– Красиво выражаешься, а как насчет анального вложения? – художник редко дрался, но в ту минуту готов был сражаться до первой кровянки.
Однако Робик после его слов сник и принялся дрожащими пальцами вылущивать из пачки сигарету. «Они такие беззащитные, эти ебаные голубые…» Дарий гуманист, тлетворный homo sapiens, а потому тут же, раскаявшись в своей грубости, с миром продолжил путь в сторону винмага, однако все еще пребывая в теме «Петроний, тюрьма и невыясненная в связи с этим обстоятельством дальнейшая судьба его, Дария, конечной плоти». Впрочем, отойдя от рынка на двадцать метров и хорошенько затянувшись сигаретой, он уже смирился с успокоительной мыслью: время, дескать, еще терпит, а там видно будет…
В винном магазине он купил кьянти и два пива, потому что более радикального средства от похмелья, чем пиво, ничего на свете не существует. Разве что летаргический сон или внезапная везуха в автоматах, когда вываливается на экран бонус с пятью, а то и шестью нулями… Правда, последнего казуса с ним еще не происходило, но, как говорит таксист Ахат, надежда умирает после того, как из кошелька исчезает последняя монета…
Возвращаясь домой, он обдумывал тактику поведения с Пандорой. Хотелось выяснить, с кем все же он живет – с нормальной мещанкой или мещанкой, которая немного помешана. И если это так, то не стоит ли ему быть с ней ласковее, внимательнее, почаще прощать ее завихрения? «А какие, собственно, завихрения ты имеешь в виду? – спросил себя Дарий, но внятного ответа не получил. – Ты сам с патологическими завихрениями, и всю жизнь превратил в большой спермогонный аппарат. Признайся хотя бы себе или березе, мимо которой сейчас пойдешь, что живешь в общем-то без особого смысла, без цели, срывая увядающие цветы удовольствия, а Пандора для тебя – средство, если угодно, станок для получения наиболее доступного физического, а значит, самого наисильнейшего удовольствия… Нет! – категорически пресек себя Дарий, – она для меня в миллион раз значит больше, чем просто средство для трах-тарарах… Она мое любимое дитя, которое беспомощно и без которого я оскудею и превращусь в обыкновенную дворнягу…»
Однако дальнейшее самобичевание в его планы не входило. И он, решив отвлечься от непонятного узора мыслей, вытащил из пакета пиво и, открыв пробку с помощью перстня на безымянном пальце, приложился к горлышку. А перейдя через рельсы, уселся возле куста кашки и, поглядывая на небо, на его вечную передвижную выставку – вяло текущие, но первозданно таинственные облака, пытался нащупать в глубинах подсознания что-нибудь ясное, озаряющее его закосневшую душу…
Из-за куста показалась кошка, тощая, с белой грудкой, белыми лапками, черной спинкой и такой же полумаской на мордочке. С перпендикулярно поднятым тонким хвостом, она вышагивала, словно королева, демонстрируя свою знатность. Грязный, ручной и, по-видимому, домашний зверек, кем-то оставленный на произвол судьбы. Не сразу он сообразил, что это любимая кошка его Элегии, выросшая на ее кровати и не знающая другого мира, кроме подушки больной женщины. Элегия, когда еще передвигалась самостоятельно, однажды обнаружила во дворе котенка с застрявшей в пасти салакой, которую он никак не мог ни проглотить, ни вытолкнуть из голодного рта. Сирота, малютка – и Элегия принесла ее в дом и приучила ходить в тазик и есть сухой корм. И назвала Найдой.
Кошка подошла к нему, и Дарий угостил ее куриной вырезкой, которую она с жадностью съела, после чего вопросительно уставилась на добродетеля своими большими зелеными глазами – мол, если ты такой хороший, то дай еще такой вкусняшки… Она шла в руки, и когда он поднялся и направился по дорожке к дому, кошка побежала за ним. И они вместе вошли во двор и вместе заявились в квартиру, где уже пахло кухонным духом и где Пандора что-то готовила к обеду. И Найда сразу же побежала на кухню, к тому месту, где обычно находились ее блюдца с кормом, молоком и водичкой. Словом, она возвратилась в свой дом и Дарию показалось, что в ее глазах стояли слезы счастья, затуманенные воспоминанием.
После смерти Элегии Найда на второй день исчезла, испарилась, ибо дом, в котором не стало ее кормилицы и защитницы, показался животному чужим, и оно оставило его. И вот – возвращение блудной дочери. Дарий был счастлив, как будто вернул частицу той жизни, по которой так страдала его изменчивая душа.
– Принимай гостью! – крикнул Пандоре Дарий. – Кажется, нам не хватает только этого очаровательного существа.
– Я видела, как вы важно шли. Давай ее сюда, угощу твою мадам молочком. Или это кавалер?
– Да нет, это самая настоящая леди. Молока дашь на десерт, а пока угости ее чем-нибудь посущественнее.
Так в их доме появилось новое живое существо, а стало быть, ноосфера жилого пространства так или иначе видоизменилась. После того как Пандора приготовила ранний обед, а точнее – поздний завтрак, они уселись за стол, а внизу, у газовой плиты, обвившись хвостом, устроилась новая квартирантка, которую они стали называть прежним древнерусским словом Найдой. Найда – от слова «найти». Она и есть найденыш. Так вот, этот зеленоглазый вторичнонайденыш неотрывно смотрел вверх, поводя носом, потому что в тарелках людей, сидящих за столом, была очень ароматная, с большим количеством мяса, специй и зелени еда. Дарий, будучи абсолютно дезорганизованным существом, стал бросать на пол кусочки, которые он отщипывал от своей отбивной. Кошка тут же бросалась на ниспосланное с неба и, вертя головой, пыталась разжевать мясо. Потом ей дали молока, которое она выпила до капли и долго вылизывала блюдце. А затем с такой же тщательностью начала умываться.
