Внешность и манеры человека, так известного расовой нетерпимостью, зодчего гигантского здания апартеида, созданного из переплетения множества законов, определяющих буквально любые аспекты жизни черного населения страны, производили неожиданно приятное впечатление. У него была добрая, почти сочувственная улыбка: обращаясь к кабинету министров и рассказывая с помощью карты Южной Африки о своих планах перемещения масс черного населения, говорил он спокойно, но убедительно.
Он высок, у него чуть сутулые плечи, черные кудри начинают седеть. Невозможно усомниться в его искренности и абсолютной уверенности в своей правоте. Шаса обнаружил, что его увлекает безупречная логика выступающего. Хотя голос у него высоковат, а накал страстей в монологе начинает резать слух, он вкладывает в свою речь не только силу и полную убежденность, но и всю привлекательность своей личности. Даже противники благоговели перед его способностью к дебатам.
Только одна мелочь тревожила Шасу: голубые глаза Фервурда всегда были чуть прищурены, словно он постоянно смотрел на солнце, и хотя их окружала сетка мелких веселых морщин, это были холодные глаза, глаза пулеметчика, который смотрит в прицел.
Сидя за полированным столом из дорогой древесины, Шаса вспомнил слова Блэйна: «Шаса, ты взял на себя ответственность за благополучие шестидесяти миллионов человек. И это не игра, а святая истина».
Но Шаса с бесстрастным лицом дослушал речь Фервурда.
– Сегодня никто не усомнится в том, что Южная Африка – страна белых. Мои предложения ведут к тому, что в пределах своей резервации каждая группа получит определенную автономию. Однако и во всей стране в целом и в особенности в областях расселения европейцев мы, белые люди, остаемся и всегда будем оставаться хозяевами.
Последовал одобрительный шум, и два человека попросили разъяснить небольшие подробности. Голосования не было, никакое решение не принималось: выступление Фервурда было отчетом о работе его министерства.
– Думаю, доктор Хенк исчерпывающе раскрыл тему. Если ни у кого больше нет вопросов, можно переходить ко второму пункту повестки дня.
Премьер-министр взглянул на Шасу. Второй пункт повестки дня гласил:
«Второй вопрос. Доклад достопочтенного министра горной промышленности о развитии частного промышленного сектора в течение следующих десяти лет и предложения по созданию условий такого развития».
Сегодня Шаса впервые выступал перед всем правительством и надеялся показать хотя бы малую толику апломба и убедительности Фервурда. Но, поднявшись с места, он сразу перестал нервничать: он очень хорошо и тщательно подготовился к выступлению. Начал он с оценки иностранного капитала, необходимого их экономике, чтобы «пройти конец шестидесятых годов», потом перешел к оценке средств, которые можно было получить на традиционных рынках Британского Содружества.
– Как видите, получается значительный дефицит, особенно в горном деле, угольной промышленности и секторе вооружений. Вот как я предлагаю восполнить этот дефицит: прежде всего мы должны обратиться к Соединенным Штатам Америки. Эта страна – потенциальный источник капитала, к которому мы еще даже не прикоснулись…
Он полностью владел вниманием слушателей, описывая намерения своего министерства рекламировать страну ведущим бизнесменам США как процветающий рынок; он предложил пригласить в Южную Африку как можно больше ведущих предпринимателей за счет министерства. Он также предложил установить связи с ведущими политическими и деловыми руководителями США и Соединенного Королевства, чтобы создать привлекательный образ страны; сэтой целью он уже связался с лордом Литтлтоном, президентом торгового банка «Литтлтон», и тот согласился стать председателем Британского Южно-Африканского клуба. Такой же Американский Южно-Африканский клуб будет создан в США.
Благоприятный прием, который встретило его выступление, побудил Шасу затронуть тему, которую он пока не собирался поднимать.
– Мы только что выслушали предложения доктора Фервурда по созданию самоуправляющихся черных территорий внутри страны. Не хочу затрагивать связанные с этим политические аспекты, но как бизнесмен чувствую себя обязанным обратить ваше внимание на полную стоимость – в понятиях скорее финансовых, чем человеческих,– осуществления этого плана.
И Шаса быстро перечислил огромные препятствия в сфере логистики и существенное падение производительности, к которому приведет этот план.
– Нам придется дублировать в различных частях страны основные государственные структуры, и можно ожидать, что это встанет нам во много миллиардов фунтов. Эти деньги можно гораздо выгоднее вложить в прибыльные предприятия…
На противоположной стороне стола очарование и привлекательность Фервурда скрыла ледяная корка враждебности. Шаса знал, что Фервурд деспот и не выносит критики; он понимал, что идет на риск, вызывая враждебность у человека, который когда-нибудь может получить огромную власть, но упрямо продолжал:
– У этого предложения есть еще один недостаток. Децентрализуя промышленность, мы снижаем ее эффективность и конкурентоспособность. В наше время, когда все страны экономически соревнуются друг с другом, это даст большое преимущество нашим конкурентам.
Садясь, он понял, что, возможно, никого не убедил, но дал основания глубоко и серьезно задуматься, а когда заседание закончилось, двое министров, оба южане, задержались и обменялись с ним несколькими словами. Шаса чувствовал, что сегодняшним выступлением упрочил свою репутацию и обеспечил себе определенное место в кабинете, поэтому в Вельтевреден он ехал довольный собой.
