— Я звонил, она не отвечает.
Понятное дело, тут же бровь поехала кверху, словно в мультфильме.
— Ага. И как ты думаешь, почему?
Шацкий какое-то время размышлял, перемешивая лапшу. Это было не слишком-то по-светски, но он любил, чтобы в лапше растворилось как можно больше сыра.
— Погоди, попробую вспомнить несколько самых популярных отговорок. В Варшаве, как правило, она не могла ответить, так как находилась в метро, наверняка шла по туннелям пешком. Но здесь даже трамвая нет, так что штучка отпадает. Остается разряженный аккумулятор, или переключила телефон на беззвучный режим, как хорошая ученица, и забыла об этом, или же спрятала поглубже в сумочку, чтобы нехорошие ольштынцы не напали и не украли цацку. Довольно часто еще случаются различные аварии. В последнее время довольно популярна была отговорка «из-за мороси», мол, если звонишь с улицы, так телефон «подвешивается». И всегда, когда я это слушаю, меня удивляет одно.
— Ну?
— Неужели она не знает, чем я занимаюсь? Что после двух десятков лет, в течение которых я выслушиваю различных преступников и разбойников, она, по крайней мере, из уважения к отцу должна приготовить какую-нибудь продуманную ложь? Больше всего меня обижает то, что она желает меня обмануть на «отъебись». Тогда я думаю, что она не уважает меня как прокурора.
Лежащая рядом мобилка зазвенела. Шацкий глянул на экран.
Это не Хеля, ни кто-то другой из его адресной книжки, но и не из черного списка.
— Ну вот, пожалуйста, — сказал он, беря аппарат. — Я переключу на динамик, чтобы ты сама слышала, как она выкручивается, что ее телефон разрядился, что поначалу искала зарядку, не нашла, и вот только теперь звонит от подружки, а раньше не хотела, потому что у подружки мало средств на счету. Сама увидишь.
Он нажал кнопку приема.
— Да?
— Это пан прокурор Шацкий? — спросил женский голос. Молодой, но и не слишком молодой.
Теодор Шацкий сглотнул слюну. В голову пришла чудовищная мысль, что звонить может кто-то из полиции или скорой помощи.
— Слушаю.
— Меня зовут Наташа Кветневская, звоню из журнала «Дэбата». Во-первых, я хотела бы представиться, потому что, наверняка, мы будем долго сотрудничать…
— Я уже не работаю.
— Не понимаю.
— Уже начало восьмого. Я сижу дома и ужинаю. Не работаю.
Женя вздохнула и устроила подбородок на сомкнутых пальцах, сладко улыбаясь, явно довольная тем, что может послушать эту беседу.
— Тогда знайте, что мы работаем. В средствах массовой информации рабочее время понятие относительное. Я хотела бы вас прокомментировать сегодняшнее судебное рассмотрение дела пана Адамаса. Что вы скажете по факту того, что художника преследуют, а его работы проходят цензуру функционерами юстиции под предлогом нарушения общественного пространства.
Шацкий глянул на Женю и пожал плечами. Он понятия не имел, о чем идет речь. Та прошептала ему: «И-винь-ский». Тут что-то начало проясняться, по радио прокурор слышал, будто кто-то упоминал Ивиньскому о его прошлом в ПОРП, повесив табличку с соответствующим текстом на депутатском кабинете политика.
Вообще-то говоря, следовало бы попросить позвонить завтра. Вообще-то…
— Поймите верно, что содержание упомянутой работы здесь с делом никак не связано, поэтому наши действия трудно назвать цензурой, — очень серьезным тоном заявил Шацкий в трубку. — Речь исключительно связана с ее эстетикой. Наше учреждение было обязано, что следует из директив Сообщества, преследовать лиц, которые своими действиями делают неэстетичным общественное пространство. Произведение пана Адамаса, по нашему мнению, критериям эстетики соответствует недостаточно.
— Но как вы считаете, какими последствиями могут обладать ограничивающие применения этой директивы?
— Мы оцениваем, что в Ольштыне это будет связано с плановым разрушением около двадцати процентов городской застройки, — сказал Шацкий и отключился.
Женя постучала себя по лбу.
Восемь часов вечера.
Калории, спиртное и компания Жени, хотя все это, возможно, следовало бы выставить и в другой очередности, привели к тому, что его беспокойство несколько стихло. Шацкий не мог вернуться к рутинному нетерпению или, как вчера замечательно выразила его дочь, к ярости. Он посчитал, что еще подождет Хелю, чтобы отругать хорошенько, и только потом отправится спать.
— Ты считаешь, я должен назначить ей какое-то наказание? — крикнул он из большой комнаты Жене, которая отогревалась в ванне.
Та не услышала, поэтому Шацкий взял бокал с вином и отправился в ванную.
— Можно?
— Нет.
— Почему? Я хотел поглядеть на тебя голенькую.
— Представь себе, что не всякий раз, когда я здесь, то обкладываю себе сиськи пеной и нетерпеливо ожидаю моего похотливого любовника.
— Так ведь туалет у нас отдельно.
— Ну что я могу поделать, раз уж мне нравиться посрать в ванну. Не глупи, я провожу косметические мероприятия, в ходе которых выгляжу ужасно непривлекательно. Сейчас никакой мужчина не может меня видеть.
