Опал помахивает подобранной в коридоре дубинкой. Элоди держит палку от метлы – вдруг она еще понадобится Рене? Николя сжимает кулаки. Сериз распласталась по стене, чтобы быть незаметнее. Рядом с ней бормочет свое «мы все умрем» зажмурившийся Готье.
Сохранять спокойствие. Наблюдать. Думать. Искать изъяны в оборонительных порядках неприятеля.
Дым из коридоров достигает поля боя. Рене-Ямамото жестом приказывает своим спутникам делать как он: в дыму и неразберихе они снимают с шестерых не пришедших в чувство надзирателей форму и натягивают на себя. Женщины убирают длинные волосы под фуражки, чтобы не отличаться от мужчин. Теперь беглецы могут сойти за надзирателей, спасающихся от расправы.
Прижимаясь к стене коридора, шестерка минует эпицентр сражения. Один из заключенных, приняв Сериз за надзирателя, кидается на нее, но Рене-Ямамото отрывает его пальцы от ее горла и отшвыривает его в сторону.
Опал отдает ему свою дубинку, понимая, что не сможет орудовать ею так, как он. Он сразу выводит из строя нескольких заключенных, чем завоевывает доверие надзирателей, перестающих обращать внимание на его маленький отряд.
Они нас не видят. Страх слеп.
Рене-Ямамото не сводит глаз с двери, ведущей на волю.
Еще несколько метров – и мы преодолеем опасную зону.
Они уже почти достигли шлюза, как вдруг прибывает подкрепление. На счастье, вновь прибывшие слишком заняты, чтобы обратить внимание на шестерых в униформе, двигающихся им навстречу.
Вот они и в шлюзе. Дальше – квадратный плац. Там воет сирена, на подавление бунта бежит построенная в каре рота солдат. Стрельба учащается.
Спокойствие.
На плацу стоят грузовики, в частности пожарная машина с ключами в замке зажигания. Все лезут в нее. Николя прыгает за руль и трогается с места. Они выезжают в ворота, распахнутые для продолжающего прибывать подкрепления.
– Мы все умрем, – напоминает Готье.
– Ты заткнешься? – прикрикивает на него Элоди.
Потрясенный ее фамильярностью, он вжимается в кресло. Николя, опытный водитель, догадывается включить пожарную сирену. При ее помощи им удается проложить путь в толпе, уже собравшейся вокруг тюрьмы «Скорпион» на проспекте Шамаль-Тора.
– Увези нас отсюда! – умоляет Сериз коллегу.
Едва отъехав от тюрьмы, они увязают в пробке и дальше тащатся со скоростью черепахи.
– Куда ехать? – спрашивает Николя.
– Прямо, подальше от тюрьмы. Глуши сирену.
Они достигают шоссе Эль-Наср, забитого в этот час под завязку. Дальнейшее движение невозможно. Пользуясь передышкой, Рене закрывает глаза и сосредоточивается.
– По-моему, нам пора расстаться, Ямамото. Я чрезвычайно признателен тебе за этот мастерский побег, если бы не ты, у нас бы ничего не вышло.
– Наши противники никуда не годились, я разочарован. Но если я смог оказать тебе услугу, «почтенный я из будущего», то это очень отрадно.
– Ты даже умудрился никого не убить, а это, учитывая обстоятельства, настоящий подвиг.
– Таков был твой приказ, Рене-сан, я не мог ему не подчиниться.
Рене знает, что «сан» – свидетельство уважения. Он добился признания у своего давнего воплощения.
– Если я вдруг опять попаду в трудное положение, можно будет снова прибегнуть к твоим услугам?
– Служить тому, кем я когда-то стану, всегда большая честь.
Два духа прощаются и расстаются. Рене остается в задумчивости.
Скоро ты станешь женщиной, Ямамото-сан. За жизнью, посвященной умерщвлению, последует жизнь, посвященная дарению любви. Везет же! После запаха крови на полях сражений тебе предстоит вдыхать благовония во дворцах Бенареса.
Открыв глаза, он видит Элоди.
– Ты в порядке? – спрашивает она.
– Виноват, я был…
– Можешь не извиняться, мы всё знаем от Опал.
– Судят не по словам, а по делам, – подхватывает Сериз. – Вы – настоящий Супермен! Вы знаете, как подобрать специалиста по возникшей проблеме из 111 кандидатов.
– В общем, можно сказать и так. Единственное неудобство – неспешность процесса, ступенчатый протокол. Я постараюсь его ускорить. Кстати, где мы?
– Отъехали достаточно, чтобы задуматься о более надежном укрытии.
– Кто-нибудь знает, где можно спрятаться в Каире? – спрашивает Сериз.
Все молчат.
– В форме тюремных охранников, на пожарной машине, без паспортов и без денег долго не покатаешься, – вздыхает Опал.
Глядя на рыжую зеленоглазую красавицу, Рене испытывает сильное желание остаться с ней наедине. В его голове все происходит стремительно, он ищет и находит.
– Я знаю, куда ехать!
