Геб гладит подошедшую к нему кошку.
– Надо что-то предпринять! – не унимается Рене. – То, что я здесь оказался, не случайность.
– Я согласен с этим, Рене.
– Я непоколебимо уверен в способности одного человека изменить ход истории. Сейчас этот человек – ты, а я тебе помогу. Не забывай, что ты выбрал меня, потому что захотел познакомиться с той твоей будущей инкарнацией, которая больше всего повлияла на историю твоих современников.
– Я того же мнения. Раз ты подсказываешь мне способ спасения памяти о моей цивилизации, то мне, наверное, надо к тебе прислушаться. В конце концов, желая встретить самое влиятельное из своих воплощений, я хотел научиться у него влиянию на мою эпоху.
Учитель истории потрясен зрелищем города доантичной эпохи. Его восхищают одежды и замысловатые прически женщин. Больше всего его привлекает природное благородство их безмятежных лиц.
Все эти люди выглядят такими спокойными, такими счастливыми. Это мир, не ведающий страха. Кажется, они озабочены одним – утонченностью удовольствия от жизни.
– Ты убедил меня, что нужно строить большой корабль. Я поговорил с человеком, лучше всех разбирающимся в морских судах.
– Он кораблестроитель?
– Это женщина по имени Нут. Я спросил ее, как построить самый большой корабль, где поместилось бы максимальное количество людей. Она объяснила, что в наш обычный челн не вмещается больше двух человек и что вообще он недолго продержится на воде.
– Какие они, ваши лодки?
– Это круглые деревянные плоскодонки.
– Как же они движутся?
– Их влекут дельфины. Когда кто-то хочет плыть в океане, он садится в такую, как ты говоришь, лодку, подзывает способом телепатии дельфинов, бросает в воду веревки, дельфины просовывают морды в петли и тянут. Но дельфины нам не служат, для них это просто развлечение, у них своя жизнь. Точно так же если бы дельфин попросил нас покатать его по суше, мы бы позабавились этим несколько минут, но быстро устали бы.
– Вы не пользуетесь парусами?
– Я даже не знаю, что это такое.
– Как же вы ходите далеко в море?
– Далеко? А зачем? Это опасно. Большие волны всегда опрокидывают наши челны. Вернуться потом вплавь бывает сложно, если не приходят на помощь дельфины.
– Невероятно: такие развитые искусства – и такие слабые технологии. Ни киля, ни руля, ни весел?
Атлант отрицательно мотает головой.
Это потому, что они не едят рыбу, и рыбная ловля им ни к чему. Покидать свой остров и открывать новые острова и континенты им без надобности, поэтому им не нужно совершенствовать свои утлые лодчонки.
– Если вы хотите пережить потоп, вам придется быстро развить мореходное искусство. Цель будет состоять в скорейшей постройке большого корабля удлиненной формы, с килем-противовесом, чтобы корабль был устойчивым в шторм, с мачтой и парусом, который поможет отплыть подальше от берега, с рулем для управления. К счастью, я плавал на кораблях за двести лет до нашей эры, а в теперешней жизни сначала, ребенком, строил макеты судов, а потом, взрослым, плавал на маленьких парусных яхтах.
– Все эти слова мне незнакомы, но я буду твоим усердным учеником, Рене. Полагаю, Нут с радостью узнает о мореплавании будущего. Знаешь, она проявляет большой интерес ко всему новому. Когда я рассказал ей о тебе, она сказала, что с радостью с тобой познакомится.
– Она поверила в грядущий потоп?
– Она видит пророческие сны. То, что я рассказал, совпадает с тем, что часто снится ей. Знаешь, она молода, но у нее развитая интуиция.
– Сколько же ей лет?
– Двести сорок пять.
– Прости?..
– Знаю, о чем ты думаешь: не она ли – героиня истории великой любви, которая мне суждена?
– Нет, у меня совсем другие мысли. Развей мои сомнения, Геб: сколько лет тебе самому?
– Восемьсот двадцать один.
Рене немеет и только таращит глаза.
Я не ослышался?
– Ты шутишь?
– Нет. А тебе сколько лет?
– Мне тридцать два года.
– Да ты младенец!
На лице Геба почти нет морщин, у него фигура сорокалетнего мужчины.
– Как вы умудряетесь так долго жить?
– У нас живут в среднем 900 лет, а у вас?
– 90.
Оба в ступоре от услышанного.
– В каком же возрасте ваши шестьдесят четыре мудреца?
– Шу 1031 год, все остальные тоже старше тысячи лет.
Рене пытается переварить эту информацию.
Библейские патриархи тоже были долгожителями. Адам якобы дожил до 930 лет, Мафусаил – до 969, Ной – до 950. Цифры, близкие к здешним. Наверное, мудрость и безмятежность атлантов проистекают из их долголетия. Если тебе 200 и больше лет, то все для тебя относительно, все не важно, ко всему можно относиться легко. Даже к потопу.
Он видит в глазах Геба такое же изумленное любопытство, какое чувствует сам.
Он думает, должно быть, что я потому такой нервный и неумный, что совсем еще ребенок и ничего не смыслю в жизни. Либо он принимает меня за незрелое существо, либо считает, что все люди будущего, чья жизнь будет, по его меркам, кратким мгновением, будут младенцами. Будущее будет принадлежать людям-младенцам.
