– Скажи Сантэн…
Он не мог продолжать.
– Молчите,– велел Шаса.– Сейчас вызовем врача.– И крикнул Манфреду, который уже стоял у телефона: – Быстрей! Быстрей!
Но Блэйн тянул его за рукав, настойчиво дергал.
– Люблю… – он захлебнулся кровью.– Скажи ей… люблю… я ее люблю.
Он смог наконец это выговорить и тяжело дышал, кровь булькала у него в груди, но он снова собрался для последнего усилия.
– Шаса,– сказал он,– мой сын… мой единственный сын…
Благородная серебряная голова упала на грудь, и Шаса обнял ее, чего никогда не мог сделать раньше.
По-прежнему обнимая Блэйна, Шаса заплакал о человеке, который был его другом и отцом. Слезы текли из пустой глазницы, вытекали из-под глазной повязки, смешивались с его кровью и капали с подбородка.
Тара подползла на коленях и протянула руку к телу отца. Шаса поднял голову и посмотрел на нее.
– Не трогай его,– тихо сказал он.– Не смей пачкать его своим прикосновением.
Его единственный глаз так смотрел на нее, а в лице читались такое презрение и ненависть, что она отшатнулась и закрыла лицо руками. По-прежнему на коленях она истерически заплакала. Эти звуки привели Шасу в чувство. Он осторожно уложил Блэйна на спину и кончиками пальцев закрыл ему глаза.
Мозес у двери застонал и содрогнулся. Манфред со звоном опустил на место телефонную трубку и повернулся к нему. Он встал над ним, сжимая большие кулаки, и спросил:
– Кто это?
– Мозес Гама.
Шаса встал, а Манфред хмыкнул.
– Мы много лет его ищем. Что он делал?
– Точно не знаю.– Шаса подошел туда, где лежала Триша, и наклонился к ней.– Думаю, он где-то в здании запрятал взрывчатку. Это передатчик. Надо очистить здание и вызвать саперов…
Ему не пришлось закончить: в коридоре послышался топот бегущих, и в дверях показались три охранника.
Манфред сразу принял на себя команду и стал отдавать приказы.
– Наденьте наручники на этого черного ублюдка.– Он показал на Мозеса.– Потом нужно очистить здание.
Шаса освободил Тришу, в последнюю очередь вынув кляп у нее изо рта, но, едва освободившись от него, Триша показала на Тару, стоявшую на коленях у тела Блэйна.
– Она…
Шаса не дал ей закончить. Он резко дернул ее за руку и поставил на ноги.
– Тише!– рявкнул он, и его ярость заставила девушку на мгновение замолчать. Шаса выволок ее в прихожую и закрыл дверь.
– Слушайте меня, Триша.
Он смотрел на нее, держа за оба запястья.
– Но она была с ним.– Триша дрожала.– Это ее…
– Слушайте.– Шаса встряхнул ее, заставляя слушать.– Знаю. Я все знаю. Но я хочу, чтобы вы кое-что сделали ради меня. Что-то, за что я вечно буду вам благодарен. Сделаете?
Триша опомнилась и смотрела на него. Она увидела кровь и слезы на его лице и подумала, что ее сердце разорвется. Шаса достал из верхнего кармана носовой платок и вытер ей лицо.
– Ради меня, Триша. Пожалуйста,– повторил он. Триша шумно сглотнула и кивнула.
– Если смогу,– сказала она.
– Ничего не говорите о моей жене, пока полиция не начнет снимать официальные показания. Но это будет много позже. Тогда можете сказать все.
– Почему?– спросила она.
– Ради меня и моих детей. Пожалуйста, Триша.
Она снова кивнула, и Шаса поцеловал ее в лоб.
– Вы хорошая, смелая девушка,– сказал он и отпустил ее.
Шаса вернулся в кабинет. Сотрудники службы безопасности столпились вокруг Мозеса Гамы. Он был в наручниках, но поднял голову и несколько мгновений смотрел на Шасу. Это был пылающий взгляд, мрачный, гневный. Затем Мозеса увели.
В кабинете было шумно и людно. Санитары в белом проносили в двери носилки. Врач, член парламента, вызванный из зала заседаний, склонился над телом Блэйна и что-то делал, но вот он распрямился, покачал головой и знаком велел санитарам уносить тело. Люди в мундирах под руководством Манфреда Деларея уже собирали обломки разбитого передатчика и начинали идти вдоль провода к взрывателю.
Тара сидела в кресле за столом и молча плакала, закрыв лицо руками. Шаса прошел мимо нее к стенному сейфу, спрятанному за одной из картин.
Он набрал комбинацию и раскрыл стальную дверь, загораживая сейф своим телом. В сейфе он всегда держал на особый случай две-три тысячи фунтов. Банкноты он сунул в карман, порылся в стопке паспортов, нашел паспорт Тары. Закрыл сейф, подошел к Таре и поднял ее.
– Шаса, я не…
– Тише,– сказал он, и Манфред Деларей через кабинет посмотрел на него.
– У нее сильный шок,– сказал Шаса.– Я отвезу ее домой.
– Возвращайтесь как можно скорее,– кивнул Манфред.– Нам нужно заявление.
Все еще держа Тару за руку, Шаса вывел ее из приемной и повел по коридору. По всему зданию выли сирены пожарной тревоги, через главные двери потоком выходили члены парламента, посетители и штатные работники. Шаса присоединился к толпе и, как только они вышли на солнце, отвел Тару к «ягуару».
– Куда мы едем?– спросила Тара, когда машина тронулась с места. Она сидела в углу, сжавшись, и казалась очень маленькой и удрученной.
