– Уф!– прошептала она.– Вот бы мои роды прошли так же легко! Парень-то, похоже, великан.
Молли и Мириам по очереди сидели с ней рядом и держали ее за руку, когда начинались схватки, а врач стоял в ногах и призывал:
– Тужьтесь! Тужьтесь!
К полудню следующего дня Тара обессилела; она тяжело дышала, волосы промокли от пота, как будто она окунулась в море.
– Нехорошо,– негромко сказал врач.– Придется перевезти вас в больницу и сделать кесарево сечение.
– Нет!– Тара в яростной решимости приподнялась на локте.– Дайте мне еще один шанс.
Когда началась следующая схватка, Тара так напрягалась, что каждая мышца ее тела взбухла; ей показалось, что сухожилия лопнут, как резиновые ленты. Ничего не произошло, ребенок не выходил. Она чувствовала его внутри себя как большое бревно.
– Еще!– прошептала ей на ухо Молли.– Сильнее – еще раз ради ребенка.
Тара снова натужилась силой отчаяния и закричала, чувствуя, как ее плоть рвется, точно тонкая бумага. Потом горячий стремительный поток хлынул меж бедер, и она испытала такое сильное облегчение, что крик боли перешел в радостный вопль и этот вопль слился с криком младенца.
– Мальчик?– спросила Тара, пытаясь сесть.– Скажите, скажите мне скорее!
– Да,– заверила ее Молли.– Мальчик. Ты только погляди на его свисток! Длинный, как мой палец. Сомнений нет – мальчик.
Тара рассмеялась.
Он весил девять с половиной фунтов, и его голова была покрыта черными волосами, густыми и курчавыми, как руно астраханской овцы. Кожа цвета ириски, правильные нилотские черты Мозеса Гамы. Тара за всю жизнь не видела ничего прекраснее, ни один из ее детей не был таким.
– Дайте мне его,– прохрипела она, еще прерывисто после потуг, и ей дали в руки ребенка, мокрого и скользкого.
– Я хочу покормить его,– прошептала она.– Я первой должна накормить его – тогда он всегда будет моим.
Она сжала сосок и сунула мальчику в ротик, и он присосался, от удовольствия судорожно дергая ногами.
– Как его зовут, Тара?– спросила Мириам Африка.
– Мы назовем его Бенджамин,– ответила Тара.– Бенджамин Африка. Мне это нравится – он истинный африканец.
Тара оставалась с младенцем пять дней. Когда она отдала его и Мириам увезла его в своем маленьком «моррис майноре», Таре показалось, что ей жестоко вырвали сердце. Если бы рядом не было Молли, Тара не перенесла бы этого. Но Молли кое-что приготовила для нее.
– Я приберегла это на сегодня,– сказала Молли.– Я знала, каково тебе будет расставаться с малышом. Это немного подбодрит тебя.– Она протянула Таре конверт, и та принялась разглядывать написанный от руки адрес.
– Не узнаю почерк.
Она была удивлена.
– Его принес особый посыльный. Распечатай! Ну же!– нетерпеливо приказала Молли, и Тара послушалась. Внутри оказались четыре листка дешевой писчей бумаги. Тара взяла последний, посмотрела на подпись, и выражение ее лица изменилось.
– Мозес!– воскликнула она.– Не могу поверить! После стольких месяцев. Я уже перестала надеяться. Я даже не узнала его почерк.
Тара прижала письмо к груди.
– Ему не позволяли писать, дорогая Тара. Он проходил подготовку в лагере с очень строгим режимом. Но он нарушил приказ и пошел на большой риск, чтобы послать тебе это.– Молли направилась к двери.– Пойду, не буду мешать читать. Это немного утешит тебя.
Молли вышла, но Таре не хотелось сразу читать. Хотелось подольше насладиться ожиданием. Наконец она не вытерпела.
«Моя дорогая Тара!
Я каждый день думаю о тебе здесь, где выполняю очень тяжелую и ответственную работу, и все гадаю, что с тобой и нашим ребенком. Может, он уже родился, не знаю; ячасто думаю, мальчик это или маленькая девочка.
Хотя то, что я делаю, имеет огромное значение для всех нас: для народа Африки, для тебя и меня,– я тоскую по тебе. Мысли о тебе приходят ко мне неожиданно по ночам и среди дня, и они словно нож мне в грудь».
Тара больше не могла читать, ее глаза наполнились слезами.
– О Мозес!– Она прикусила губу, чтобы замолчать.– Я не знала, что ты ко мне чувствуешь.
И тыльной стороной ладони вытерла глаза.
«Когда я уезжал от тебя, я не знал, куда еду и что меня здесь ждет. Теперь все ясно, и я знаю, какие тяжелые задачи нам предстоит выполнять. Я также знаю, что мне понадобится твоя помощь. Ты ведь не откажешься от меня, жена моя? Я называю тебя женой, потому что так чувствую: ведь ты носишь нашего ребенка».
Таре трудно было принять это. Она не ожидала от него такого признания и теперь была потрясена.
– Нет ничего, в чем я отказала бы тебе,– прошептала она вслух, и ее взгляд снова устремился к письму. Она быстро перевернула листок и продолжала читать.
