Ну так вот, поскольку пока здесь именно я гарант справедливости суда, немного поговорим и о местной судебной процедуре. Дела по большей части случайные. Те публичные процессы об измене, материалы на которые мне должен подготовить герр Шмидт, пройдут значительно позже. Уголовной полиции и даже местной стражи пока тоже не существует, поэтому всякое жулье попадает на мой суд только случайно, ежели схватили за руку добрые соседи и не убили тут же дрекольем до смерти (что тоже бывает), а привели сюда, чтобы я рассудил дело по справедливости. По большей части дела идут гражданские, как, например, потрава свиньей одного соседа огорода другого, или даже семейные.
Одно такое семейное дело заслуживает особого внимания, потому расскажу о нем подробнее. Значит, некая местная девица вышла замуж не за того, кого хотели отец и мать, а за одного из парней с соседнего селения, по имени Пересвет, принявшего Призыв и записавшегося в войска территориальной обороны. Мил он ей был – и все тут.
Красавец, удалец, рубака, на хорошем счету у начальства и тевтонских инструкторов. В то же время парень гол как сокол и все, что на нем есть, выдано со склада нашими интендантами. Такой зять тестю с тещей не нужен, тем более что молодые венчались не под ракитовым кустом по местному обычаю, а у отца Александра, ради чего молодая отвергла древних богов и приняла православное христианство в базовом для нас варианте. А жених уверовал в Отца еще раньше, вскоре после того, как услышал Призыв и принял из моих рук свое первое оружие. Вот тестя по имени Бздун теперь и корежит. Стоит он передо мной, мелкий такой и плюгавый, топает ногами, брызгает слюной и требует, чтобы я приказал своему жрецу расторгнуть брак, а Веселине, ставшей в крещении Юлией, вернуться обратно в веру отцов. Бо по Покону без благословения отца с матерью замуж дочке выходить никак не можно. А то, голодранец, раскатал губу, умыкнул дочку – умницу, красавицу, первую пряху в селении и лучшую певунью!
Ишь, ты – раскомандовался, хмырь! А съеденное яблоко ему из дупы обратно целым не вытащить? Тем более, что дочь этого утырка стоит и чуть не плачет, уткнувшись в мужнино плечо. При этом Птица мне шепчет, что интерес у семейств, доваривающихся о браке, был сугубо меркантильный, и никакими чувствами или даже минимальными симпатиями там даже не пахло. Банально папа выставлял дочку, первую красавицу в округе, на бартер, и договорной жених по имени Некрас* выглядел не лучше, чем помесь обезьяны со свиньей, но при этом благоразумно держался в сторонке, не желая становиться фигурантом этого дела. А ведь придется, ведь даже не исполненное намерение «купить» себе жену по уже оглашенным мною законам и повелениям является тяжким преступлением.
Примечание автора: * По древнеславянски Некрас – это отрицательное имя, обозначающее некрасивого человека или попросту урода.
В Артании не будут продавать, покупать и обменивать людей, а также каким-то образом держать их в неволе помимо решения суда. Пусть даже мне придется всех причастных к этому бизнесу торжественно пересажать на колья; Влад Пронзатель, по прозвищу Дракула, мне при этом в помощь. Вот с этого Некраса и начнем. Надо только шепнуть Добрыне, который командует исполнением моих решений, чтобы загодя начали ладить для этого Некраса толстый закругленный кол. Так надо для того, чтобы орудие казни не прорезало внутренние ткани, вызывая обильные кровотечения, от которых казнимый умирает очень быстро, а медленно раздвигало их, и тогда процесс может растянуться на несколько суток. Хотя, наверное, я все-таки не такой жестокий. Вот когда Некрас осознает, что натворил, полюбовавшись на свою смерть, и палач уже спустит с него порты, чтобы водрузить седалищем на кол, тогда я его и помилую, заменив смертную казнь на десять лет каторжных работ с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества.
По идее точно так же нужно наказать и отца-продавца, ведь преступление они собирались совершить вдвоем, но это непременно ударит и по Веселине-Юлии и по Пересвету. Но кое-какая мысль у меня все же есть, ведь этот урод назвал Пересвета голодранцем, а значит, он назвал голодранцем и меня – ведь я и мои вои, согласно клятве, являемся одним и тем же; а значит, пять палок за оскорбление суда у этого типа уже есть. По минимуму. И, разумеется, я не собираюсь расторгать этот брак и возвращать молодую женщину в языческое состояние, а также удовлетворять любые требования этого плакальщика.
Напротив, я намерен ободрать этого кадра до костей, если не палками, то материально, и тем самым показать всем, что жизнь по Старине и Покону закончилась и началась новая эпоха. Ведь недаром же коллега по положению, Темуджин Есугеевич, который Чингиз-Хан, когда превращал своих монгол из аморфной массы в самую могучую ударную силу Евразии, первым делом дал им абсолютно новый свод законов – знаменитую Ясу, никак не соответствующую их традиционному праву. Значит, и мне тоже надо поступить так же. Даешь Русскую Правду на новый лад, и по этому поводу мне обязательно надо будет посоветоваться с Ольгой Васильевной.
