Что касается остальных, пятидесяти крупных зверей, самых опасных, для них у него приготовлено другое оружие. Уже выписаны и законным порядком оформлены ордера на арест, сформулированы обвинения. Среди них государственная измена и помощь международному коммунизму, заговор с целью свержения правительства, подготовка революции, призывы к насилию – все эти обвинения, будучи доказаны, ведут на виселицу. Полный успех рядом, он почти в руках, но в любое мгновение может быть выхвачен из них.
В эту минуту в штабе послышался голос, такой громкий, что все посмотрели в ту сторону. Даже Манфред повернул голову на этот голос и прищурил светлые глаза. Офицер, виновник общей настороженности, сидел спиной к окну, прижимая к уху телефонную трубку и одновременно что-то записывая в блокноте перед собой. Но вот он положил трубку, вырвал листок из блокнота и торопливо направился в комнату с картой.
– В чем дело?– спросил его начальник.
– Мы обнаружили его, сэр.– Голос офицера звучал резко от возбуждения.– Мы нашли Мозеса Гаму. Он в Порт-Элизабет. Менее двух часов назад он возглавлял мятеж на железнодорожной станции Нью-Брайтон. На полицейских напали, и им пришлось открыть огонь. Погибло не менее семи человек, в том числе монашенка. Ее ужасно изуродовали. По неподтвержденным пока сведениям, ее плоть съели, а тело сожгли.
– Вы уверены, что это был он?– спросил Манфред.
– Никаких сомнений, господин министр. Его опознал один из осведомителей, лично с ним знакомый, а полицейский офицер узнал его по фотографиям в досье.
– Хорошо,– сказал Манфред Деларей.– Можно начинать.– Он взглянул на комиссара полиции, сидевшего в дальнем конце длинного стола.– Пожалуйста, комиссар,– сказал он и взял со стола свою темную шляпу.– Доложите мне, как только все окажутся под замком.
Он поднялся в лифте на первый этаж; лимузин с шофером ждал, чтобы отвезти его назад в «Юнион-билдинг». Когда он сел на мягкое кожаное сиденье и лимузин тронулся, Манфред впервые за все утро улыбнулся.
– Монашенка,– вслух сказал он.– И они ее съели!– Он довольно покачал головой.– Пусть доброхоты во всем мире прочтут об этом и поймут, с какими дикарями мы имеем дело.
Он чувствовал, что попутный ветер его удачи усиливается и несет его к таким высотам, о которых он позволил себе задуматься только недавно.
Когда добрались до миссии, Мозес помог Таре выйти из машины. Тара все еще была бледна и дрожала, словно в лихорадке. Ее одежда была изорвана и грязна от крови и земли, и Тара не могла стоять сама.
Китти Годольфин и ее команда спаслись от гнева толпы, перебравшись через железнодорожные пути и спрятавшись в сточной канаве; потом кружным путем они вернулись в миссию.
– Надо убираться отсюда!– крикнула Китти Таре, увидев, как Мозес помогает ей подняться по ступенькам на веранду.– Это была самая невероятная за всю мою жизнь съемка. Не могу никому доверить это. Мне нужно завтра утром улететь из Йоханнесбурга на рейсе «Пан-Ам». Я сама отвезу непроявленную пленку в Нью-Йорк.
Она была так возбуждена, что голос у нее дрожал, а одежда, как у Тары, была изорвана и грязна. Но Китти уже все собрала и была готова к отъезду. В руках она держала красный брезентовый рюкзак со всем своим багажом.
– Монашку сняли?– спросил Мозес.– Сняли, как они убивают сестру Нунциату?
– Конечно, приятель!– улыбнулся Хэнк. Он стоял рядом с Китти.– Снял все с начала до конца.
– Сколько бобин наснимали?– спросил Мозес.
– Четыре.– От возбуждения Хэнк не мог стоять на месте. Он покачивался с носка на пятку и прищелкивал пальцами.
– А как стреляет полиция, сняли?
– Все сняли, приятель, все.
– Где пленка с монашкой?– спросил Мозес.
– Еще в камере.– Хэнк похлопал по «арифлексу», висевшему у него на боку.– Все здесь, приятель. Я только успел сменить пленку, как они схватили монашку и разорвали на куски.
Мозес оставил Тару, прислонившуюся к столбу веранды, и направился к Хэнку. Он шел так спокойно и небрежно, что никто ничего не заподозрил. Китти продолжала говорить.
– Если выедем немедленно, утром будем в Йохбурге. Рейс «Пан-Ам» в одиннадцать тридцать…
Мозес подошел к Хэнку. Он схватил тяжелую камеру и перехватил брезентовые ремни, так что Хэнк встал на носки и оказался в беспомощном состоянии. А Мозес отстегнул от верха камеры круглый магазин с пленкой и с силой ударил его о кирпичный столб веранды.
Китти поняла, что он делает, и бросилась на него, как дикая кошка, стараясь вцепиться в глаза.
– Моя пленка!– кричала она.– Пошел к черту, это моя пленка!
Мозес оттолкнул ее так сильно, что она налетела на Хэнка, сбила его с ног, и они, повалившись друг на друга, растянулись на полу веранды.
А Мозес снова ударил кассету о столб, и на этот раз та раскололась. Вылетела блестящая целлулоидная лента и полетела за стену.
– Ты уничтожил ее!– кричала Китти. Поднявшись, она снова набросилась на Мозеса.