«Когда-то я говорил тебе, что для нас чрезвычайно ценны твои семейные связи, с помощью которых ты можешь держать нас в курсе государственных дел. С тех пор это стало еще важнее. Твой муж, Шаса Кортни, задумал перейти на сторону неофашистских угнетателей. Хотя это наполнит твое сердце ненавистью и презрением к нему, для нас это нежданный подарок, на который мы не могли и надеяться. Согласно нашим сведениям, этим варварским ему обещано режимом место в правительстве. Если бы он доверял тебе, мы получили бы доступ ко всем их планам и намерениям. Эти сведения были бы бесценны».
–Нет,– качая головой, прошептала Тара, чувствуя, что за этим последует, и набираясь мужества, чтобы прочесть это.
«Я прошу тебя ради нашей земли и нашей любви, родив ребенка и оправившись от родов, вернуться в дом твоего мужа в Вельтевреден, попросить у него прощения за отсутствие, сказать, что не можешь жить без него и детей и сделать все, чтобы снискать его расположение и вновь завоевать его доверие».
– Я не могу,– прошептала Тара, но вспомнила детей, особенно Майкла, и почувствовала, что колеблется.– О Мозес, ты не знаешь, о чем просишь.– Она закрыла рукой глаза.– Пожалуйста, не заставляй меня делать это. Я только что отвоевала свободу – не заставляй меня от нее отказаться.
Но письмо безжалостно продолжало:
«Каждый из нас в предстоящей борьбе вынужден будет идти на жертвы. Некоторым придется отдать жизнь, и я могу оказаться в их числе…»
–Нет, не ты, мой дорогой, только не ты!
«Однако верных и преданных товарищей ждет награда, немедленная награда вдобавок к окончательной победе в борьбе, к полному освобождению. Если ты сможешь сделать то, о чем я прошу, мои здешние друзья устроят так, что мы сможем побыть вместе – не там, где нам приходится прятать свою любовь, а в далекой свободной стране, где мы сможем наслаждаться своей любовью во время счастливой передышки. Можешь представить себе это, дорогая? Проводить дни и ночи вместе, ходить рука об руку по улицам, обедать в общественных местах и не таясь смеяться вместе, ничего не бояться, открыто говорить, что думаем, целоваться, делать все те восхитительные и нелепые вещи, которые делают влюбленные, и держать на руках дитя нашей любви…»
Ей стало так больно, что она не могла читать дальше. Молли застала ее горько рыдающей. Она села рядом и взяла Тару за руки.
– Что случилось, Тара, дорогая? Расскажи своей старушке Молли.
– Мне придется вернуться в Вельтевреден,– ответила Тара сквозь слезы.– О Боже, Молли, мне казалось, я навсегда избавилась от этого дома, а теперь я возвращаюсь.
Просьба Тары официально встретиться и обсудить их брак привела Шасу в крайний ужас. Его вполне устраивало сложившееся между ними неформальное взаимопонимание, благодаря которому он получал полную свободу в отношениях с женщинами и контроль над детьми вместе с ответственностью и внешним сохранением брака. Он без разговоров оплачивал все счета, которые пересылала ему Тара, и следил, чтобы на ее банковский счет регулярно, ежемесячно, поступали щедрые карманные деньги. Он покрывал недостачи, когда управляющий банком звонил ему и сообщал, что Тара перерасходовала свои средства. В одном случае это был чек почти на тысячу фунтов какому-то мелкому автодилеру. Шаса не стал ничего выяснять. Что бы это ни было, для него это входило в условия их сделки.
Но теперь, кажется, их договору пришел конец, и Шаса немедленно созвал в гостиной дома Сантэн своих главных советчиков. Присутствовали: сама Сантэн, из Йоханнесбурга прилетел Абрахам Абрахамс и привез с собой старшего партнера известной юридической фирмы, занимающейся разводами.
Сантэн сразу перешла к делу.
– Рассмотрим худший исход,– резко сказала она.– Тара захочет забрать детей и потребует компенсацию и содержание для себя и для всех детей.
Она взглянула на Эйба. Тот кивнул серебряной головой, и все члены совета закивали с серьезным, ученым видом, как китайские болванчики; конечно, подсчитывают про себя гонорары, саркастически подумал Шаса.
– Черт побери, эта женщина бросила меня! Да я раньше сдохну, чем отдам ей детей.
– Она будет утверждать, что ты сделал для нее невозможным пребывание в супружеском доме,– сказал Эйб и, увидев грозное лицо Шасы, попытался его успокоить: – Не забудь, Шаса, у нее будут лучшие адвокаты.
– Проклятые крючкотворы!– горько сказал Шаса; члены совета обиделись, но Шаса не стал извиняться или уточнять.– Я уже предупредил ее, что развода не дам. Моя политическая карьера в очень сложном положении. Я не могу допустить скандал. Ведь скоро мне предстоят общие выборы.
– У тебя может не быть возможности для отказа,– сказал Эйб.– Если у нее веские основания.
– Никаких оснований у нее нет,– добродушно ответил Шаса.– Я всегда был понимающим и щедрым мужем.
– Твоя щедрость хорошо известна,– сухо заметил Эйб.– Многие молодые женщины готовы подтвердить это.
– Послушайте, Эйб,– вмешалась Сантэн.– У Шасы никогда не было неприятностей с женщинами…
– Сантэн, дорогая моя. Мы сейчас имеем дело с фактами, а не с материнскими иллюзиями. Я не частный детектив, и личная жизнь Шасы – не мое дело. Но при всей своей незаинтересованности я могу назвать за последние несколько лет по меньшей мере шесть случаев, когда Шаса давал Таре достаточно оснований…