Шацкий уселся на полу возле двери.
— Тебе не кажется, что я обязан назначить ей какое-то наказание?
— Не вмешивай меня в это.
— Я серьезно спрашиваю.
— А я тебе серьезно отвечаю: меня не вмешивай.
Шацкий вздохнул. Наказания никогда не были его сильной стороной. Он прекрасно понимал, как это звучит, и что, будучи прокурором, просто не имеет права иметь подобного эпиграфа, вышитого на салфеточке над своим рабочим столом. Будучи прокурором, он четырежды требовал пожизненного заключения, и у него даже веко не шевельнулось. Но он понятия не имел, как наказать шестнадцатилетнюю девицу. Ну что, никуда не пускать из дому? Она над ним просто посмеется, будет сидеть у себя в комнате и, пользуясь компьютером и телефоном, зависнет в социальных сетях. Отобрать деньги, так тогда она чего-нибудь словчит, и тогда либо мать переведет, либо даст Женя.
— Выдумай чего-нибудь, в конце концов, это же ты злая мачеха.
— Женись на мне, тогда я сделаюсь злой мачехой. Пока же что я злая сожительница. Джизес, как же это звучит, словно какая-нибудь криминальная хроника.
— Попробую еще раз до нее дозвониться, — буркнул он, лишь бы поменять тему.
Девять часов вечера.
Совместно они посчитали, что это перестает быть веселым. Несмотря на позднее время, Шацкий нашел телефон классного руководителя Хели, позвонил и получил контакты родителей детей, которых назвал. Классный, который на родительских собраниях произвел на Шацкого совершенно никакое впечатление, оказался весьма компетентным, а прежде всего, помог совместить несколько прозвищ с именами и фамилиями. Еще он попросил отослать эсэмэс, когда ребенок уже найдется, вне зависимости от времени дня и ночи. В связи с чем Шацкий пообещал себе поменять мнение об этом преподавателе немецкого языка.
Десять вечера.
Они разделили знакомых Хели и обзвонили всех, разговаривая сначала с родителями, а потом и с детьми. Женю беспокоило то, что по причине подобной истерической акции ровесники потом будут издеваться над несчастной девчонкой. Как следил за ней отец-прокурор, допрашивая ночью одноклассниц. Шацкий, в свою очередь, черпал из этого злорадное удовлетворение, считая, что наделать стыда — это тоже неплохое наказание. Ведь все подростки преувеличенно чувствительны в плане собственной любви и позиции в группе.
Во-во, размышлял он, ожидая очередного соединения, будет тебя и другое наказание. Ежедневно он станет ожидать ее возле школы. Белые носочки, сандалеты, турецкий свитерок и берет с хвостиком. А как только она появится в двери, он будет кричать: «Хеля! Хеля! Я здесь!». Три дня подобного спектакля, и она приклеит телефон к виску, чтобы уже не пропустить звонок от любимого папочки.
Разговоры со знакомыми Хели были бесплодными. Часть одноклассниц могла лишь вспомнить, что Хеля в школе была. Две другие утверждали, что после уроков втроем еще отправились на замороженный йогурт (по мнению одной из них) или на кофе (по мнению другой). Что, наверняка, означало, что они сидели где-то и курили сигареты, пили пивко или принимали наркотики каким-то модным теперь образом. Шацкий прижал обеих, но они согласно утверждали, что расстались около пяти вечера под ратушей, и что Хеля направилась в сторону почты, то есть — в сторону дома.
Эта информация Шацкому не понравилась. Она означала, что вместо чуточку более длинной, зато людной и хорошо освещенной дороги возле «Альфы», девушка выбрала более короткую — пустоватую улицу между задами торгового центра и темной, зеленой дырой. Неожиданно ему вспомнились все старые дела, которые начинались с того, что молодая привлекательная брюнетка шла ночью мимо заброшенного парка. Прокурор быстро отогнал подобные картины, так как они мешали ему четко рассуждать. Но в этот момент он впервые испытал неподдельный страх за Хелю. Несколько секунд не удавалось нормально вздохнуть.
Обеих девиц он допросил относительно наличия парня, но обе довольно откровенно это отрицали. Вопреки тому, что могло казаться, это тоже не было хорошей новостью. Гуляние с провожаниями с обожателем, одноклассником или студентом из Кортово[101] означало бы, что его дочка не приходит домой и не отвечает на телефонные звонки, поскольку именно сейчас, напичканная гормонами теряет девственность (если, конечно, ее еще имеет) в каком-то из студенческих общежитий. В этом оптимистическом варианте, обедневшая на девственную плеву, но обогащенная жизненным опытом, она садится потом в автобус, возможно — заказывает такси или звонит отцу.
С парнями разговоры шли труднее, у всех у них были замедленные, несколько отсутствующие голоса, как будто бы они только-только оторвали головы от подушки, и кровь еще не успела проникнуть в мозг. Хелю они вспоминали, но сегодня видели ее только в школе. Ни о каких ее поклонниках и вообще связях они понятия не имели. Но некий Марчин при этом тяжко вздохнул. Наверняка Хеля ему нравилась.