– Ладно, катись, Афоша, отсюда, – тоже незлобиво послал сантехника Дарий.
А в это время мимо окон прошествовала компания мадам Орхидеи. Человек шесть-семь, и все в светлых одеждах. Апостолы от попсы… Золотистые стафилококки.
Сантехник тоже, увидев высоких гостей, засуетился.
– Это к нам, папик уже ждет, стол приготовил, – это он про визит Орхидеи и главврача Нафталея, который уже присобрался к такому визиту.
Дарий в связи с этим вспомнил другие времена, когда на второй день после приема в этом же сероводородистом раю один известный драматический артист прямо на сцене отдал богу душу…
Они с шумом ввалились в помещение, и первым, чей голос осквернил тишину здравницы, был Фокий, он же Марио Ланца, и он же Кролик… Шум и гам, сгустившись на время у администраторской, быстро перекочевали в другой конец холла и поползли по лестнице на второй этаж, где находился офис Нафталея.
Отвалил и сантехник. Зато вместо него появился тот, который пращур Иисуса. Он был уже без целлофанового пакета и в другой сорочке. И даже в очках, через которые он, как последняя проныра, целую вечность взирал на картины Дария. Но живописец молчал и выжидал. Помалкивал и пращур. И когда его согбенная фигура стала надоедать Дарию и даже отрицательно действовать на еще болезненный Артефакт, гость вдруг спросил:
– Молодой человек, а это случайно не копии Пурвита?
– Нет, это мазня другого художника, – в тон ответил Дарий.
– Интересно, даже любопытно. И почем штука?
– По штукам только куриные яйца в магазине, а у меня весь расчет по метражу… Та, у которой находится ваша левая нога, стоит сорок латов, за ней… «Рябиновый костер» – для хорошего человека не жалко и за пятьдесят…
Пращур разогнулся и снял с носа очки.
– М-да, – промычал он и стал платком протирать стекла. – А я обещал жене привезти в Вифлеем кусочек Юрмалы… А тут все так больно кусается… А если я с вами немного поторгуюсь?
Дарий пожал плечами, мол, не возражаю. Его уговорить – легче, чем расстегнуть ширинку. Тем более после того, как пращур, чуть не плача, поведал ему грустную историю о своей больной, почти умирающей от аллергии жене, с которой он прожил сорок лет, да плюс к этому такая сентиментальная подробность: оказывается, до отъезда в Обетованную землю, они с Беллой жили «тут, в Каугури, возле остановки 4-го автобуса, ну как раз рядом с той рябиной, что на углу улиц Нометню и Сколас, и которая действительно осенью горит, как костер…» А Дарию и крыть нечем, и как он ни пытался закрепиться на цифре сорок, однако покупатель оказался мудрее – пришлось отдать «Костер» за жалкую двадцатку. Но этого мало, Дарий еще в придачу приложил миниатюру, на которой отображен один из ясных морозных январских дней прошлого, двадцатого века…
Зато получил приглашение в Израиль. И даже телефон, который был на визитной карточке. Позже он ее прочитает полностью и очень удивится, когда черным по белому прочтет: «Каминский Хаим Соломонович, владелец группы парфюмерных производств Израиля». Одним словом, почти нищий миллионер…
Однако начало было положено, и это вдохновляло сердце художника. Тем более, он ни на минуту не забывал наказ Пандоры раздобыть денег и тот немаловажный факт, что уже десять латов были бездарно проиграны. И тут произошло такое, чего он никогда не забудет, и если когда-нибудь у него появятся внуки, он им непременно расскажет «эту замечательную историю»…
Где-то раздались те же шумы, смех и всклики, потом шаги и шелест одежд, и все наплывало, пока окончательно не приблизилось и не объяло Дария вместе с его полотнами. Впрочем, это не точно сказано: не объяло, а оказалось в проходе между ним и картинами: Орхидея, Марио Ланца, то бишь ее Фокий, их менеджер, о котором желтая пресса писала такие гадости, что из желтой иногда превращалась в красную, и их друзья по «Волне» – Авгутин и его красавица-жена… Возглавлял компанию сам Иосиф Нафталей. От всех скопом и от каждого в отдельности несло косметикой и парфюмом такой мощи и такого разнообразия, что у Дария перехватило дыхание, и он еще раз вспомнил жену пращура Иисуса, страдающую ужасной аллергией… Чихнув несколько раз, Дарий наконец расслышал, что о нем говорил Нафталей: «Это наш местный Левитан, его картины можно увидеть в домах не только ближнего, но и очень дальнего зарубежья… Поверьте, друзья, второго такого певца юрмальской флоры в Латвии… впрочем, не только в Латвии, а и во всем… нет…»
– Я очень люблю Юрмалу, – сказала Орхидея и нагнулась над картиной с баркасами с не по центру расположенными уключинами. – Фефик, – обратилась она к менеджеру, – скоро у Галчонка день рождения…
– И у Миши Шефу…
И янтарная свадьба у Славы Добры…
– Вот и замечательно, что может быть лучше картины, написанной самим Левитаном, – Орхидея взяла за пуговицу менеджера и лукаво посмотрела на скромно потупившего взор Дария. И подвела итог: – Фефик, бери оптом, а в Москве разберемся, кому что…
Дарий остолбенел и ему казалось, что еще минута-другая – и остолбенеет его бедный Артефакт. От прилива восторга. Но художник молчал и вертел в руках незажженную сигарету. Однако это еще не было моментом истины. Он наступил спустя несколько мгновений, после того как менеджер заговорил с ним о цене. Заговорил, но не договорил, потому что его перебило могучее контральто Орхидеи: «Фефик, пожалуйста, не мелочись… Талант стоит дорого. Сколько у тебя с собой?»
