Как только раздался звонок, она подняла трубку.
– Китти Годольфин,– сказала она.
– Китти Годольфин.– Голос незнакомый, с сильным, напевным африканским выговором.– Мозес Гама передает вам привет.
– Мозес Гама отбывает пожизненное заключение в самой строго охраняемой тюрьме,– резко ответила Китти.– Пожалуйста, не морочьте мне голову!
– Вчера ночью воины «Umkhonto we Sizwe» освободили Мозеса Гаму с тюремного парома,– сказал голос, и Китти почувствовала, что бледнеет от шока, а губы немеют. Она читала о гибели парома.– Мозес Гама в безопасном месте. Он хочет через вас обратиться к миру. Если вы согласитесь с ним встретиться, вам разрешат записать эту встречу на пленку.
Целых три секунды она не могла ответить. Голос отказал ей, но она напряженно размышляла. «Вот это поистине ударный материал,– думала она.– В жизни, полной трудов и стремлений, такой подворачивается всего раз».
Она откашлялась и сказала:
– Я приду.
– Через десять минут ко входу в бальный зал отеля подойдет темно-синий фургон. Водитель дважды мигнет фарами. Вы немедленно войдете в задние двери фургона, не сказав никому ни слова.
Машина оказалась доставочным фургоном, небольшой «тойотой»; Китти и Хэнк с оборудованием разместились в такой тесноте, что с трудом могли повернуться. Тем не менее Китти сразу пробралась вперед, откуда могла говорить с водителем.
– Куда мы едем?
Водитель посмотрел на нее в зеркало заднего обзора. Это был молодой чернокожий с поразительной внешностью: его некрасивое африканское лицо дышало силой.
– В пригород. Везде полицейские и дорожные блок-посты. Полиция повсюду ищет Мозеса Гаму. Будет опасно, поэтому вы должны делать точно то, что я скажу.
Почти час фургон двигался по темным проулкам, иногда останавливаясь и поджидая в тишине, чтобы в ночи показалась смутная фигура и обменялась с водителем несколькими словами; после этого они ехали дальше и наконец остановились в последний раз.
– Отсюда мы идем пешком,– сказал их проводник и повел их переулками, тайными дорогами банд и «товарищей», мимо рядов пригородных домов. Дважды им пришлось прятаться – мимо проезжал полицейский «лендровер»,– но наконец они вошли через дверь черного входа в один из тысяч ничем не примечательных одинаковых коттеджей.
В маленькой задней комнате на столе сидел Мозес Гама. Китти сразу его узнала, хотя он был сед как лунь и исхудал как скелет. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротником и темно-синие брюки. Когда он встал ей навстречу, Китти увидела, что хоть он состарился и похудел, обаяние силы и мессианский взгляд черных глаз те же, что и при их первой встрече.
– Я благодарен вам за то, что вы пришли,– серьезно сказал он.– Но у нас очень мало времени. Фашистская полиция идет за нами, как стая волков. Очень скоро мне придется уйти.
Хэнк уже готовил камеру и освещение. Он кивнул Китти. Она видела, что суровость обстановки, голые стены и простая мебель добавляют картинке драматизма, а седые волосы и явная истощенность Мозеса Гамы тронут сердца зрителей.
Она заранее подготовила несколько вопросов, но в том не было необходимости. Мозес Гама смотрел в камеру и говорил с опустошительной искренностью и глубиной.
– Не существует таких толстых тюремных стен, которые сдержали бы стремление моего народа к свободе,– сказал он.– Нет достаточно глубокой пропасти, чтобы скрыть от вас правду.
Он говорил десять минут. Китти Годольфин, опытный журналист, хорошо знакомый с жестокостями мира, плакала не таясь, когда он закончил:
– Борьба – вот моя жизнь. Нас ждет бой. И мы победим в нем, мой народ. Amandla! Ngawethu!
Китти подошла к нему и обняла.
– Рядом с вами я чувствую себя такой покорной,– сказала она.
– Вы друг,– ответил он.– Идите с миром, дочь моя.
– Пошли.– Рейли Табака взял Китти за руку и увел.– Вы и так пробыли слишком долго. Вам надо уходить. Этого человека зовут Роберт. Он вас проведет.
Роберт ждал их у черного хода коттеджа.
– Идите за мной,– приказал он и провел их через пустой, пыльный задний двор к затененному углу у дороги. Здесь он неожиданно остановился.
– А что произойдет сейчас?– шепотом спросила Китти.– Почему мы здесь ждем?
– Потерпите,– ответил Роберт.– Скоро узнаете.
Неожиданно Китти поняла, что они не одни. В тени ждало много людей. Теперь она слышала множество голосов, тихих, но выжидательных. Когда ее глаза привыкли к темноте, она разглядела множество фигур, небольшие группы у изгороди или под укрытием зданий.
Десятки, нет, сотни мужчин и женщин, и их становилось все больше, все новые появлялись из ночной тени, собирались вокруг дома, в котором находился Мозес Гама, будто его присутствие стало маяком, а они, точно мотыльки, не могли уйти от его пламени.
– Что происходит?– негромко спросила Китти.
– Увидите,– ответил Роберт.– Приготовьте камеру.
Люди начали появляться из тени, подходить ближе к коттеджу. Послышался голос:
– Бабу!Твои дети здесь. Поговори с нами, отец.
