– Какая здесь связь с утопленником?
– Боюсь, у вас патологическое раздвоение личности. Такое описано неким Стивенсоном в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда». Днем вы учитель истории, а ночью превращаетесь в убийцу бездомных. Не исключено, что расследование покажет, что это не первая ваша жертва.
Обычно подозреваемый с криком опрокидывает соседний стол. Чтобы его обуздать, требуется несколько дюжих полицейских.
Здесь привыкли приводить в чувство паршивых овец, не желающих покорно брести вместе с остальным стадом.
– Что меня ждет?
– За такое преступление дают, как правило, от семи до двадцати лет тюрьмы. Все зависит от степени перегруженности тюрем, от настроения судей, немножко – от таланта вашего адвоката.
У Рене опять начинает дергаться глаз.
Ну вот, приехали. Прощай, свобода, я искуплю содеянное смертью. По крайней мере, не придется больше мучиться чувством вины и страхом, что меня схватят. Порядок восстановлен. Я убил и должен за это поплатиться.
– По вашему виду можно заключить, что вам безразлично ваше положение, мсье Толедано.
Рене говорит себе, что он перенял у Геба науку не мучиться из-за того, над чем не властен. Он чувствует, что приятие – форма освобождения.
Он пожимает плечами.
– Что изменилось бы, если бы я нервничал?
Полицейский приглаживает усики.
– Люди в вашем положении обычно кричат, что невиновны, гневаются на несправедливость. Некоторые кидаются в драку, нападают на следователя. Часто это – признак невиновности. Виновные более спокойны.
Учитель истории грустно улыбается:
– Зачем мне на вас нападать? Вы совершенно ни при чем, вы делаете свою работу. Я покоряюсь своей судьбе.
– Как видно, вы фаталист. Никогда еще не видел, чтобы человек так спокойно принял сообщение о том, что ему, возможно, светит многолетнее тюремное заключение.
Где ему знать о моей озабоченности спасением 800 000 человек?
Лейтенант протягивает ему руку в знак завершения допроса и жестом приказывает двум полицейским увести его в камеру. Там громко храпит пьяница, проститутка поглощена пережевыванием жвачки, бледный юнец с кругами вокруг глаз дрожит мелкой дрожью. На стеклах следы крови.
– Добрый день, – произносит он, ни к кому не обращаясь.
Проститутка и юнец смотрят на него без враждебности, но не отвечают. Он садится и ждет.
Спящий вдруг просыпается и хрипит. Его рвет, желто-красная блевотина мерзко смердит. Проститутка требует, чтобы пришли и вымыли пол, бледный юнец хихикает.
Рене смотрит в окно на облака, неутомимо извергающиеся серым дождем.
Как здесь все серо. Ни птиц, ни бабочек, ни разноцветных цветов.
У него ностальгия по видам Атлантиды.
Дверь камеры открывается. Приносят сэндвичи. Бледный юнец клацает зубами, потом, вскочив, с силой бьется лбом о прозрачный пластик в двери, оставляя на нем кровавый след.
– Не хочу есть. Мне нужна доза. Я долго не протяну!
Никто не реагирует, и он колотится головой о пластик все сильнее, пока там не расплывается большое красное пятно. Пьяница рыгает, проститутка хохочет.
Я попал в компанию отбросов общества.
Парий – в тюрьмы. Самых изношенных – в дома для престарелых.
Он опять вспоминает, что обществу атлантов удалось сохранить единство человеческого сообщества, никого не отталкивая: в нем нет отверженных, нет захватчиков, нет бунтов.
Наркоман бьется головой в ритме тиканья часов. Входит полицейский и требует прекратить, на что юнец твердит свое:
– Мне нужна доза!
Полицейский пожимает плечами и ретируется. Наркоман продолжает свое монотонное занятие.
Сознание. Бессознательное. Субсознание. Преодолев барьер бессознательного, упираешься в подсознание, где прячутся субличности.
В этом пьянице, в проститутке, в наркомане кроются силы, накопленные в их предыдущих жизнях.
Проститутка была, должно быть, скучающей монахиней. Пьяницу лишали спиртного. Наркоман… не знаю. Душа, рвавшаяся вон из излишне рационального мира?
Рене Толедано ждет одного: чтобы наступило время 23:23 – волшебный момент, когда он сможет вернуться к Гебу. Его тянет даже не столько к нему, сколько в его гармоничный мир. Хочется снова увидеть город-цветок Мем-сет на склоне вулкана, безмятежную улыбку Геба.
В 23:15 он встает и зовет надзирателя:
– Простите, можно мне в туалет?
Надзиратель ведет его в туалет. Там не оказывается защелки.
Где искать покоя, если не в туалете?
Это уже предвосхищено Леонтиной. Кабинка легко может стать капсулой для путешествий в прежние жизни. Это практично: туалетные кабинки есть везде, никакое дополнительное оснащение мне не требуется.
В 23:21 он, не обращая внимания на надписи и на грязь туалета, уже сидит по-турецки, с прямой спиной, в позе лотоса, с зажмуренными глазами. Представив лестницу, он спускается по ступенькам с острым чувством облегчения. Открыв дверь 1, он попадает не на кокосовый пляж, а совсем в другое место.
