Клер медленно встала, так что вода оказалась ей по пояс; пена бурлила вокруг, и тело Клер влажно блестело. Она видела, как взгляд мальчика упал ей на грудь, Шон просунул язык между зубами и поморщился, как от боли. Подражая его серьезности, она поманила его пальцем. Шум водопада мешал говорить.
Он встал, начал расстегивать рубашку, потом остановился. Клер видела, что он не уверен в себе, и это его смятение забавляло и возбуждало ее. Она ободряюще кивнула и снова поманила. Лицо Шона отвердело, он снял рубашку, отшвырнул ее, расстегнул пояс и дал шортам упасть до щиколоток.
Клер резко вдохнула и почувствовала, как в паху все напряглось. Она не знала, чего ждала, но стержень, выступавший из путаницы лобковых волос, был длинным, белым и твердым. В этом отношении, как и во многих других, Шон был почти взрослым мужчиной, и тем более искусительными казались остатки детскости в его теле.
Он лишь мгновение стоял обнаженным, потом нырнул головой вперед и вынырнул рядом с Клер, вода лилась по его лицу, он улыбался, как бесенок. Она сразу отплыла, и он погнался за ней. Он плавал быстрее Клер, двигался в воде, как молодая выдра, и настиг ее на середине омута.
Они игриво боролись, смеясь и ахая, уходили под воду и всплывали снова. Ее удивила мощь и твердость его тела, и хотя она напрягала все силы, паренек одолевал ее. Клер устала, замедлила движения и позволила Шону прижаться к ней. От холода и физического напряжения его член поник, но Клер сразу почувствовала, как он снова твердеет, инстинктивно ищет вход, бедра Шона прижимаются к ее телу. Она обняла мальчика рукой за шею и пригнула его голову к ложбинке между грудями. Он изогнулся дугой и содрогнулся в конвульсии; на мгновение Клер показалось, что он уже зашел слишком далеко. Она опустила руку под воду и сильно, больно стиснула, чтобы остановить.
Когда он вырвался, ошарашенный нападением, она повернулась и быстро поплыла к берегу, выбралась из воды и, голая и мокрая, побежала к летнему домику. Схватила полотенце, насухо вытерла лицо и, держа полотенце перед собой, повернулась к Шону в то мгновение, когда он появился в двери. Он стоял, сердитый и раскрасневшийся; они смотрели друг на друга, тяжело дыша.
Потом Клер медленно опустила полотенце и бросила его на диван. Нарочно покачивая бедрами, направилась к мальчику.
– Ну хорошо, мастер Шон. Мы знаем, что кисточку и краски тебе давать бесполезно. Давай посмотрим, чему еще тебя можно научить.
Он был как чистый холст, на котором Клер могла воплощать свои замыслы, какими бы причудливыми они ни были.
Были вещи, которыми другие ее любовники брезговали, и действия, которые она только воображала, но никогда не смела предложить партнеру. Наконец-то Клер почувствовала себя свободной от всех сдерживающих начал! Он словно читал ее намерения. Ей стоило только затеять новый эксперимент, сделать начальные шаги, и мальчик подхватывал ее желание с жадным нетерпением и приводил к завершению, которого она не только не могла предвидеть, но которое ошеломляло ее.
С каждой встречей его сила и уверенность росли. Впервые она нашла нечто такое, что не надоедало. Постепенно все ее существование сосредоточилось вокруг летнего домика у омута, и она каждый день с нетерпением ждала вечера. Ей требовалась вся сила воли, чтобы не притрагиваться к нему во время уроков. Она не доверяла себе и не позволяла во время занятий встать с ним рядом или прямо посмотреть на него.
Потом Шон начал серию новых и опасных экспериментов. После уроков он оставался в классе – всего на несколько минут. Все должно было произойти быстро, но риск, что их обнаружат, усиливал их возбуждение.
Однажды, когда они были заняты, вошел служитель, и, очутившись на волоске от беды, она подумала, что у нее сейчас откажет сердце. Шон, выпрямившись, стоял за ее столом, а она на коленях перед ним. Он держал Клер за волосы и прижимал ее лицо к своему паху.
– Я ищу мисс Ист,– сказал от двери служитель. Пенсионер, почти семидесяти лет, он из тщеславия не носил очки.– Она здесь?– спросил он, близоруко глядя на Шона.
– Здравствуйте, мистер Браунли. Мисс Ист уже ушла в учительскую,– хладнокровно ответил Шон, держа Клер за волосы, чтобы она не могла отстраниться. Служитель что-то неразборчиво пробормотал и собрался уходить, когда Шон, к ужасу Клер, окликнул его.
– Да, мистер Браунли, не могу ли я через вас передать ей кое-что?– спросил он, и они со служителем разговаривали почти минуту, которая показалась Клер вечностью, а она, заслоненная столом, вынуждена была продолжать.
Задумываясь, она начинала понимать, что увязла с головой. Она видела в нем признаки жестокости и насилия; проходили месяцы, и его физическая сила росла с той внезапностью, с какой после дождя расцветает пустыня. Последние детские складочки на торсе сменились упругими мышцами, и, словно у нее на глазах, грудь Шона раздалась и покрылась темными жесткими волосами.
