Уварова, — видите?!
— Сейчас уже нет! — растерялся мужчина, — хотя секунду назад видел. Дверь вроде не отворялась. Растворились, что ли? — он начал истово креститься, — не может быть… они здесь одни были в белых шёлковых платках…
— Растворились? — ошарашенно глядя на мужчину повторила Любовь Петровна и, опять потянулась за крестом, вновь натыкаясь на окрик.
— Вы что не понимаете? Брать нельзя …Грех! Это не ваше!
— А где моё? Где! — зашипела Уварова.
— Дома, наверное, — растерялся прихожанин, — идите проверьте. И вообще, вам лучше уйти, — мужчина ухватил актрису за локоток и с силой потащил к выходу.
Уже у двери Уварова опомнилась, вырвала локоть. Обеими ладонями оттолкнула от себя мужчину и выбежала из собора повторяя:
— Надо проверить, надо проверить…
На другой стороне улицы Михаил Исайчев вынул из кармана пиджака сотовый телефон, поводив по дисплею, вызвал нужный номер:
— Роман, ты её видишь? Хорошо. Она ловит такси. Смотри не упусти…
Чуть позже в офисе, Исайчев спросил компаньона:
— Ну что, Роман Валерьевич, всё случилось так, как мы предполагали? Цифры на зеркале — код и номер ячейки в камере хранения вокзала? Я прав?
— Ничего другого и не могло быть, — кивнул Васенко, — Уварова баба примитивная, на заковыристые варианты неспособна. Мы верно установили камеры. Иди смотри, что имеем, — Васенко подключил флешку к монитору компьютера.
На экране появилось лицо Уваровой. На нём притулилось сморщенное, скукоженное, подрагивающее беспокойство. Оно сосредоточилось на кончике носа и, казалось, даже зрачки глаз косили туда же. Актрису трясла икота, которую она пыталась безуспешно остановить. Любовь Петровна закрывала одной рукой рот, пыталась сбить дыхание, другой крутила колесики кода. Справившись, отбросила в сторону створку дверцы, выхватила из глубины ячейки зелёную велюровую коробочку, открыла её, чуть отпрянула. Крест был на месте. Любовь Петровна резко выдохнула. С лица медленно сползало напряжение: лицо будто надувалось, расправлялись строгие морщины вокруг рта, размягчалась жёсткая носогубная складка. Актриса преображалась, накидывая на физиономию новое благодушное выражение. Она несколько раз провела по кресту указательным пальцем, лаская его. Наглядевшись, Уварова нехотя закрыла коробочку и вернула её в хранилище. Она восстановила шифр на дверце ячейки и прежде чем отойти, показала кому-то незримому кукиш, поплевала через левое плечо и только потом пошла на выход детским, подскакивающим шагом.
Васенко выключил запись, заметил:
— Нам повезло-о-о… Мадам, вполне могла перепрятать свой «сувенир», — он щёлкнул пальцами поднятой вверх руки, весело добавил, — но не сделала этого, простофиля…
Детектив извлёк из ящика стола ту самую коробочку, содержимым которой, час назад любовалась Уварова, передал её Исайчеву.
Михаил вытряс крест на ладонь и, разглядывая, подумал: «Скольким людям стоила жизни эта, казалось бы, безделушка, Сама по себе она ценна только своей древностью. Только те, кто им владел, оценивал не денежный эквивалент вещицы, а его чудотворную силу. Когда и кто сумел почувствовать её? Юлька — одевальшица? Её мать? Может быть Ельник погиб, потому что клянчил его, вовсе не из добрых побуждений, а желая заработать? Чушь! Всё значительно грубее и примитивней. Сначала мы наделяем что-то сверхъестественными качествами, а потом торгуемся, мечтая получить за это „что-то“ денежку… Тошно… В Комитете всё было проще. Там была работа, которую хочешь не хочешь, нужно выполнять. Тогда жизнь разделялась стеной: по одну сторону семья, друзья, по другую преступления и сумрак, но в стене была дверь. Я мог выйти и закрыть её, а наутро опять войти туда, откуда ушёл, подчиняясь правилам и обязанностям. Одел мундир — всё! Обязан. Снял — вольный казак. Я сам оставил правила и обязанности и стал добровольно копаться в том отчего ушёл. Одно утешение никто не понукает. А вот Ольга устала, взяла паузу… Мне нельзя! Завтра нужно идти на разговор с категорически несимпатичной женщиной, вывернуть её наизнанку, чтобы спасти другую неприятную даму. Зачем? Какое мне дело до них? Я здоровый мужик могу заработать деньги и без этого всего. Так… Всё! Покопался в себе, будет! Взялся за гуж, не говори, что не дюж… Сделаем дело, а там посмотрим…»
— Эй! — с иронией поглядывая на задумавшегося Исайчева, крикнул Васенко, — положи крестик в коробочку. О чём тоскуешь?
— Об Исландии… — укладывая крест, отозвался Михаил, — Хочу в Исландию… там облака рождаются из моря и нехотя в вразвалочку плывут по разноцветному небу к водопадам, ледникам, вулканам, проливаясь дождём на пустыни чёрного песка…
Васенко, приоткрыл рот и в изумлении плюхнулся на стул:
— Да ты поэт, Миша… От Копилки заразился? Ну, да… да… с кем поведёшься… но красиво. Я тоже хочу в Исландию. Давай на всё забьём и завтра дёрнем.