– Сотен пять, может, чуть больше… – менеджер уже раскрывал желтый, из кожи карибского угря, портмоне. – Да, шестьсот пятьдесят с мелочью…
Менеджеру помог Фокий, вынувший из заднего кармана джинсов пачку мятых долларов.
Акт купли-продажи завершила сама вокалистка: взяв деньги, она их пересчитала и протянула Дарию.
– Здесь ровно. Если вам покажется, что этого мало, пожалуйста, скажите Иосифу Казимировичу, – взор в сторону Нафталея, – и он свяжется со мной, а я уж как-нибудь вас найду…
Но Дарий был парализован случившимся. У него отнялись все члены, и, пребывая в столбняке, он никак не выражал своего отношения к происходящему. На холеном, явно примоложенном косметологией лице Орхидеи появилось умиление, которое сродни было плюсу, нежели минусу. Она понимающе улыбнулась и положила деньги на подоконник, рядом с его сигаретами и зажигалкой.
Компания вместе с Нафталеем удалилась в зал, где предстоял осмотр сцены и радиоаппаратуры для намеченного гуманитарного концерта силами Певицы и ее ближайшего, также вокализирующего окружения. Дарию не терпелось протянуть руку, чтобы то, что лежало аппетитной кучкой на подоконнике, не сграбастать и не пересчитать, прежде чем спрятать в карман. Но он терпел эти адские муки, пока кто-то из подчиненных Нафталея не упаковывал его картины, и только когда человек с покупкой скрылся в зале, Дарий овладел ИМИ. Шершавость купюр была нежнее шелка. Ты-ся-ча!!! Ровно! И только в сотенных, без малейших помарок на купюрах. Однако ветер перемен, подувший в его довольно потрепанные паруса, не мог вытравить из его неспокойного существа дух Джентльмена. Подойдя к стойке, за которой пребывали в возбужденном состоянии Барби, он поинтересовался: где в данный момент можно купить цветы? Оказывается, это не проблема: в домике, который находится рядом с котельной, живет садовник Инцест, у которого своя оранжерея и который является официальным поставщиком цветочной продукции для санатория Нафталея.
В оранжерее было тепло и душно от ароматов. У Дария даже перехватило альвеолы, и он подумал о том, что было бы неплохо внезапно умереть в таком радужном царстве – при абсолютной и неподдельной красоте, а главное, без постельного ожидания той, которая с косой… Тут же, вместе с хозяином Инцестом, помогала срезать цветы его дочь Инесса, в обтягивающих бедра шортиках, с несказанно нежной кожей и очаровательными чертами смугловатого лица. У Дария что-то шевельнулось ниже пояса, и он ощутил приятное и вместе с тем нетерпеливое тепло во всем теле. У девушки в руках были небольшие садовые ножницы, и она, ловко орудуя ими, вскоре настригла целую кучу желтых роз. Но Инцесту столь ударный труд, видимо, не понравился, ибо, подойдя к дочери, он сделал ей проборку – дескать, куда такое количество он денет, а до завтрашнего дня еще далеко и жарко.
Дарий помахал ему рукой.
– Прошу вас не волноваться, – сказал он подошедшему родителю. – Беру все, что срезано… И еще шесть фиолетовых гвоздик…
– Да, но тут бутонов на пятьдесят латов, не меньше… Впрочем, вам, как оптовику, я сделаю скидку…
– Приятно слышать, – Дарий подошел к срезанным цветам и попытался их упорядочить.
Однако Инесса не позволила ему это сделать. Она принесла большой лист бумаги и аккуратно, с помощью скотча, упаковала цветы. И когда она это делала, Дарий исподтишка, как бы боковым взглядом, любовался ее молодыми загорелыми лытками, аппетитно выглядывающими из шорт. Ей бы еще немного наклониться и развернуть на десять град усов бедро – и открылась бы захватывающая дух бездна ее девичьего естества.
Дарию невыносимо захотелось к Пандоре, и он, вручив изумленному Инцесту стодолларовую купюру, заспешил назад, в корпус санатория. И снова на него пахнули сероводородистые запахи, что, однако, не помешало ему с улыбкой подойти к администраторской, чтобы вручить каждой из Барби по три фиолетовые гвоздики. Ответом были удивление, благодарственные реплики, улыбки, сияние зубов, мелкие морщинки в уголках глаз, трепет рук и снова улыбки, улыбки, улыбки… Сам же букет с розами он отнес в бар, где бармен Зенон пребывал в ожидании высоких гостей.
– Поздравляю с удачной коммерцией, – сказал Зенон. – А это что? – кивок в сторону букета.
– Розы от бедного художника, – Дарий распечатал цветы и, сложив аккуратно бумагу, протянул ее бармену. – Цветы от моего имени вручишь госпоже Орхидее…
Зенона, как, впрочем, и любого на земле бармена, вряд ли можно чем-то удивить… разве что суперчаевыми, в сто раз превышающими любой разумный «чай»…
– А это для нее не жирно? – спросили он и отправился за свои кулисы, чтобы вернуться оттуда с большой серебряной вазой, очень похожей на кубок Стенли.