– 821 год… Это невероятно! – недоверчиво бормочет Рене.
– Тебе правда только 32 года? – недоверчиво спрашивает его атлант.
Теперь Рене, глядящий на прохожих, понимает, почему видит так мало детей. «Стариков» так много, что ребятня по сравнению с ними – большая редкость.
Понимание чрезвычайно усложнено тем, что они великолепно выглядят, они в такой прекрасной форме, что невозможно поверить даже во вдесятеро меньший возраст.
Что бы я делал, если бы впереди у меня было 789 лет? Пересмотрел бы все фильмы, перечитал бы все книги, переслушал бы всю музыку, переспал бы с сотнями женщин, объездил бы все страны?
– Думаю, нас ждет еще много открытий друг о друге, – смиренно произносит Геб. – А пока нам с Нут необходимо узнать, как построить большие суда, чтобы спасти хоть часть нашего мира.
– Можете на меня рассчитывать. Я научу вас всему, что знаю о мореплавании и вообще о технологиях, которые помогут вам выжить при грядущей катастрофе.
– А я в ответ научу тебя пользоваться возможностями сознания для преодоления страха и недугов, для путешествий в пространстве, общения с другими формами животной и растительной жизни. Теперь мне понятно, что за такую короткую жизнь вы просто не успеваете овладевать силами собственного мозга.
Глядя на город и на его жителей, Рене восхищается ими еще больше, зная, что большинство людей в поле его зрения старше 500 лет.
– Тебе нравится Нут?
– Да, она не такая, как все.
– Вы влюблены друг в друга?
– Конечно. А ты, Рене, что сейчас происходит в твоей жизни?
– В настоящий момент я сижу в тюрьме по обвинению в убийстве. Если не считать этой мелкой подробности, у меня все в порядке.
– В тюрьме?
– Это место, куда сажают тех, кто ждет наказания за те или иные преступления.
– Преступления?
– Например, когда один человек убивает другого.
– Какая странная мысль, зачем это делать?
– Например, чтоб отнять деньги. Ах да, совсем забыл, у вас же нет денег. Ну, тогда чтобы отнять что-то еще, чем обладает другой.
– У нас никто ничем не обладает.
– Как я погляжу, я весь состою из рефлексов своей эпохи, где сплошь наказание, воздаяние, деньги, где вся жизнь пронизана жаждой того, чего нет, и страхом лишиться того, что есть.
– Обладание, судя по твоим речам, – это слабость боязливого ребенка, которому не хватает чувства безопасности, признания, внимания, ласки. Это стремление человека, живущего всего 90 лет. Если ты начнешь это понимать, то ступишь на верный путь.
– Признаться, я удивлен, что не чувствую того отчаяния, в котором должен был бы пребывать, учитывая то неудобное положение, в каком сейчас нахожусь.
Рене принимается учить Геба азам хождения под парусом, конструкции удлиненного челнока, киля, руля, мачты, паруса, использованию снастей и хождению по ветру.
Он водит рукой Геба, рисуя вместе с ним идеальный корабль, который вместил бы максимум людей. Они долго трудятся, пока не раздается голос:
– Ты там живой?
Рене кидается в дверь, бежит вверх по лестнице и…
…приоткрывает занавес век, всплывая в своем пространстве-времени. Кто-то обращается к нему через дверь туалетной кабинки. Рене поспешно спускает воду.
– Простите, – говорит он надзирателю, – я уснул на унитазе. – Он трет глаза, зевает. – Который час?
– Полпервого. У нас не хватает людей. Девка из твоей камеры сказала, что ты засиделся в сортире.
Он возвращается в камеру и кивает проститутке в знак благодарности.
– Ты провалился в канализацию? – спрашивает она.
– Заснул на толчке, – повторяет он свою версию.
– Вид у тебя умный. За что тебя? Наркота?
– Убийство.
– На убийцу ты не похож, – говорит она.
– Спасибо. Вообще-то я учитель истории. А ты?
– Я завалила выпускной экзамен, – избегает она прямого ответа. – История ни при чем, меня подкосила философия. Тема была: «Может ли человек быть счастливым?» Я ответила в том смысле, что все зависит от женщины. Но юмор не считается формой философии. По-моему, напрасно. В общем, так обозначилось мое призвание: теперь, даже без диплома, я осчастливливаю мужчин, а они, не обращая внимания на мою неудачу на экзамене, меня благодарят и вознаграждают. Бывали среди моих клиентов и преподаватели философии. Не сказать, чтобы они считали меня плохой ученицей.
Она хохочет над собственной шуткой и продолжает:
– Проблема мужчин в том, что они сами не знают, чего хотят. Что-то заимеют – жену, скажем, – и тут же подавай им другую, чтобы совсем не была похожа на эту.
Это напоминает Рене речи Опал о профессии психоаналитика.
– Знаешь, чаще всего моим клиентам не до секса. Им бы поговорить. – Она смеется. – От меня они ждут, чтобы я была просто женщиной, которая их слушает и не упрекает, как мамаша или стерва-жена. Бывает, час сижу с клиентом, а он плетет мне про шлепок, по