– поддразнил Шаса. Это была его первая за сорок восемь часов попытка пошутить.
– Теперь я понимаю, почему,– ответила Сантэн.– Только посмотри на этого человека – типичный англичанин. Облекает целесообразность в плащ высоконравственного негодования. Делает так, как лучше для Англии, и при этом корчит из себя святого.
После того как женщины оставили мужчин в великолепной столовой Родс-Хилл с сигарами и коньяком, Блэйн должен был подвести итог.
– Почему мы так недоверчивы?– спросил он.– Почему считали невозможным, что Британия нас отвергнет? Только потому, что мы бок о бок сражались в двух войнах?– Он покачал головой.– Нет, караван идет, и мы должны идти с ним. Мы не должны обращать внимания на глумление лондонской прессы, на ее радость из-за столь беспрецедентного выговора и отречения от нас – и националистов, и тех, кто стойко противостоит им. Отныне мы одни, наше одиночество будет усиливаться, и мы должны научиться стоять на собственных ногах.
Шаса кивнул.
– Речь Макмиллана принесла огромную выгоду Фервурду. У нас только один путь. Мосты сожжены. Отступление невозможно. Нам придется идти с Фервурдом. Попомните мои слова: не пройдет и года, как Южная Африка станет республикой, а потом… – Шаса затянулся сигарой и задумался.– Что будет потом, знают только Бог и дьявол.
–Иногда мне кажется, что Бог или судьба сами занимаются нашими скромными делами,– негромко сказала Тара.– Если бы не одна незначительная подробность – смена зала заседаний на столовую,– мы могли бы уничтожить человека, который принес нам весть надежды.
– На этот раз действительно кажется, что ваш христианский бог нам благоприятствует.– Ведя «шевроле» по забитым улицам – был понедельник,– Мозес наблюдал за Тарой в зеркало заднего обзора.– Время мы рассчитали превосходно. В тот момент, когда английское правительство, поддерживаемое прессой и всем народом, наконец признало наши права, мы нанесем первый удар во имя свободы.
– Я боюсь, Мозес, боюсь за тебя и за всех нас.
– Время страха прошло,– ответил он.– Сейчас время храбрых и решительных, потому что не угнетение и рабство порождают революцию. Урок ясен. Революция возникает из ожиданий лучшего. Триста лет мы покорно и устало терпели угнетение, но сейчас этот англичанин показал нам отсвет будущего, его золотых обещаний. Он дал нашему народу надежду, и завтра, после того как мы уничтожим самого злого в долгой мучительной истории Африки человека, когда Фервурд будет мертв, грядущее наконец будет принадлежать нам.
Он говорил тихо, но с необыкновенной силой, и у нее кровь застывала в жилах и стучала в ушах. Она испытывала подъем, но и печаль, и страх.
– Многие погибнут вместе с ним,– прошептала она.– Мой отец. Неужели его нельзя спасти, Мозес?
Он ничего не сказал, но Тара видела в зеркале его взгляд и не могла перенести презрения. Потупилась и прошептала:
– Прости… Я буду сильной. Больше не стану об этом.– Но Тара продолжала мучительно размышлять. Должен найтись способ в решающий момент увести отсюда отца, но повод должен быть очень убедительный. Глава оппозиции, Блэйн обязан присутствовать при столь значительном событии, как выступление Фервурда. Размышлениям Тары помешал Мозес.
– Хочу, чтобы ты повторила, что должна сделать,– сказал он.
– Да сколько же можно,– слабо возразила она.
– Не должно быть никакого непонимания.– Тон его был свирепым.– Делай, что я говорю!
– Как только начнется заседание – чтобы мы были уверены, что Шаса нам не помешает,– мы обычным путем заходим в его кабинет… – Мозес кивал, слушая, как она перечисляет подробности, и поправлял ее в мелочах.– Я выйду из кабинета ровно в десять тридцать и пойду на галерею для посетителей. Мы должны быть уверены, что Фервурд на месте.
– Пропуск у тебя с собой?
– Да.– Тара раскрыла сумочку и показала ему.– Как только Фервурд встанет и начнет речь, я вернусь в кабинет через потайную дверь. К этому времени ты… – Ее голос дрогнул.
– Продолжай,– хрипло приказал он.
– …подсоединишь детонатор. Я подтверждаю, что Фервурд на месте, и ты… – Она снова замолчала.
– Я сделаю то, что должен сделать,– закончил он за нее и продолжил: – После взрыва воцарится полная паника и смятение… первому этажу будет причинен огромный ущерб. Не будет ни порядка, ни полиции, ни службы безопасности. Все это – достаточно долго, чтобы мы смогли спуститься на первый этаж и беспрепятственно выйти из здания, как большинство других уцелевших.
– Когда ты покинешь страну, я смогу быть с тобой, Мозес?– умоляюще спросила она.
– Нет.– Он решительно покачал головой.– Мне понадобится передвигаться быстро, а ты будешь нас задерживать и подвергать риску. Здесь ты будешь в большей безопасности. Но мы расстанемся ненадолго. После уничтожения белых рабовладельцев наш народ восстанет. Молодые командиры «Umkhonto we Sizwe» находятся на местах и готовы призвать народ к революции. Миллионы наших людей одновременно выйдут на улицы. Когда они захватят власть, я вернусь. И тогда ты займешь высокое положение рядом со мной.