На него смотрит кошка, сидящая в нескольких сантиметрах от его лица. Он понимает, что очутился у Геба дома. Это помещение цвета охры с большим отверстием в стене, через которое видна густая растительность и синяя пирамида. Здесь нет ни окон, ни дверей. В центре круглая лежанка из желтых, розовых, красных подушек, окруженная цветами. Вместо углов повсюду плавные изгибы. На изогнутых стенах и на потолке прикреплены пергаменты из растительного материала с картами звездного неба. Звезды и планеты обозначены точками.
На каменном сиденье сидит атлант.
– Знаю, ты здесь. Привет тебе, Рене. Я решил, что новую встречу лучше провести не на пляже, а в более укромном месте, у меня дома.
– Спасибо, я ценю это.
Атлант встает и приглашает его на террасу, где растут фруктовые деревья и разбиты овощные грядки. Здесь нежатся многочисленные кошки, не обращающие внимания на людей. Отсюда парижанин может любоваться великолепием города Мем-сет.
В доме прохладно, а снаружи, несмотря на ранний час, уже жара.
Рене не может оторвать взгляд от города с тысячью террас и садов, от шести улиц с каналами-осями.
Восхищение сменяется тревогой при мысли, что город обречен. В следующую секунду он отдает себе отчет в том, что самое горячее его желание – остаться здесь, с ними, и помочь справиться с потопом.
– Когда-нибудь ты должен будешь устроить мне посещение твоего Парижа, – говорит ему Геб. – Хочу увидеть мир будущего.
С этим лучше не спешить.
– Конечно.
Геб указывает на дом-сферу, сильно уступающий высотой синей пирамиде.
– Там заседает совет шестидесяти четырех мудрецов. Вчера вечером я был там и рассказывал о тебе.
– Обо мне?
Кошка запрыгивает на узкое ограждение и ловко по нему пробегает. Рене понимает, что кошки, в отличие от остальных атлантов, прекрасно его видят.
– Я предупредил их, что остров постигнет наводнение и что все здесь уйдет под воду. Сказал, что в будущем мы превратимся в миф и что большинство людей не будут даже верить в наше существование.
– Как же они ко всему этому отнеслись?
– После долгого обсуждения они пришли к выводу, что тревожиться не о чем.
– То есть как?
– Вспомни, почему ты видишь нас такими безмятежными. Это потому, что мы исходим из уверенности, что все не важно, что единственный источник опасности – страх, что все происходит с нами для нашего же блага.
Рене смотрит сверху на двух обнимающихся на скамейке женщин.
– Шестьдесят четыре мудреца выслушали тебя, поверили тебе и все-таки решили не беспокоиться?
– Старейшего из мудрецов зовут Шу. Он сказал, что если это произойдет, значит, так тому и быть, восставать против природы бесполезно. Надо принять, что мир развивается. «Все, что рождается, умирает, и все, что умирает, возрождается, – сказал он. – Зимой деревья сбрасывают листву, но весной снова проклевываются почки».
– Дело в том, что эта катастрофа будет несравненно страшнее простой зимы! Если все потонет, то я не уверен, что почки снова проклюнутся.
– Знаю, именно так я им и говорил. Однако они отнеслись к этому как к одному из приемлемых рисков.
– Даже к наводнению, при котором все утонут?
– Шу ответил, что порой проявления стихии возвращают нас в положение эфемерных существ. Он даже пошутил, что, утонув, мы сможем углубить наши отношения с дельфинами.
Из соседнего дома доносится хоровое пение.
– Что обо всем этом думаешь ты сам, Геб?
– Я готов без труда смириться со своей смертью, но меня беспокоит то, о чем рассказал ты, – полное уничтожение и, главное, то, что кажется мне хуже всего: забвение нашей цивилизации вместе с ее духовным миром. Думаю, если есть возможность спасти память нашего народа, то это надо сделать.
– Значит, ты не согласен с мнением Шу и собрания шестидесяти четырех мудрецов?
– Я думаю, что для меня система «ничего, не беда» кончилась со встречи с тобой. Ты сообщил о надвигающемся ужасе. Пришло время тревоги.
– Что это меняет, если шестьдесят четыре мудреца, веря тебе, ничего не желают предпринимать?
– Они дают советы с высоты своего опыта и умудренности, поэтому другие им следуют. Если они отказываются учесть твое предостережение, то вряд ли кто-нибудь поможет мне в строительстве спасительного судна.
Рене впервые видит стайку детей не старше 10 лет. Они играют в активные игры без всякого присмотра взрослых.
– Надо поторопиться со строительством. Потоп может произойти в любой момент.
– Порой страх необходим. То, что всегда было нашей силой, в данном случае превращается в слабость.
– Наверное, пришло время вернуться к первобытным инстинктам.
– Нельзя так быстро изменить наклонности целого народа. Чтобы бояться сил природы, надо верить, что порой она может быть нам враждебна. Мы же воспринимаем океан, землю, животных, растения только как дружественные.