Оставив дипломат на столе в кабинете, он услышал доносившиеся с веранды голоса и вышел на заходящее солнце. Тара разговаривала с директором школы Бишопа. Обычно этот достойный человек раз в четверть приглашал к себе родителей непослушных учеников. Но к семье Кортни это не относилось. Сантэн Кортни-Малкомс уже тридцать лет входила в совет школы и была единственной женщиной в этом совете. Ее сын до войны был лучшим учеником школы, а сейчас вместе с матерью входил в совет, и оба они были главными вкладчиками в школьную казну; среди их пожертвований – орган, стеклянный витраж в новой церкви и новая кухня в главной столовой. И директор приходил к Шасе, а не приглашал к себе. Однако Тара казалась встревоженной и встретила Шасу с облегчением.
– Здравствуйте, господин директор.
Шаса обменялся с ним рукопожатием, но мрачное лицо директора его не подбодрило.
– Директор хочет поговорить с тобой о Шоне,– объяснила Тара.– Думаю, мужской разговор здесь более уместен, поэтому оставлю вас и пойду заварю свежий чай.
Она ушла, и Шаса добродушно сказал:
– Солнце выше нок-реи. Могу я предложить вам виски, господин директор?
– Нет, спасибо, мистер Кортни.
То, что он не назвал Шасу по имени, прозвучало зловеще, и Шаса сам посерьезнел и сел на соседний стул.
– Значит, Шон? Что натворил этот хулиган на сей раз?
Тара негромко открыла дверь столовой, пересекла комнату и остановилась за портьерой. Она подождала. Голоса на террасе стали серьезными и напряженными; Тара уверилась, что Шаса проведет там не меньше часа. Тогда она быстро повернулась, вышла из столовой, прикрыла за собой дверь и стремительно прошла по широкому, отделанному мрамором коридору мимо библиотеки и ружейной комнаты. Дверь в кабинет Шасы не была закрыта: в Вельтевредене только эта дверь и дверь в винный погреб запирались на замок.
Дипломат Шасы лежал на столе. Тара открыла его и увидела синюю папку с государственным гербом; впапке лежали отпечатанные материалы сегодняшнего заседания кабинета министров. Она знала, что в конце каждого еженедельного заседания делаются пронумерованные копии и раздаются всем министрам, поэтому ожидала увидеть папку.
Тара взяла папку, стараясь не сдвинуть ничего в чемоданчике из крокодиловой кожи, и отнесла на стол у французского окна. Здесь было больше света; вдобавок отсюда Тара могла видеть террасу, на которой под лозами винограда продолжали серьезный разговор Шаса и директор школы.
Тара быстро разложила листки на столе и достала из кармана юбки маленький фотоаппарат величиной с зажигалку. Она еще не привыкла к механизму, и ее руки нервно дрожали. Она впервые делала это.
Молли передала ей фотоаппарат в последнюю встречу и сказала: ее друзья так довольны работой Тары, что хотят эту работу облегчить. Собственные пальцы казались Таре сосисками, когда она нажимала на маленькие кнопки, и она дважды сфотографировала каждую страницу, чтобы уменьшить возможные ошибки в режиме съемки. Затем она спрятала фотоаппарат в карман, сложила листки в папку и положила папку в чемоданчик точно так, как та лежала там прежде.
Она так нервничала, что почувствовала: мочевой пузырь вот-вот лопнет, и побежала по коридору в туалет на первом этаже.
Пять минут спустя она вынесла на террасу серебряный чайник в стиле королевы Анны. Обычно это раздражало Шасу: он не любил, когда Тара подменяла слуг, особенно в присутствии гостей.
– Мне трудно поверить, что это нечто большее, чем просто здоровое мальчишество, господин директор.
Сидя перед директором и положив руки на колени, Шаса хмурился.
– Я пытался смотреть с такой точки зрения.– Директор с сожалением покачал головой.– Учитывая особое отношение вашей семьи к школе, я был как мог снисходителен и терпим. Однако,– он многозначительно помолчал,– мы имеем дело не просто с отдельными случаями. Не одна или две мальчишеские шалости, но состояние сознания, образец неверного поведения во всем – вот что особенно тревожит.– Директор замолчал и взял у Тары чашку.– Прошу прощения, миссис Кортни, но мне это причиняет такую же боль, как вам обоим.
Тара негромко сказала:
– Я верю. Я знаю, что для вас каждый мальчик словно родной сын.– Она взглянула на Шасу.– Муж не хотел признавать существование этой проблемы.
За легкой улыбкой она скрыла самодовольство. Шон всегда был ребенком Шасы, волевым, не думающим о других. Она не могла понять и принять в нем признаки жестокости. Она помнила, каким эгоистичным и неблагодарным он был еще до того, как научился говорить. Младенцем он насыщался у ее груди и давал знать, что удовлетворен, больно кусая сосок. Конечно, она любила его, но нравился он ей мало. Научившись ходить, он сразу направился к отцу, всюду бродил за ним, как щенок, и первым его словом было «папа». Это «папа» после того, как она выносила его, такого крупного, выносила с трудом, родила и кормила, обидело Тару. Что ж, теперь это был сын Шасы. Она смотрела, как муж пытается справиться с проблемой, и получала презрительное удовольствие от того, как ему неуютно и неловко.