Поразительно, до чего наивно она воспринимает мои заверения, мрачно думал Мозес. Только одурманенная женщина может не понимать, что служба безопасности сразу схватит ее и будет жестоко допрашивать. Но это неважно. Вместе с Фервурдом погибнет и муж Тары Кортни, и она станет для него бесполезна. Однажды, когда страной будет править Африканский национальный конгресс, ее именем – именем белой женщины-мученицы – назовут улицу или площадь, но сейчас ею можно пожертвовать.
– Дай мне слово, Мозес,– взмолилась она.
Голос его звучал вкрадчиво и обнадеживающе:
– Ты хорошо поработала, сделала все, о чем я просил. При первой же возможности ты и твой сын займете свое место рядом со мной. Даю слово.
– О Мозес, я тебя люблю,– прошептала она.– Я всегда буду тебя любить.
Когда Мозес повернул «шевроле» на стоянку для членов парламента, Тара откинулась на спинку сиденья и приняла обличье холодной белой дамы. Констебль у входа увидел пропуск на ветровом стекле и почтительно приветствовал машину.
Мозес остановил автомобиль на обычном месте и выключил двигатель. До начала заседания предстояло ждать пятнадцать минут.
–Осталось десять минут, мистер Кортни,– сказала Триша по внутренней связи.– Вам пора выходить, если не хотите опоздать к началу речи премьер-министра.
– Спасибо, Триша.
Шаса был погружен в работу. Фервурд попросил его представить отчет о способности страны ответить на полное эмбарго на ввоз военного оборудования в Южную Африку, наложенное прежними западными союзниками. Очевидно, Макмиллан намекнул Фервурду на такую возможность – замаскированная угроза в частной беседе перед самым отъездом. Этот отчет нужен был Фервурду до конца месяца: типично для этого человека, и Шаса с трудом укладывался в срок.
– Кстати, мистер Кортни,– сказала Триша, прежде чем он отключил селектор.– Я говорила с Одендалем.
– С Одендалем?
Шасе потребовалось несколько мгновений, чтобы мысленно переключиться.
– Да, относительно вашего потолка.
– Ну, надеюсь, вы намылили ему холку. Что он сказал?
– Что в вашем кабинете не проводились никакие работы и никакие просьбы об изменениях в проводке от вашей жены не поступали.
– Странно,– сказал Шаса, глядя на потолок,– кто-то определенно тут поработал. Если не Одендаль, то кто, по-вашему, Триша?
– Понятия не имею, мистер Кортни.
– Никто сюда не заходил, по вашим сведениям?– настаивал Шаса.
– Никто, сэр, кроме, конечно, вашей жены и ее шофера.
– Хорошо, спасибо, Триша.
Шаса встал и взял у стоявшего в углу лакея пиджак. Надевая его, он разглядывал дыру над столом и провод, выходивший из другой дыры в углу и скрывавшийся за томами энциклопедии. Пока Триша не заговорила об этом, он перед лицом гораздо более серьезных проблем совершенно забыл о своем раздражении, но теперь снова со всем вниманием задумался о странном происшествии.
Подойдя к зеркалу, он, завязывая галстук и поправляя повязку на глазу, размышлял о дополнительной загадке в лице шофера Тары. Слова Триши напомнили и об этом. Он еще не расспросил этого человека, зачем он без разрешения брал «шевроле».
– Черт побери, где я его видел раньше?– недоумевал он и, бросив последний взгляд на потолок, вышел из кабинета. Идя по коридору, он продолжал думать о шофере. Возле лестницы его ждал Манфред Деларей. Он торжествующе улыбался, и Шаса сообразил, что после шока, вызванного речью Макмиллана, еще не разговаривал с ним с глазу на глаз.
– Итак,– поздоровался с ним Манфред,– Британия наконец перерезала помочи, мой друг.
– Помните, как однажды вы назвали меня сотпилем?– спросил Шаса.
– Ja,– усмехнулся Манфред.– «Соленый член» – одна нога в Кейптауне, другая в Лондоне, а лучшая часть висит над Атлантическим океаном. Ja, помню.
– Что ж, отныне у меня обе ноги в Кейптауне,– сказал Шаса. Только с этой минуты, когда он полностью осознал, что Англия их отвергла, Шаса впервые задумался и обо всем остальном и понял, что он больше всего и прежде всего южноафриканец.
– Хорошо,– кивнул Манфред.– Наконец вы поняли, что, хоть мы не всегда согласны друг с другом и нравимся друг другу, обстоятельства сделали нас братьями. Один из нас не может существовать без другого, и в конце концов нам приходится обращаться только друг к другу.
Они прошли в зал заседаний и сели рядом на зеленые сиденья.
Когда собравшиеся встали для молитвы, чтобы попросить Господа благословить их раздумья, Шаса посмотрел через зал на Блэйна Малкомса и, как всегда, почувствовал глубокую привязанность к нему. Седовласый, но загорелый и красивый, с торчащими ушами и крупным, решительным носом Блэйн, сколько Шаса себя помнил, всегда был ему опорой в жизни. Полный нового патриотизма – и негодования из-за предательства Англии,– Шаса радовался, сознавая, что это еще больше их сблизит. Уменьшит политические разногласия между ними, точно так же как привлечет друг к другу африкандеров и англичан вообще.