— Сэр, нам пора, — цедить сквозь стиснутые зубы Джентри умел не хуже Крейга.
Доггерти, задрожавшими руками поправив очки, наставительно сказал:
— Инспектор прав, дружище. Вы всё принимаете слишком близко к сердцу. Вернётесь домой, отдохнёте, приведёте мысли в порядок, остынете… Отдых. Да, вам необходим отдых. Это, знаете ли, стимулирует…
— Простату себе простимулируй, — буркнул под нос Крейг, застёгивая пальто на все пуговицы.
— Простите, сэр? — вскинул брови плохо расслышавший последние слова учёного Артемиус. Джентри поспешно спрятал довольную улыбку.
Крейг с остатками сохранённого достоинства нахлобучил шляпу, подхватил чемодан, и лихо отдал честь Доггерти.
— Приятно оставаться, сэр. Надеюсь, ещё не скоро я окажусь здесь. Кстати, чай со сливками был просто ужасен, а ваша новая секретарша страшнее моей двоюродной тётки. А ведь она испортила всю жизнь дяде Уоренну. Он называл её ведьмой.
Доггерти выпучил глаза за стёклами очков, а Крейг увлёк едва сдерживающего хохот Джентри к дверям.
— Пойдёмте, мой друг. Я всё сказал. Кстати, Джентри, вы не хотите понести мой чемодан? Не смею настаивать, но я что-то неважно себя чувствую.
— Почту за честь, сэр, — Джентри, тактично не проявляя удивления оказанным доверием, взялся за ручку. И охнул от неожиданности. Чемодан был тяжеленым! — Дьявол, там что — кирпичи?
— Смотрите не надорвитесь.
— А вы сильнее, чем кажетесь, сэр.
— В самом деле?
— Да, хотя на вид обычный тщедушный заморыш.
— Умственная деятельность, она, знаете ли, заменяет спортивные упражнения.
— Правда? Никогда бы не подумал…
— А вам бы порой не помешало!
Они вышли на пронизывающий холод угрюмого ноябрьского дня, убегающего навстречу вечеру. Поёжившись, Гордон Крейг поднял воротник пальто и сказал:
— Собачья погода. Вполне соответствует тому, как меня встретили… Кстати, Джентри, вы любите музыку?
Старший инспектор недоумевающе посмотрел на учёного:
— Музыку?
— Ну да, музыку! Флайшер, Вендесон, Клоуз, Стаховски — вам что-нибудь говорят имена этих выдающихся композиторов?
— Вы не поверите, но у меня нет свободного времени ходить в филармонию, — усмехнулся Джейсон.
Крейг поднял глаза к серому небу, ловя лицом колющиеся мельчайшие капельки моросящего дождя. Джейсон с любопытством наблюдал за ним. Ему было неподдельно интересно, как же поведёт себя Крейг после столь явной неудачи. Он был готов ожидать от него, что угодно, но только не назревающую беседу об искусстве!
— Для того чтобы слушать музыку, вовсе не обязательно протирать штаны в Куинс-Палас, — с иронией сказал Крейг. — Неужели вы не слышали о таком замечательном изобретении, как граммофон и грампластинки? Сразу говорю, я не причастен к сотворению этой замечательной вещицы!
— Граммофон? Почему же, слышал, конечно, — покосился на учёного Джентри. — Занятная штука. Но как-то руки не доходят, чтобы приобрести себе. Говорите, стоящая вещь?
— Это надо услышать самому, сэр. Обязательно купите его. А я даже дам вам послушать некоторые пластинки из моей коллекции. Как вы относитесь к Матиасу Гардену? Мой любимый композитор. Его седьмая симфония для фортепиано с оркестром просто блеск! Вам обязательно надо восполнить свои пробелы в познании музыки, мистер Джентри. Обязательно…
Глава 20
Абрахам Аткинс придирчиво всматривался в исписанный мелким витиеватым почерком потемневший лист бумаги, водя лупой над наиболее смазанными и трудно разбираемыми участками. Несколько уже досконально изученных вдоль и попрёк листков лежали рядом, сложенные в аккуратную стопочку. Аткинс удовлетворённо крякнул, убрал лупу в ящик стола и присоединил лист к стопке. Пожалуй, хватит на сегодня. Зрение у него уже не то, что раньше. Даже очки не помогают. Вот и приходится пользоваться увеличительным стеклом. Правда, он сомневался, что смог бы обойтись без лупы, даже будь у него стопроцентное зрение. Почерк у Виго Шанийского был само наказание для любознательных потомков: мелкий, убористый, словно знаменитый врач прошлого экономил каждый квадратный миллиметр бумаги, испещрённый непременными завитушками и хвостиками. Одно из светил психиатрии, живший более сотни лет назад, определённо не думал о будущих исследователях его наследия, запечатлённого на бумаге.