Исайчев сурово глянул на друга:
— Завтра мы дёрнем: ты к Люсе Гу, а я к вдове, будь она неладна…
Когда Люся Гу выходила на сцену, зал замирал. Сцена, вообще, любит всё крупное. Люся Гу была крупной и её любили, хотя понимали: она в роли графини Стасси была причудой режиссёра. Не могла быть Стасси на две головы выше графа Бони Канчиану. Сильва в оперетте казалась девочкой Дюймовочкой, в спектакле царствовала Стасси.
После представления Роман робко постучал в дверь гримёрной Варвары Копёнкиной, эта фамилия была напечатана в программке оперетты «Сильва» и эта же фамилия была упомянута в фоторепортаже с похорон Сергея Ельника. Услышав басовитое: «Ну-у-у!», Роман приоткрыл дверь и сунул в образовавшуюся щель голову. На следующем: «Ну-у-у!» вошёл весь.
Варвара сидела у гримёрного стола, развернувшись лицом к входной двери. На ней была надета театральная юбка и бюстгальтер. В одной руке Варвара держала сигарету, другой безуспешно щёлкала зажигалкой. Васенко торопливо подскочил к актрисе, извлёк из кармана пиджака спички, услужливо поднёс к лицу Копёнкиной, подрагивающий на ветру из форточки огонёк, спросил:
— Не простудитесь? Дует! А вы нагишом…
Варвара с явным удовольствием глубоко затянулась сигаретой и на выдохе, изрекла:
— Нагишом — это когда на заднице подштанников нету. А на моей есть… Чего хотел, мужичок?
Роман вытянул из борсетки удостоверение, развернул его, приблизил к лицу актрисы, пояснил:
— Детектив Роман Валерьевич Васенко. Детектив — это специалист по расследованию преступлений. В мои обязанности входит сбор улик и предоставление их судебным органам. Имею желание с вами поговорить.
— Ой! — откинулась на спинку стула Копёнкина, — я детективы люблю! На ночь их читаю, для сна … — и спохватившись, спросила, — а чего ко мне-то? Я что, кого-то ненароком прибила и не заметила? Вы присаживайтесь… присаживайтесь… вон кресло в углу… — Варвара взглядом показала на кучу тряпок. — Скидывайте барахло на пол и садитесь.
Васенко последовал совету, очистив место, сел, поинтересовался:
— Ничего что на пол? Не попачкается?
Актриса махнула рукой:
— Вы не топчитесь и не попачкается. Так, что хотели?
— Есть желание прояснить некоторые нюансы ваших отношений с господином Ельником…
Копёнкина резко притушила сигарету о пепельницу, недовольно бросила:
— Зачем?
— Ельника убили. Вы это знаете. Мы расследуем обстоятельства его смерти и предполагаем, что в день гибели вы были в театре. По какому поводу поясните?
— Мы — это кто? — поинтересовалась Варвара.
— Я работаю, не один. Мы — это я и мой напарник. Мы видели на видеозаписи, как странно вы проникли в театр и как необычно его покинули. Что вас связывает с Ельником?
— И как же я туда проникла? И что значит необычно покинула? Через трубу, что ли?! — усмехнулась Варвара. Она вытянула руку, поманила пальцами, — положите-ка сюда доказательства, господин, добывающий улики. Чую, не там роете! Кто вас на меня навёл? — Копёнкина взмахнула руками, упёрлась взглядом в потолок и принялась стенать, — господи, сколько завистников! Зачем их столько? Покарай их, господи!
Роман, не обращая внимания на страдания актрисы, вынул из папки планшет, развернул его к ней экраном, включил видеозапись:
— Смотрите. Эти люди проходили мимо служебного входа в театр. К сожалению, фокус камер сбит, но всё же видно кто входит и выходит из помещения. Вот эта старушка с клюкой вам никого не напоминает?
Копёнкина бросила на экран быстрый взгляд:
— Старуха как старуха, идёт себе не падает.
Роман остановил кадр:
— Обратите внимание, сударыня, старушенция ни разу не опёрлась на клюку. Вам не кажется странным? Если она ей не нужна, зачем носит? Для реквизита? Вахтёр театра сообщил: старушенция приходила к внучке, она вроде работает в бутафорском цехе. Фамилию он не назвал, потому как сжалился и пустил, не вдаваясь в подробности. Как старушка вышла он не припомнил, сам удивился. И ещё… я специально остановил запись именно здесь. Смотрите, бабуленция согнутая почти вдвое старостью, на этом кадре поравнялась с артистом театра по фамилии Три. Знаете, такого? — взглянув в застывшие глаза актрисы, Васенко предположил, — знаете! В Юрии Борисовиче Три рост под метр девяносто, а если старушка разогнётся в ней будет чуть больше. Много у нас в Сартове женщин с таким великолепным ростом? Хотите я бабульку сейчас виртуально разогну, есть такие программки и мы сможем сравнить…
— Не надо, — оборвала Васенко Копёнкина. — Это я. Но к смерти Ельника не имею никакого отношения. Приходила к нему за алиментами.
— ?
— У нас с Ельником растёт сын.
— ?!
— Да! Стёпка живёт с мамой в городке под Сартовом. Два часа на автобусе. Мы факт его рождения не афишировали. Ельник боялся жены, говорил она может отравить… Алименты отдавал каждый раз с боем и условием не трепаться. Я ему через раз морду била, скандалила… Дикий приказал меня в театр не пускать под страхом увольнения. Посему приходилось изощряться… как-то так… Прошлый раз старуху изображала, позапрошлый мужика-сантехника и т. д. и т. п.…Парнишку кормить надо. — Копёнкина неожиданно умиротворённо улыбнулась, — а в тот день всё тихо получилось и с хорошим результатом. Ельник