Другой воскликнул:
– Мозес Гама, мы готовы. Веди нас!
И они запели, вначале негромко: « Nkosi Sikelel’ i Afrika– Боже, спаси Африку!», потом голоса соединились, гармонично слились – прекрасные африканские голоса, волнующие и чудесные.
И тут послышался другой звук, вначале далекий, но быстро приближающийся – вой полицейских сирен.
– Приготовьте камеру,– снова сказал Роберт.
Как только американка и ее оператор вышли из дома, Мозес Гама начал вставать со стола.
– Дело сделано,– сказал он.– Пора уходить.
– Еще нет, дядя,– остановил его Рейли Табака.– Сначала нужно сделать кое-что еще.
– Задерживаться опасно,– настаивал Мозес.– Мы слишком долго пробыли здесь. У полиции повсюду информаторы.
– Да, дядя. Информаторы у полиции повсюду.– Рейли особо подчеркнул свое согласие.– Но прежде чем ты окажешься там, где полиция не сможет тебя тронуть, мы должны поговорить.
Рейли остановился перед столом лицом к дяде.
– Все спланировано очень тщательно. Сегодня днем белое чудовище Фервурд был убит прямо в своем фашистском парламенте.
Мозес вздрогнул.
– Ты мне об этом не говорил,– начал он, но Рейли спокойно продолжал:
– План заключался в том, что в смятении после убийства Фервурда ты возглавишь стихийное народное восстание.
– Почему мне об этом не говорили?– сердито спросил Мозес.
– Терпение, дядя. Выслушай. Люди, придумавшие это, живут в холодной и мрачной северной земле, им не понять африканскую душу. Они не понимают, что наш народ не восстанет, пока не будет готов, пока не созреет его гнев. Это время еще не пришло. Потребуется много лет терпеливой работы, чтобы гнев дал свои плоды. Только тогда можно будет собрать урожай. Белая полиция все еще слишком сильна. Она раздавит нас одним мизинцем, а мир будет стоять и смотреть, как мы умираем, как смотрел на гибель венгерского восстания.
– Не понимаю,– сказал Мозес.– Зачем ты зашел так далеко, если не намерен идти до конца?
– Революции нужны не только вожди, но и мученики. Нужно изменить настроение мирового общества, без этого нам не победить. Мученики и вожди, дядя.
– Я вождь нашего народа,– просто сказал Мозес.
– Нет, дядя,– покачал головой Рейли.– Ты не оправдал доверие. Ты выдал наших людей. В обмен на жизнь ты отдал революцию в руки врагов. Ты выдал врагам Нельсона Манделу и героев «Ривонии». Когда-то я считал тебя богом, но теперь знаю, что ты предатель.
Мозес Гама молча смотрел на него.
– Я рад, что ты ничего не отрицаешь, дядя. Твоя вина доказана вне всяких сомнений. Своими действиями ты лишил себя всякого права на роль вождя. Только у Нельсона Манделы достаточно величия для этой роли. Однако, дядя, революция нуждается в мучениках.
Из кармана пиджака Рейли Табака достал что-то завернутое в белую тряпку и положил на стол. Медленно развернул сверток, не касаясь его содержимого.
Оба смотрели на револьвер.
– Это полицейский пистолет. Несколько часов назад его украли из местного арсенала полиции. Его серийный номер по-прежнему в полицейском регистре. Он заряжен стандартными полицейскими патронами.
Рейли обернул тканью рукоять пистолета.
– На нем еще сохранились отпечатки полицейских,– пояснил он.
С пистолетом в руке он обошел стол, остановился за стулом Мозеса Гамы и прижал ствол к его шее. Снаружи послышалось пение.
– Боже, спаси Африку,– повторил Рейли слова песни.– Тебе повезло, дядя. У тебя есть возможность искупить свою вину. Ты отправляешься туда, где никто не сможет тебя тронуть, а твое имя будет жить вечно, чистое и незапятнанное. «Великий мученик Африки, который умер за свой народ».
Мозес Гама не шевелился и молчал. Рейли тихо продолжил:
– Людям сказали, что ты здесь. Сотни их собрались снаружи. Они станут свидетелями твоего величия. Твое имя будет жить вечно.
И тут сквозь пение послышались звуки полицейских сирен, их вой приближался.
– Жестокой фашистской полиции донесли, где тебя искать,– тихо сказал Рейли.
Звуки сирен стали громче, послышался рев двигателей, скрип тормозов, хлопанье дверец «лендроверов», приказы, шаги полицейских и грохот входной двери, разбитой молотом.
Когда бригадир Лотар Деларей повел своих людей в дом, Рейли Табака тихо сказал:
– Иди с миром, дядя,– и выстрелил Мозесу Гаме в затылок.
Тяжелая пуля бросила Мозеса вперед, разбив голову; он ничком повалился на стол, мозг и осколки кости разлетелись по стене и по полу кухни.
Рейли бросил полицейский пистолет на стол и выскользнул на задний двор. Он присоединился к толпе снаружи, смешался с ней и вместе со всеми дождался, пока укрытое тело на носилках вынесут из дома. И тогда закричал чистым, звонким голосом:
– Полиция убила нашего вождя! Они убили Мозеса Гаму!
Крик подхватили сотни глоток, женщины заплакали и скорбно завыли. А Рейли Табака повернулся и исчез в темноте.