– За короткий срок после окончания войны мир изменился сильнее, чем за сотни лет до того.– Манфред отдышался и говорил на своем языке убедительно и красноречиво.– Племенные законы, по которым жили наши черные, перестают действовать, когда люди покидают сельские районы и в поисках легкой жизни устремляются в города. Здесь они знакомятся с пороками белых и созревают для ересей, увлекающих во тьму. Уважение, которое они испытывали к белому человеку и его власти, легко сменяется презрением, особенно если они замечают у нас какую-нибудь слабость. Черные уважают силу и презирают слабость, и новое поколение смутьянов собирается отыскать наши слабости и обнажить их.
– Откуда вы это знаете?– спросил Шаса и сразу рассердился на себя. Он не любил банальных вопросов, но Манфред ответил серьезно:
– У нас разветвленная сеть осведомителей среди черных: только так полиция может работать эффективно. Мы знаем, что они планируют массовую кампанию неповиновения законам, особенно принятым в последние годы: закону о групповых территориях и закону о регистрации населения, а также введению пропусков. А эти законы необходимы для защиты нашего сложно устроенного общества от зла расовой интеграции и смешанных браков.
– Какую форму примет эта кампания?
– Сознательное неповиновение, нарушение законов, бойкот белого предпринимательства и забастовки на шахтах и в промышленности.
Шаса нахмурился, мысленно подсчитывая. Кампания непосредственно угрожала его фирмам.
– Саботаж?– спросил он.– Уничтожение собственности? Они все это планируют?
Манфред отрицательно покачал головой.
– Кажется, нет. Среди подстрекателей нет единства. Среди них есть даже несколько белых, старые члены коммунистической партии. Кое-кто настаивает на насильственных действиях и саботаже, но большинство готово только на мирный протест – пока.
Шаса с облегчением вздохнул, и Манфред покачал головой.
– Не слишком успокаивайтесь, минхеер. Если мы не сможем им помешать, если проявим хоть малейшую слабость, напряжение будет нарастать. Смотрите, что происходит в Кении и Малайе.
– Почему бы вам просто не задержать главарей – до того как начнется?
– У нас нет таких сил,– ответил Манфред.
– Тогда их вам должны дать.
– Ja, они нужны нам для успешной работы, и скоро они у нас будут. А тем временем надо позволить змее высунуть голову из норы, чтобы отрубить ее.
– Когда начнутся неприятности?– спросил Шаса.– Я должен подготовиться к забастовкам и сбоям в производстве…
– Это единственное, в чем мы не уверены. Похоже, АНК сам еще не решил…
– АНК?– перебил Шаса.– Но он не может стоять за этим. АНК существует уже сорок лет и всегда выступал за мирные переговоры. Его руководители – приличные люди.
– Были,– поправил его Манфред.– Но старых лидеров сменили новые, молодые и гораздо более опасные – Мандела, Тамбо и другие, еще страшнее. Повторю, времена меняются – и мы должны меняться с ними.
– Я не сознавал, что угроза так реальна.
– Мало кто это сознает,– согласился Манфред.– Но заверяю вас, минхеер, что в нашем маленьком раю появилось змеиное гнездо.
Они молча начали спускаться к полосе, где стоял сине-серебряный «москит» Шасы. Пока Шаса залезал в кабину и готовил машину к полету, Манфред стоял у конца крыла и внимательно наблюдал за ним. Закончив все проверки, Шаса снова выбрался к нему.
– Есть верный способ нанести врагу поражение,– сказал он.– Этому новому воинственному АНК.
– Какой, минхеер?
– Опередить их. Лишить черных поводов жаловаться.
Манфред молча смотрел на Шасу непроницаемыми желтыми глазами. Потом спросил, тщательно подбирая слова:
– Вы предлагаете дать черным политические права, минхеер? Мы должны подчиниться крику попугаев «один человек – один голос», так вы считаете, минхеер?
От ответа Шасы зависели все планы Манфреда. Он подумал: неужели я мог так ошибиться в своем выборе? Ни один человек с подобными взглядами не может быть членом Националистической партии, тем более занять ответственный пост в правительстве. И он испытал огромное облегчение, когда Шаса презрительно отверг это предположение.
– Боже, конечно нет! Это покончило бы и с нами, и с белой цивилизацией на этой земле. Черным не нужен голос, им нужен кусок пирога. Мы должны поддержать создание среднего класса в среде черных, он станет нашим буфером против революционеров. Никогда не видел, чтобы сытый человек с полным кошельком хотел перемен.
Манфред усмехнулся.
– Хорошо, мне нравится. Вы правы, минхеер. Нужны огромные средства, чтобы платить за нашу концепцию апартеида. Она дорого обходится, мы признаем это. Потому мы и выбрали вас. Мы ждем, что вы найдете деньги для нашего будущего.
Шаса протянул руку, и Манфред пожал ее.
– Лично я, минхеер, рад был узнать, что ваша супруга прислушалась к вашему совету. Отчеты тайной полиции свидетельствуют, что она больше не принимает участия в политических протестах.
– Я убедил ее в том, что эти протесты тщетны,– улыбнулся Шаса.– Она решила стать из большевички археологом.