– Видимо, кто-то ее кормил только молоком, – предположил Дарий, – смотри, с каким аппетитом она его лакала. – И послал найденышу воздушный поцелуй. – Красивая киса, правда?
– Все они красивые, пока не начнут с котами вазгаться. Все как у людей.
– Ну, предположим, это тебя не касается, наоборот ты стала еще красивее…
– Не обольщайся, это не твоя заслуга. С тобой я скоро превращусь в рабочую лошадь.
Дарий смотрел в окно, за которым обогащался золотистым светом мир, а на лавочке, куря и лузгая семечки, этот солнечный мир заполняла Медея. Судя по тому, как она затягивалась сигаретой и как держала ее в откинутой руке, можно было с уверенностью констатировать, что Медея на тот момент никакого отношения к абстиненции не имела. Но Дария занимали другие мысли, он прикидывал, каким образом или, вернее, с какого бока начать разговор с Пандорой на интересующую его тему…
Доев отбивную, которая была сочной и ароматной, но которая после превосходной и сытной окрошки не так была аппетитна, Дарий, не кладя на стол вилку, спросил Пандору, придав голосу если не ласкательную, то во всяком случае ненавязчивую интонацию.
– Скажи, что ты чувствовала ночью, когда смотрела, как горит этот несчастный дом? Только, пожалуйста, не думай, что я хочу тебя на чем-нибудь подловить.
И началось, и началось бестолковое ковыряние вилкой в куске мяса. Глаза опустила в тарелку, губы брезгливо поджала, и тут же дал о себе знать нервный тик, который всегда возникает в ее нижнем веке… Так конвульсивно затрепетало, будто его подключили к току. Она взяла в руки бокал с кьянти, но пить не стала, просто вертела фужер своими длинными пальцами с отполированными ногтями. Поблескивали стеклянные выпуклые бока фужеров, призрачным гранатовым светом томилось вино, и не очень весело искрились недорогие камушки в ее кольце.
– Ну чего ты молчишь, Пандорочка? Я же не следователь и не ловлю тебя на слове, мне надо знать, с кем я живу… – Он наконец отвязался от вилки, положив ее в пустую тарелку, взял Пандору за руку двумя руками и стал гладить, всматриваться в ее лицо, как будто хотел взглядом приподнять ее ресницы и унять трепыхающееся веко. Ему было ее жаль, и он решил больше не задавать вопросов, тем более, что услышал, как в комнате звонит телефон. Он поднялся и вышел из кухни.
Пандоре было слышно, как Дарий кому-то говорил:
– А что еще можно от гнилой попсы ожидать? Ну черт с ними, жаль только нельзя морду набить… – Пауза, видно, кто-то говорил на другом конце провода, а Дарий терпеливо слушал, а когда выслушал, заключил: – Хор, Зенон, спасибо за информацию… Да, да, я потом их заберу и постараюсь отреставрировать. Да ладно, ничего страшного…
Уже на кухне Пандора спросила:
– Что-нибудь случилось?
– Случается с тобой, а у меня все расписано как по нотам…
– Ну, если секрет, – извини, – и Пандора принялась складывать в раковину посуду.
Дарий нервно закурил и шире приоткрыл окно.
– Какие могут быть секреты у человека, чей труд в буквальном смысле втоптали в грязь? Звонил бармен из санатория, куда я вчера ездил…
И он рассказал Пандоре о том, что ему поведал Зенон. Даже язык не поворачивался, насколько услышанное от него не вязалось с солнечными отсветами мимотекущей жизни. Как он понял, после его отъезда из санатория начался дождь, и Орхидее, когда она шла к машине, ее слуги выстлали в накопившейся у входа лужице мостик из… из его, Дария, картин. Чтобы, не дай бог, ее светлость не промочила свои босоножки, подаренные какой-то царицей из последнего на земле племени африканских каннибалов.
– Так и оставили картины в луже? – спросила Пандора.
– Не просто оставили, а прошли по ним. Я такого от Марио Ланца просто не ожидал, – Дарий налил в фужеры вина. Выпил и еще налил.
– Нужны им твои картины… Они могут себе позволить и не такое. И зря ты так огорчаешься, нарисуешь еще, и даже лучше, это у тебя получается довольно шустро.
Лучше бы она этих поганых слов не говорила. Надо же, шустро получается! Словно ширинку расстегнуть.
– Это когда я занимаюсь маляркой, чтобы заработать тебе на колготки, у меня шустро получается. Раз, раз, помахал макловицей, загрунтовал, помазал, побрызгал и – готово, а это ведь искусство… Повторяю по буквам: И, С, К, У, С, С, Т, В, О… Искусство! Я же не поденщик, черт бы их всех взял, – Дарий рукой, в которой держал бокал с вином, указал куда-то в сторону, видимо, имея в виду то место, где его так позорно унизили. – Меня больше всего оскорбляет их невежество, эти золотистые стафилококки, которые едва-едва научились разевать ротики, издавать какие-то звуки, а между номерами делать друг другу минет, возомнили из себя великих деятелей культуры… Фанерщики… А ведь, по гамбургскому счету, они всего-навсего бабочки-однодневки, о которых завтра никто и не вспомнит с их дешевыми куплетами… И вообще, я не я буду, если… и когда они мне попадутся… я бы их всех под… в гробу и в канаве… и раком, по-партизански… их всех и эту пуп-звезду Орхидею, и ее клоуна Фокия, а главное – ее продюсера, который первый и предложить сделать из моих полотен мост Вотерлоо… Его бы холеной харей в эту лужу… Ну ничего, они еще пожалеют об этом…