сно — сигаретный дух. Роман, чтобы не ездить туда и обратно, последнюю неделю жил в доме Исайчевых. Михаил выделил ему комнату, диван, постельные принадлежности, а за это назначил Васенко поваром. Роман сильно заморачиваться не стал: купил при разных по качеству батона колбасы и нарезал бутерброды на завтрак, обед и ужин. Когда Михаил посетовал, что неплохо было бы яишенку сварганить, Васенко строго заметил, что он не курица и яйца нести не умеет. И, вообще, удовлетворение низменных страстей желудка нужно в себе искоренять. На замечание Исайчева, что хорошо бы чем-нибудь питать мозг, среагировал: поставил на обеденный стол распечатанную пачку сахара-рафинада.
Сейчас, у двери дома Михаил с удовольствием вдыхал упоительный запах борща из петухов. Но прежде чем вставить ключ в замочную скважину Михаил вспомнил, что, подъезжая к воротам, его что-то неприятно кольнуло и сейчас у двери он неосознанно обернулся, пригляделся… Точно! За кустиками притаился знакомый джип компаньона. Крякнув от возмущения, Исайчев широким шагом миновал дверь и, не раздеваясь, ворвался в кухню. За обеденным столом сидел довольный, с покрасневшим от сытости лицом Роман Васенко. Перед ним стояла недоеденная тарелка борща.
— Копилка! — заорал Исайчев, — он, что? Всё сожрал! Зачем ты его одного в кухне оставила?
Васенко медленно промокнул губы салфеткой, повёл рукой, указывая Михаилу на пятилитровую кастрюлю на плите, заметил с ленцой:
— Я столько не съем, тебе там на донышке осталось…
В кухню вошла Копилка. Целых четырнадцать дней Михаил не видел жену. Она похорошела. Роман набросил на голову посуднее полотенце, пробухтел:
— Целуйтесь, я не смотрю. Только недолго, а то от зависти лопну…
Исайчев сграбастал Ольгу в охапку и после первого поцелуя шепнул:
— У тебя губы пахнут вишней…
— Это помада, Мишка, — также тихо ответила Ольга.
— Можно я ещё попробую?
— Нужно…
После обеда компаньоны, как обычно, собрались у камина, погреться на мягких креслах-грушах. Ольга вкратце рассказала о поездке в Прагу, а мужчины отчитались о завершении операции «Крест». Исайчев, всматриваясь в лицо жены, догадывался: она недоговаривает что-то важное и это важное, не даёт ей покоя.
— Ну, — подтолкнул Ольгу Исайчев», — говори, что вызревает в твоей голове… говори сейчас, может, мы тоже подключимся.
Ольга как-то страдальчески посмотрела на друзей-детективов и с большим сомнением в голосе, произнесла:
— Тот, кто подстроил Ельнику засаду не хотел его убивать. Это не месть, парни, и не зависть. Злодей не хотел, чтобы Ельник уезжал…
— Ну ты, подруга, даёшь, — выплеснулся Васенко, — не хотел убивать, но убил! Не хотел отпускать, но отпустил на вечные времена! Забавно! Опять страсти любовные мордасти…
— Постой! — остановил поток слов компаньона Исайчев, — пусть обоснует.
Ольга, сложила кисти рук лодочкой, зажала их между коленями, наклонилась вперёд и, опустив голову, начала:
— Месть?! На Ельника зуб точили многие, но позволили ему жить не одно десятилетие. Почему решили расквитаться накануне отъезда?
— Потому что там в столице его могли не достать, упустить шанс, — встрял Васенко.
— Ельник покидал Сартов не навсегда, — заметила Ольга. — У него один обязательный спектакль в неделю на сцене родного театра: гостиница, отсутствие соседей, полно незнакомого люда. Мсти сколько угодно. Причём можно какое-то время понаблюдать, как он будет себя вести в столице, может быть, как ягнёнок. Зачем торопиться? Теперь зависть. Зависть чему? Успеху? Таланту? Талант у него был всегда, если бы за талант убивали, у нас ни одного более или менее значительного артиста не осталось бы. Успех? У него здесь был успех. А сколько раз так получалось: уезжал артист на столичные сцены и там терялся. Да так терялся, что о нём не вспоминали. Посему версия зависти к успеху тоже как-то некрепко стоит на ногах. Причём в столице его чпокнуть можно было значительно проще. Приехал, выследил, толкнул под машину или метро и убрался обратно в родной Сартов. А здесь видите, как витиевато придумано? Нет, ребята, здесь не месть и не зависть…
— Здесь любовь! — рассмеялся Васенко, — покалеченный, но мой! Или не доставайся ты никому!
— Кто-то, действительно, не хотел, чтобы он уезжал. Кто? — спросил Исайчев, глядя на Ольгу, — театральным деятелям он нужен здоровым. Женщинам, любившим его, калека тоже не к чему. Даже Люся Гу особо в его присутствии здесь не нуждалась. Курс на время его болезни передали бы другому педагогу. Тогда кто?
— Вероятно, тот, кто хотел, чтобы Ельник жил и мучился. Смотрел на свет глазами калеки. И всё же месть, но не того качества, что мы думали: не мгновенная смерть, а долгая и мучительная, — Ольга резко встала, — хотите кофе?
Детективы дружно кивнули.