Они рассмеялись, и Шаса вернулся в кабину. Взревели двигатели, из выхлопного отверстия показалось облако синего дыма, но быстро развеялось. Шаса приветственно поднял руку и закрыл капот.
Манфред смотрел, как самолет проезжает до конца полосы, поворачивает, с громом проносится мимо и взлетает в небо. Заслонив глаза, он следил, как «москит» повернул на юг, и снова, когда Шаса помахал на прощание рукой, ощутил странную, загадочную связь своей крови и судьбы с человеком под прозрачным фонарем кабины. Хотя они сражались друг с другом, ненавидели друг друга, такими же нитями связаны их народы – и в то же время разделены религией, языком и политическими взглядами.
«Мы с тобой братья,– подумал он.– А за ненавистью лежит потребность выживать. Если ты присоединишься к нам, за тобой могут последовать другие англичане. Нам не выжить порознь. Африкандеры и англичане, мы так тесно связаны, что, если падет один, мы оба утонем в черном океане».
–Гаррику нужны очки,– сказала Тара, наливая кофе в чашку Шасы.
– Очки?– Он оторвался от газеты.– Какие очки?
– Обыкновенные. Я водила его к окулисту, когда тебя не было. У него близорукость.
– Но в нашей семье никто никогда не носил очки.
Шаса взглянул на стол, за которым завтракала семья, и Гаррик виновато опустил голову. До этой минуты он не сознавал, что позорит всю семью, считая, что очки унижают только его одного.
– Очки.– Шаса не скрывал презрения.– Покупая ему очки, купи заодно пробку, чтобы он заткнул себе конец: пора перестать мочиться в постель.
Шон захохотал и локтем ударил брата в ребра, а Гаррик решил защититься.
– Папа, я не мочился в постель с прошлой Пасхи,– яростно сказал он, покраснев от замешательства и чуть не плача от унижения.
Шон сделал кольца из указательных и больших пальцев и через них посмотрел на брата.
– Мы будем называть тебя Сова Мокрые Простыни,– предложил он, и, как обычно, на защиту брата встал Майкл.
– Совы очень умны,– рассудительно сказал он.– Поэтому в этой четверти Гаррик на первом месте в своем классе. А ты на каком, Шон?
Шон молча смотрел на него: замечания Майкла всегда были спокойными, но действенными.
– Ладно, джентльмены,– вернулся к газете Шаса.– Никакого кровопролития за столом, пожалуйста.
Изабелла достаточно долго находилась не в центре внимания. Папа слишком много внимания уделил братьям, и она еще не получила свое. Накануне отец приехал поздно, когда она уже давно лежала в постели, и традиционная церемония возвращения домой не была проведена. Конечно, отец поцеловал ее, и обнял, и сказал, какая она красивая, но одно очень важное звено было опущено, и хотя Изабелла знала, что спрашивать неприлично, но больше не могла сдерживаться.
– Ты купил мне подавок?– пискнула она, и Шаса снова опустил газету.
– Подавок? А что это такое?
– Не будь глупеньким, папа, ты знаешь, что это.
– Белла, ты не должна выпрашивать подарки,– строго сказала Тара.
– Если я ему не скажу, папа может забыть,– разумно возразила Изабелла и, глядя на Шасу, сделала специально для него особенно ангельское лицо.
– Боже!– Шаса щелкнул пальцами.– Чуть не забыл!
Изабелла возбужденно заерзала, елозя по высокому стульчику обтянутым шелком задиком.
– Да! У тебя есть подавок!
– Сначала съешь овсянку,– строго приказала Тара, и ложка Изабеллы энергично зазвенела о фарфор: девочка доела овсянку и выскребла тарелку.
Все направились в кабинет Шасы.
– Я самая счастливая. Поэтому получу свой подавок певвой,– установила Изабелла по дороге жизненное правило.
Лицо ее, когда она принялась срывать обертку с подарка, превратилось в воплощение сосредоточенности.
– Кукла!– пропищала она и осыпала поцелуями фарфоровое личико.– Ее зовут Олеандва, и я уже люблю ее.
У Изабеллы была, вероятно, самая большая в мире коллекция кукол, но все пополнения принимались с восторгом.
Когда Шону и Гарри передали длинные свертки, мальчики благоговейно застыли. Они знали, что в них: оба долго и красноречиво добивались этого, и теперь, когда момент настал, не решались притронуться к своим подаркам, чтобы те не испарились. Майкл мужественно скрыл разочарование: он надеялся на книгу и потому втайне сочувствовал матери, воскликнувшей:
– Шаса, неужели ты подарил им ружья?
Ружья были одинаковые – магазинные «винчестеры» 22-го калибра, достаточно легкие, чтобы мальчики могли с ними справиться.
– Это лучший подарок, какой я получал.
Шон достал ружье из картонной коробки и любовно погладил каштановое ложе.
– Я тоже.
Гаррик все еще не решился притронуться к ружью. Он склонился к раскрытой коробке на полу посредине кабинета, восхищенно глядя на ее содержимое.
– Отпад, папа!– сказал Майкл, неловко прижимая ружье и неубедительно улыбаясь.
– Не смей произносить это слово, Микки!