– Шелудивый пес, по имени Бздун, презлейшим заплативший за предобрейшее, – рявкнул я в стиле Ивана Васильевича, привставая с трона, – не эти ли вои, коих ты сейчас обозвал голодранцами, боронили тебя, твою дочь и твой дом от злых авар? Они бились со злым ворогом не щадя ни своей крови, ни своей жизни, и разбили его таки, и вогнали в землю, а ты одному из них дочь пожалел, пошедшую к нему в жены по доброму согласию, и не дал ей своего благословения?! Сейчас ты оскорбил не только молодшего воя Пересвета, назвав его голодранцем, ты оскорбил все войско и меня самого, поскольку я – это они, а они – это я…
Выдержав почти театральную паузу, я продолжил:
– Все твои претензии отвергаются, и по моему княжьему приговору ты должен будешь дать дочери достойное приданое, объем которого позже определит моя супруга княгиня Елизавета. А кроме того, за оскорбление воев и воинства я приговариваю тебя к пяти ударам палкой по тому месту, на котором ты сидишь. Приговор привести в исполнение немедленно.
Тут я широко усмехнулся, ибо на Елизавету Дмитриевну в вопросе приданого вполне можно было положиться – обдерет богатенького буратину, задумавшего торговать дочкой, как липку, а молодая жена не будет знать ни в чем недостатка. А те милые дамские мелочи, которые тут еще не изобрели, но которые можно купить в Тевтонии, подарим молодой мы с супругой, как компенсацию от князя и княгини за сегодняшнюю нервотрепку.
Тем временем Добрыня кивнул – и молодцы в красных рубахах, подскочившие к растерянному Бздуну, спустили с того порты, задрали рубаху, перегнули через специальное бревно и от всей души привели приговор в исполнение, так что осужденному оставалось только ойкать. И тут я заметил, как изменившийся в лице Некрас, видимо, понявший, что сегодня ему ничего хорошего не светит, бочком-бочком выбирается из толпы, для того чтобы исчезнуть в неизвестном направлении. Но тут ему не там, поэтому ближайший из воев оцепления, следящий за порядком, цепко и аккуратно берет этого Некраса за локоток и ведет пред наши светлые очи. А кол-то уже готов, сияет свежей обструганной древесиной, закругленный как фаллический символ, вставленный в специальную крестовину на манер новогодней елки. Незадачливый жених, как увидел этот агрегат – так ему сразу поплохело.
– Ты, Некрас, – сказал я, – хотел за коня, трех коров и кучу всякого узорочья купить себе в жены деву Веселину, взять ее замуж против воли, обратив в свою рабу, несмотря на то, что у нее уже был любый жених. А потому ты обвиняешься в попытке торговли людьми и порабощении, за что повинен лютой медленной смерти на колу. Смотрите, люди! Этот человек умрет ужасной смертью только для того, чтобы вы поняли, что наступили новые времена, когда нельзя порабощать, держать в неволе, продавать и покупать ни мужа, ни жену, ни ребенка. Теперь никого нельзя брать в рабы за долг, и силой выдавать дев замуж; а перед судом будут равны все – и анты, и словены, и дулебы, и ромеи, и булгары, и даже бывшие авары, которых Отец помиловал в своей неизмеримой милости. Я все сказал, привести приговор в исполнение!
И злосчастного Некраса, срывая с него по дороге дорогие узорчатые атласные штаны и рубаху, поволокли к зло скалящемуся колу, на головку которого уже заботливой рукой была нанесена смазка из нутряного бараньего жира. Один раз сядешь – уже больше не слезешь. Вот воющему в ужасе обнаженному волосатому телу связали ноги и руки, после чего четыре воя подняли его в воздух, чтобы водрузить положенным местом на ожидающий свою жертву кол.
– Сергей Петрович, – склонилась ко мне не на шутку взволнованная, но с виду невозмутимая Птица, – быть может, уже хватит? Не будете же вы казнить человека только за то, что он действовал в своих интересах, в соответствии с привычными ему обычаями, и игнорируя такое дорогое вам чувство справедливости?!
– Действительно, Анна Сергеевна, – ответил я, как бы выходя из задумчивости, – отставить сажать на кол. По просьбе нашего мага разума заменяю этому неразумному Некрасу смертную казнь на десять лет каторжных работ на стройках княжества, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Половина имущества пойдет в княжескую казну, а вторая половина молодой семье, пострадавшей от похоти этого нехорошего человека.
М-да, снять Некраса с кола получилось в самый последний момент, еще немного – и миловать было бы уже поздно. Но зато все увидели и прониклись. Какое, казалось бы, банальное судебное дело, но какой простор для законотворческой фантазии оно мне дало. Весьма полезное оказалось дело.
Дальше было еще несколько мелких «хозяйственных» споров, когда я решал в ту или иную сторону или искал компромиссы между спорщиками, когда одновременно и все правы и все неправы. Но перед самым концом судебного дня, когда очередь из искателей справедливости уже подошла к концу, мне неожиданно напомнили о том, ради чего сюда из мира Подвалов прибыл герр Шмидт (и прибыл весьма своевременно).