Доктор Аткинс искренне восхищался Виго. Вот уж где действительно был человечище! Бесстрашный, твёрдый и жёсткий, готовый на всё ради результата. Не боящийся зайти за грань, туда, куда ещё не ступала нога ни одного, даже самого бесстрашного исследователя. Виго не боялся ничего и никого. Он свято верил в то, что практиковал и никогда не оглядывался на последствия. Делом всей его яркой насыщенной жизни было изучение человеческого мозга, его возможностей, сильных и слабых сторон. И Виго немало преуспел на этом поприще, заложив целый пласт психиатрической медицины. Его труды неоднократно переиздавались, фразы расхватывались на цитаты, его в обязательном порядке изучали в медицинских университетах. На выстроенной гениальным врачом базе выросло не одно поколение известных и уважаемых психиатров современности. Аткинс боготворил этого человека. Виго Шанийский, этот безумный гений, знающий о человеческом мозге больше, чем кто бы то ни было, был его кумиром.
Само собой, в коллекции Аткинса имелось полное собрание сочинений Виго. Все написанные им книги, касающиеся изучения и развития психиатрии и сопутствующих ей наук. Помимо основной профессии, Виго блестяще разбирался в алхимии и биологии. В те времена он творил подлинные чудеса. Сейчас, как бы это не выглядело странно, спустя сотню лет после смерти Виго, психиатрия знает немногим больше. Наука топталась на месте. Аткинс как никто другой прекрасно знал об этом. Так же, как и знал, что в пагубном торможении повинно само время. Новое время диктовало новые условия. И то, на что раньше власть предержащие закрывали глаза, теперь рассматривалось, взвешивалось и запрещалось. Расплодившиеся организации по защите прав человека всё время норовили вставлять палки в колёса продвижению науки. Никчёмные глупцы! Неужели они не понимают, что их действия ведут к регрессу, к застою? Топтание на месте продолжится и впредь, если ничего кардинально не изменится. И что самое интересное, парламент во главе с министром всячески поощряют их. Жалкие лицемеры. Удивительно, политики, готовые выжать из своего народа последний шиллинг, и наплодившие ужасное количество нищих, безработных, уличных попрошаек и шлюх, запретили проводить опыты над пациентами! Неслыханно! Глядишь, так скоро дойдёт и до полного запрета лоботомии! Аткинс негодующе дёрнул себя за бородку, и устало потёр пальцами переносицу.
Время… Время… Растущий процент образованных людей, превосходство науки над суевериями, продвижение технологий и отказ от пережитков прошлого. Новое оружие, новые машины, крепнущая мощь армии, покорение недосягаемых прежде глубин и высот. И как следствие, развитие медицины. Изобретение вакцин и хирургических инструментов, новейших анестезирующих средств и способов излечения. Но почему, почему всё это, всё, чем может и должен хвалиться прогрессирующий мир, не касается психиатрии?!! Почему самая тонкая и сложная из медицинских наук находится в практически зачаточном состоянии? И никто, никто из нынешних властителей, придумавших якобы равенство и свободу выбора, свергнувших монаршие династии, почему никто из них не вникнет в суть этой проблемы? Почему никто не хочет лечить сумасшедших? Вместо панацеи их предпочитают запирать в застенках. И если раньше психиатрам был дан карт-бланш на исследования нервных недугов, не стесняясь в средствах, то нынче всё обстоит с точностью, да наоборот. Была придумана конституция, и страшно подумать — права человека!!! Как будто кто-то стремился эти права соблюдать! А закон был твёрд и непреклонен в деле гражданских прав. И он гласил, что всякие опыты над живыми или мёртвыми людьми запрещены, и, помимо того, что с подачи церкви являются страшным богохульством, признаны преступлением, караемым по всей строгости. Маразм. Полнейший маразм. Они же просто убивают свой народ. Не давая врачевать. Или же правительству угодно большее количество безумцев в своём подчинении? Что ж, их можно понять, тупой толпой всегда проще управлять.
Доктор Аткинс истово верил в своё дело, равняясь на этом нелёгком поприще на Виго Шанийского. Он добился невероятных результатов, возглавив главную психиатрическую лечебницу страны, не имея при этом никаких связей, и единолично властвовал в её стенах уже второй десяток лет, правя железной рукой и укрепляя её положение. Клиника процветала. Здесь, в её старинных стенах, при помощи современной психиатрии лечились почти все известные душевные расстройства. Аткинс стал очень влиятельным и уважаемым человеком, как в закулисных кулуарах, так и в кругах известных и сильных людей государства, многие из которых имели очень солидный вес в парламенте. Среди клиентов, равно как и среди друзей Аткинса, было немало достаточно известных личностей. И он никогда не чурался оказывать помощь. Кто бы к нему ни обращался. А помощь, ведь она может быть какая угодно…
Но, даже купаясь в лучах славы и деньгах, занимая стабильное почётное положение в обществе, не отказывая себе ни в чём, Аткинсу всё же не хватало одного. Он мог спокойно заниматься в здании клиники бесконечными исследованиями, изобретая всё новые и новые препараты и лекарства, практикуя самые смелые из дозволенных методов лечения, но одного он был лишён. Свободы. Ему не хватало свободы. В некоторых моментах он был связан по рукам и ногам. Верёвки были крепки. Но и самая крепкая верёвка может дать слабину. Главное, приложить в нужном месте определённую силу. И эта сила у Аткинса была. Она росла и множилась. Он любовно взращивал её. А законы… Законы всегда создавались, чтобы их нарушать. Неужели какие-то накаляканные на бумажке правила смогут остановить настоящего творца? Конечно, нет. И в этом ему помог никто иной, как Виго Шанийский.