Хотя иногда она пыталась сопротивляться и бросать ему вызов, он каждый раз все легче подчинял ее, а потом заставлял выполнять то, с чем его познакомила она, но приукрашенное его собственными садистскими добавлениями.
Клер начало нравиться это унижение, и она сознательно провоцировала Шона, пока не добилась такого успеха, какого не ожидала. Это произошло в ее коттедже – они впервые встретились здесь, поскольку существовала опасность внезапного появления Тары; но к этому времени оба стали безрассудны.
Клер подождала, пока он не будет совершенно готов: глаза Шона остекленели, губы раздвинулись в гримасе экстаза,– а потом вывернулась, сбросила его с себя и насмешливо наклонилась к нему.
Он рассердился, но она его успокоила. А несколько минут спустя проделала то же самое, но вдобавок больно ущипнула его, как в первый раз у омута.
Секунду спустя она почти без сознания, ошеломленная, наполовину свесилась с постели. Оба ее глаза быстро затягивала растущая сине-черная опухоль, губы разбились о зубы, из носа капала кровь. Шон стоял над ней. Лицо его стало белым, как лед; костяшки пальцев покраснели, он дрожал от ярости. Он схватил Клер за волосы и наклонился к ней, заставляя принять его в разбитые, кровоточащие губы. После этого сомнений в том, что он ее господин, не возникало.
Клер пропустила три школьных дня, дожидаясь, пока спадет опухоль и посветлеют кровоподтеки, а потом ходила в темных очках. Проходя мимо стоящего за мольбертом Шона, она прижалась к нему, как кошка, и он снова остался в классе после уроков.
Шон очень долго сдерживался и не хвастал своей победой, но Снотти Арбатнот ему не поверил.
– Ты спятил, если думаешь, что я это скушаю,– насмехался он.– Думаешь, я совсем желторотый? Ты и мисс Зефир? Во сне, что ли?
Шон хотел двинуть Снотти, но передумал.
– Ладно, я тебе докажу.
– Парень, доказательство должно быть хорошее.
– Будет,– мрачно пообещал Шон.
В следующую субботу он посадил Снотти за кустами протеи над водопадом и дал ему бинокль, подарок бабушки на четырнадцатый день рождения.
– Давай снимем подушки с дивана,– предложил он, когда Клер пришла в летний домик.– Разложим их на лужайке на берегу. На солнце будет тепло.
Клер с готовностью согласилась.
Когда на следующий день они встретились в школе, Снотти все еще почти не мог говорить.
– Эй, парень, я и представить себе не мог, что люди такое делают. Это просто невероятно, парень! Когда она… ну, ты знаешь… когда она действительно… я подумал, что умру на месте.
– Я правду говорил?– спросил Шон.– Или врал?
– Парень, да это просто здорово! Слушай, Шон, я всю ночь рисовал на простынях карты Африки. Позволь мне посмотреть еще разок, Шон, ну, пожалуйста!
– В следующий раз это будет стоить денег,– ответил Шон.
Выступление перед зрителями потрафляло его эксгибиционистским стремлениям, но Шон собирался отказать, однако, когда Снотти без колебаний спросил:
– Сколько, Шон? Назови!
Шон взглянул на него оценивающе.
Шаса считал необходимым держать детей в смысле карманных денег на голодном пайке; он унаследовал это обыкновение от матери. «Пусть научатся ценить деньги»,– гласила семейная аксиома.
Даже Снотти, чей отец был обыкновенным врачом, получал в четыре раза больше карманных денег, чем Шон. Из фильма Джорджа Рафта [57], который он посмотрел в «Одеоне», Шон заимствовал идею «крыши», рэкета, и обложил данью учеников младших классов, что почти удвоило его доход. Однако ему всегда нужны были деньги, а Снотти был в состоянии платить.
– Два фунта,– предложил Шон. Он знал, что столько карманных денег получает Снотти в неделю, но тот радостно улыбнулся:
– Договорились, парень!
Однако только когда в следующую субботу Снотти отдал ему две смятые фунтовые бумажки, Шон полностью осознал финансовый потенциал своего открытия.
Было очень маловероятно, что Клер поймет, что находится на сцене. Протея росла густо, шум водопада перекрывал любой другой шум, невольные аханья и хихиканье, и вообще, приступив к делу, Клер становилась слепа и глуха ко всему вокруг. Шон назначил Снотти организатором и продавцом билетов. В награду сам Снотти посещал субботние представления бесплатно. Они неохотно решили ограничить посещение одного сеанса десятью зрителями, но даже это означало еженедельный доход в восемнадцать фунтов. Так продолжалось почти три месяца, что само по себе было чудом, потому что после первого дневного представления вся школа ходила ходуном.
Устная реклама действовала так здорово, что Снотти мог принимать деньги авансом и без всяких ограничений, и все равно его книга записи была заполнена до самых каникул, а мальчишки экономили так старательно, что резко сократилась выручка школьной кондитерской. Снотти как раз старался уговорить Шона начать представления и среди недели или увеличить число зрителей, когда первые слухи достигли учительской.
Проходя мимо окна раздевалки, учитель истории услышал, как два довольных зрителя обсуждали подробности предыдущего субботнего представления. Директор не смог заставить себя отнестись к этому серьезно. Мысль казалась ему совершенно невозможной. Тем не менее он знал, что его долг тактично предупредить мисс Ист о гуляющих по школе отвратительных слухах.