Пока Ольга готовила кофе, мужчины сидели молча, обдумывали высказанные ею предположение. Заметив, как лицо Васенко просветлело, Исайчев догадался — мысль в голове друга родилась.
— Давай рассказывай, — ободрил Романа Исайчев.
— Надо присмотреться к Громулю Николаю Ефимовичу…
— Это ещё кто такой? — спросила Ольга, внося поднос с чашками и кофейником в гостиную, — что за новый персонаж? Подожди! Громуль сейчас директор драматического театра.
Михаил вскочил, чтобы помочь жене, взял из её рук поднос, пояснил:
— Правильно, Копилка, Громуль — старый друг Ельника. Ныне директор театра. Пёс Ельника десять лет назад откусил ему нос.
— Как? — оторопела Ольга.
— Одним махом, — принимая чашку с дивно пахнущим напитком из рук Михаила, отметил Роман, — после разговора с Люсей Гу я кое-что о нём выяснил, — Роман маленькими глоточками принялся отпивать кофе, выдавая небольшими порциями информацию, из которой Михаил с Ольгой узнали следующее: Николай Громуль после окончания средней школы поступил в Сартовское военное училище. В городе училище называли просто «Хим-дым», в нём готовили офицеров для химических войск. На первом же курсе Коля понял — это не его. Проучившись три года и тем самым избежав призыва в действующую армию, Громуль не без помощи отца благополучно комиссовался и попытался поступить на театральный факультет сартовской консерватории.
Тут Исайчев с иронией заметил:
— Эко, как его болтало! Замечу: три года в военном училище — это тебе не два года в армии. Чувствуется хватка…
Роман продолжал: на театральный факультет Громуль не поступил, хотя внешность имел вполне театральную: высокий, поджарый, с хорошо оформленным мышцами телом, натурально рыжий, с голубыми глазами. Но не срослось! Громуль провалил первый тур и решил потрудиться рабочим сцены в Сартовском ТЮЗе. Во-первых: ближе к Мельпомене. Во-вторых: здесь большая вероятность обрасти нужными связями и всё же поступить на следующий год. За год Громуль освоился в новой профессии, внёс ряд усовершенствований в механизмы декораций и решил, что на этом поприще достигнет больших результатов. А главное, он понял, что актёрская зависимость от воли режиссёра ему вовсе не нравится, ему нравиться самому повелевать. Особенно хорошо у него получалось управлять актрисами, специализирующимися в жанре травести[40] и инженю[41]. Любил Громуль малышек! Ещё через год Николай Ефимович, используя интриги, выпихнул на раннюю пенсию своего благодетеля — бывшего заведующего постановочной частью театра, когда-то приютившего молодого, ничего не умеющего делать, несостоявшегося военного и неудачливого абитуриента. В первый день работы в театре Громуль познакомился с молодым артистом, ещё студентом третьего курса Сергеем Ельником. Сергею тогда доверили исполнять главную роль — Николая Гавриловича Чернышевского в спектакле «Что делать?». Дружба была настолько крепка, что когда Ельник перешёл работать в драматический театр Громуль ушёл за ним, причём на ту же должность — заведующего постановочной частью.
— Значит, Громуль участвовал в бизнесе Ельника и его жены? — поторопилась спросить Ольга.
Васенко отрицательно покачал головой:
— А вот и нет! Если бы собака Ельника не съела пьяную морду Громуля, тогда может быть. Но нет! Ельник никогда не афишировал то, чем занимается и каковы с этого материальные блага.
— Ребятки, а вы проверили алиби Громуля? — спросила Ольга, — Если он бывший завпост и все сценические механизмы, как свои пять пальцев…
Васенко раздражённо махнул рукой:
— Проверили! Он накануне вечером улетел последним рейсом в Москву. Спектакль закончился в десять и рейс взлетел в десять… Хотя…
Васенко откинулся на спинку стула и прикрыл глаза:
— Хотя… хотя… — Роман резко встал, — ах я балбес! Смотрите, мы сбросил версию с Громулем потому, что его в день гибели Ельника не было в Сартове. Мы не учли, что накануне давали этот же спектакль и сцену не размонтировали. Администрация решила перед отъездом Ельника прогнать его спектакли по два раза. Актёра в Сартове любили и билеты раскупили. Громуль мог убрать гайку накануне. Я думаю, он не хотел убивать бывшего друга. Он решил дать ему понять: как это быть калекой. Громуль восстанавливает лицо до сих пор, а это не день-другой, а целых десять лет.
Исайчев допил остатки кофе, поставил чашку на столик, заметил:
— Рома, он не успел бы на рейс.
Ольга, собирая пустые чашки на поднос, спросила чуть насмешливо:
— Кто из вас, театралы, видел спектакль «Додо»? — и не услышав ответа, заметила, — птица Додо совершает свой полёт вначале второго акта. До вылета самолёта на Москву остаётся час. Если машина Громуля у подъезда, он вполне доберётся по ночному городу за двадцать пять минут.
— Регистрация на рейс закончится… — уточнил Исайчев.
— Директор главного театра города, председатель Сартовского отделения «Союз театральных деятелей РФ» и депутат Областной думы господин Громуль пройдёт на борт через VIP-зал и не опоздает на рейс, даже если приедет в аэропорт за пять минут до вылета.