– Если еще раз заговоришь со мной, я могу не выдержать,– сдавленно предупредил Шаса.– И задушить тебя.
Она молчала, пока они не добрались до аэропорта «Янгсфилд». Шаса усадил ее в кабину серебристо-голубого «москита».
– Куда мы?– повторила она, но он не обратил на нее внимания, начал предполетные процедуры и проехал к началу взлетной полосы. И молчал, пока они набирали высоту и выравнивались.
– Вечерний самолет на Лондон вылетает из Йоханнесбурга в семь часов. Как только появится радиосвязь, я закажу тебе место,– сказал он.– Прилетим примерно за час до вылета.
– Не понимаю,– прошептала она в кислородную маску.– Ты помогаешь мне бежать? Не понимаю, почему.
– Прежде всего ради моей матери. Не хочу, чтобы она знала, что ты убила ее мужа… это и ее убьет.
– Шаса, я не…
Она снова заплакала, но он не испытывал никакого сочувствия.
– Заткнись. Не хочу слушать твою болтовню. Ты никогда не поймешь, что я к тебе испытываю. Ненависть и презрение – слишком мягкие слова, неспособные передать мои чувства.– Он перевел дух. Потом продолжил: – Я делаю это и ради детей. Не хочу, чтобы они знали, какова на самом деле их мать. Молодому человеку трудно жить с таким бременем.
Они замолчали, и Шаса позволил ужасному горю – ведь Блэйн умер,– которое он до сих пор подавлял, поглотить его. На соседнем сиденье Тара тоже оплакивала отца, ее плечи тряслись от рыданий. Лицо поверх маски было белым, как мел, а глаза похожи на раны.
Но не менее горя была сильна и ненависть Шасы. Через час полета он заговорил снова:
– Если ты вернешься в эту страну, я позабочусь о том, чтобы тебя повесили. Торжественно обещаю. Я разведусь с тобой как можно быстрее. Никаких алиментов, содержания или опеки над детьми. У тебя не будет никаких прав или привилегий. Для всех нас ты словно никогда не существовала. Думаю, ты сможешь попросить где-нибудь политического убежища, может, в самой «матери-России».
Он снова помолчал, собираясь с силами, восстанавливая самоконтроль.
– Тебя не будет на похоронах отца, но каждую минуту и каждый день тебя станет преследовать память о нем. Это единственная кара, какую я могу навлечь на тебя,– Бог даст, этого довольно. Если Он справедлив, твоя вина медленно сведет тебя с ума. Я буду молиться об этом.
Она не ответила, но отвернулась. Позже, когда они, приближаясь к Йоханнесбургу, спускались с высоты десять тысяч футов и впереди показались освещенные закатным солнцем небоскребы и копры шахт, Шаса спросил:
– Ты ведь спала с ним?
Чутье подсказало Таре, что это ее последняя возможность причинить ему боль и, повернувшись на сиденье и глядя Шасе в лицо, она ответила:
– Да, я люблю его, и мы были любовниками.– Она увидела, как Шаса поморщился, но ей хотелось больнее уязвить его, и она продолжила: – Кроме смерти отца, мне не о чем сожалеть. Я не стыжусь ничего из того, что делала. Напротив, я горжусь тем, что знала и любила такого человека, как Мозес Гама, горжусь тем, что сделала для него и для нашей страны.
– Думай о том, как он будет дергаться и задыхаться в петле, и гордись и этим,– ответил негромко Шаса и посадил самолет.
Он подвел «москит» к зданию аэровокзала, они вышли на поле и посмотрели друг на друга. На лице Тары, там, куда он ударил, темнел кровоподтек. Ледяной ветер высокого вельда рвал их одежду и ерошил волосы. Шаса протянул Таре небольшую стопку банкнот и паспорт.
– Место на рейс в Лондон тебе оставлено. Здесь хватит, чтобы заплатить за него и добраться туда, куда ты захочешь.– В его голосе прорвались гнев и горе.– И если мои надежды оправдаются, это будет ад или виселица. Надеюсь больше никогда тебя не видеть.
Он отвернулся, но Тара сказала ему вслед:
– Мы всегда были врагами, Шаса Кортни, даже в лучшие времена. И останемся врагами до самого конца. Вопреки твоему желанию, ты обо мне еще услышишь. Обещаю.
Он снова сел в кабину «москита», но прошло несколько минут, прежде чем он смог включить двигатель. А когда через ветровое стекло опять посмотрел на поле, ее уже не было.
Сантэн не позволила похоронить Блэйна: не могла вынести мысль о том, что он будет лежать под землей, распухая и разлагаясь.
Из Йоханнесбурга на самолете компании прилетела Матильда Джанин, младшая дочь Блэйна, вместе со своим мужем Дэвидом Абрахамсом, они сидели в переднем ряду траурного зала крематория. Присутствовало свыше тысячи человек, среди них доктор Фервурд и сэр де Вильерс-Грааф, лидер оппозиции.
Почти месяц Сантэн держала небольшую урну с прахом Блэйна на столике у кровати, прежде чем набралась мужества. Потом позвала Шасу, и вдвоем они поднялись на любимую скалу.
– Мы с Блэйном часто приходили сюда,– прошептала она.– И я снова смогу приходить сюда, когда мне нужно будет знать, что он все еще рядом.
Ей было почти шестьдесят, и, сочувственно глядя на мать, Шаса впервые увидел, что она и выглядит на столько. Она позволила седине свободно пробиваться в густых волосах, и скоро седых волос будет больше, чем темных. Горе сделало ее взгляд мутным и оттянула книзу уголки рта, а чистая, молодая кожа, о которой она так заботилась, за одну ночь как будто покрылась морщинами.