Мозес отбросил пустую бобину и перехватил запястья Китти; он легко поднял ее в воздух и держал так, хотя она вырывалась и пыталась его пнуть.
– Вы сняли зверства полиции и убийство невинных чернокожих,– сказал он.– Вы не должны были стать свидетелями остального. Я не позволю вам показать это миру.– Он оттолкнул ее.– Можете взять «паккард».
Китти свирепо посмотрела на него, массируя покрасневшие, словно от наручников, запястья, и зашипела, как кошка:
– Я этого не забуду… когда-нибудь вы за это заплатите, Мозес Гама.
От этой злобы охватывал холод.
– Уезжайте,– приказал Мозес.– Вам нужно успеть на завтрашний самолет.
Несколько мгновений она колебалась, потом повернулась и подобрала свой красный рюкзак.
– Пошли, Хэнк.
Она сбежала со ступенек и забралась в «паккард».
– Ублюдок!– сказал Хэнк Мозесу, проходя мимо.– Это была моя лучшая съемка.
– У тебя осталось три бобины,– негромко ответил Мозес.– Скажи спасибо.
Он посмотрел вслед уходящему «паккарду» и повернулся к Таре.
– Теперь нужно действовать быстро – полиция не станет ждать. Надо выбраться из пригорода, прежде чем его окружат. Я меченый человек. Нужно убираться.
– Что я должна сделать?– спросила Тара.
– Пошли, объясню по дороге,– сказал Мозес и повел ее к «бьюику».– Вначале нужно убраться отсюда.
Тара отдала продавцу чек и, пока он звонил в ее банк в Кейптаун, ждала в его маленьком кабинете, полном дыма дешевых сигар.
На столе лежала смятая газета. Тара взяла ее и прочла:
СЕМЬ ЖЕРТВ МЯТЕЖА В ПОРТ-ЭЛИЗАБЕТ
ВОЛНЕНИЯ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ
500 АКТИВИСТОВ ПОЛУЧИЛИ ЗАПРЕТИТЕЛЬНЫЕ ОРДЕРА
АРЕСТОВАН МАНДЕЛА
Почти вся газета была посвящена кампании неповиновения и ее последствиям. Внизу полосы, под жутким описанием убийства и пожирания сестры Нунциаты, помещались сообщения о действиях АНК в других районах страны. Тысячи активистов были арестованы, на фотографиях протестующие, которых грузили в полицейские фургоны, улыбались и поднимали вверх большой палец – это стало символом протеста.
На внутренней странице газеты приводился список почти из пятисот человек, получивших запретительные ордера, и объяснялись условия их изгнания – они очень действенно ограничивали участие в общественной жизни.
Приводился и гораздо более короткий список лиц, арестованных за государственную измену и поддержку целей коммунистической партии, и Тара прикусила губу, увидев имя Мозеса Гамы. Представитель полиции, должно быть, опередил события, но это служило доказательством разумной предосторожности Мозеса. Государственная измена – тягчайшее преступление, и мысленно Тара увидела Мозеса в капюшоне на голове, дергающего ногами в петле виселицы. Она содрогнулась и постаралась забыть это видение, сосредоточившись на других сообщениях в газете.
Были фотографии руководителей АНК, почти все расплывчатые и трудноразличимые, Тара невесело улыбнулась, подумав, что это первые плоды кампании. До сих пор сотни белых жителей Южной Африки никогда не слышали о Мозесе Гаме, Нельсоне Манделе и других вожаках АНК, а теперь эти люди были всем известны. Мир неожиданно узнал о них.
Остальные страницы были почти целиком отданы откликам на кампанию и принятые правительством меры. Слишком рано для реакции за рубежом, но местное мнение казалось почти единодушным: проклятия тем, кто варварски убил сестру Нунциату, и хвалы храбрым полицейским и министру внутренних дел, стремительности, с которой ликвидирован вдохновленный коммунистами заговор.
В передовице говорилось:
«Мы не всегда положительно отзывались о действиях и высказываниях министра внутренних дел. Однако нужда находит человека, и сегодня мы благодарны за то, что между нами и силами анархии стоит храбрый и решительный человек…»
Читать дальше Таре помешал вернувшийся продавец. Он ворвался в крошечный кабинет, льстя и раболепствуя:
– Дражайшая миссис Кортни, прошу меня простить. Я понятия не имел, кто вы, иначе ни за что не стал бы подвергать вас унижению, проверяя чек.
Кланяясь и непрерывно улыбаясь, он проводил Тару во двор и открыл дверцу черного «кадиллака» модели 1951 года, за который Тара выписала ему чек почти на тысячу фунтов.
Тара съехала с холма и остановилась у парка Донкин, выходящего на море. До магазинов розничной торговли было всего полквартала по главной улице, и Тара нашла там подходящий по размеру для Мозеса костюм шофера – с медными пуговицами, с форменным кепи. Продавец уложил покупку в коричневый бумажный пакет.
Потом на своем новом «кадиллаке» Тара неторопливо вернулась к железнодорожному вокзалу и остановилась у входа. Оставив ключ в зажигании, она пересела на заднее сиденье. Через пять минут вышел Мозес. Он был в грубом синем комбинезоне, и полицейский у входа даже не посмотрел в его сторону. Мозес пошел по тротуару, а когда поравнялся с «кадиллаком», Тара в открытое окно протянула ему пакет.
Через десять минут Мозес вернулся в костюме шофера: в темных брюках, в черных туфлях, в новом шоферском кепи. Он сел на место водителя и включил мотор.