«Мнемозина». Красота в разные эпохи
Каждой эпохе соответствуют свои критерии красоты. В прошлом широкие бедра гарантировали легкие роды, большая грудь – обилие молока для новорожденных. Одна из самых знаменитых женских статуй – палеолитическая Венера Леспюгская с огромными ягодицами и грудями.
Черты Венеры Каллипиги (переводится с греческого как «красивые ягодицы») находят в большинстве воплощений античных представлений о красоте. В 1600-е годы фламандский живописец Питер Пауль Рубенс обессмертил на своих полотнах тучных обнаженных матрон, гордых своими жировыми складками.
У латинян светлые волосы и голубые глаза считались символами глупости, так как были отличительными чертами северных варваров.
На Западе белая, так называемая молочная кожа до XIX века была признаком чистоты и богатства: она означала, что женщине не приходится трудиться в поле под палящим солнцем.
В Китае до начала XX века отдавали предпочтение женщинам с маленькими ступнями.
В Перу ценились женщины с волосатыми ногами – свидетельством испанского, а не индейского происхождения.
Среди женщин, считавшихся образцами красоты, упомянем персидскую принцессу Захру Ханум Тадж аль Салтане Каджар, жившую в конце XIX – начале XX века в Тегеране. Она была малорослой, с толстыми икрами, обтянутыми голенищами высоких сапог, часто носила пачку с узором, как на провансальской скатерти, смотревшуюся на ее широких бедрах как венчик. У нее были черные усики и густые сросшиеся брови. Современники сходили от нее с ума. Ей предлагали руку и сердце 146 выходцев из высшей персидской знати, 13 из которых покончили с собой, получив отказ. Еще она была известной поэтессой и женщиной передовых взглядов.
Жан-Шарль де Виламбрез смотрит на шестерых французов в синей форме и не верит своим глазам. Он принимает их в своем кабинете, выходящем окнами на проспект генерала де Голля.
– Вы правильно сделали, что освободили остальных узников. Все разговоры сейчас только о бунте, о вас ни слова.
– Я Готье Карлсон, – представляется журналист, – ты наверняка видел меня по телевизору. Нас надо спасти. Я близкий друг твоего министра иностранных дел. Если ты нас отсюда вывезешь, я замолвлю за тебя словечко.
– Знаете, мсье Карлсон, я вас, конечно, знаю, но вам лучше воздерживаться от упоминания моего имени. Если узнают, что я вам помогаю, я могу лишиться места. А главное, это может создать дипломатический инцидент между нашими странами. Между прочим, я бы предпочел, чтобы вы обращались ко мне на «вы». Из того, что вы часто появляетесь на экране, не следует, что мы знакомы.
Это сказано достаточно сухим тоном, чтобы знаменитость не настаивала.
– Простите, – не удерживается от своего слова-паразита Рене.
– Я прошу вас об одном: не высовывайтесь. Я дам вам одежду, в которой вы сойдете за туристов, но сделать вам паспорта не успею, вам надо без промедления бежать.
– В Мерса-Матрух нас ждет яхта, – говорит Опал.
– Это очень кстати. Я дам вам машину с дипломатическими номерами. Уезжайте поскорее, пока на выездах из Каира не начались проверки. Если вас остановит полиция, немедленно звоните мне.
Он дает им мобильный телефон.
– Мы ваши должники, – говорит ему Рене.
– Сам не знаю, зачем я это делаю, – сознается молодой дипломат. – Какой-то внутренний инстинкт подсказывает, что это правильно. От вас, мсье Толедано, у меня вообще впечатление дежавю, как будто мы давно знакомы.
Обожаю его.
– Иногда для спасения достаточно просто интуиции или этого самого дежавю, – уклончиво произносит Рене.
Жан-Шарль де Виламбрез достает из ящика своего стола ключи.
– Это «Пежо 509», он стоит внизу. Не гоните, будет досадно, если какой-нибудь ретивый жандарм на мотоцикле остановит вас за превышение скорости.
Сжимая в кулаке ключи, Рене чувствует возрождение надежды. Опал делает восхищенный жест: он вызывает у нее сплошной восторг.
– Вы всех нас потрясли. Кто помогал вам «изнутри»?
– Скорпион, – отвечает он.
Человечки сшивают пергаменты в свитки. Целая сотня ловко управляется с иглами, орудуя крохотными пальчиками.
– С тех пор как мы научили их чтить нас, все пошло как по маслу, – признает Нут. – Выходит, религия – решение всех проблем. Видел, с каким старанием они нам повинуются?
– И верно, можно подумать, что для них счастье нам служить.
– Одними пергаментами дело не ограничивается. Они во всем преуспевают: добывают пропитание, строят дома. Они мелкие, зато их много.
Стоя в отверстии в стене, Геб видит широкие улицы, на которых кишат человечки в туниках и юбках, снуют повозки, влекомые ослами, верблюдами, слонами.
– По словам Не-хе, их будет много тысяч, миллионы, миллиарды.
– Меня это не беспокоит. Благодаря религии не составит труда добиться от них желаемого, не наводя их на какие-либо мысли.
– Они так быстро размножаются! У них нет ни малейшего представления о саморегуляции, о гармонии с природой. Делают детей, но не любят их, не дают им образования, – сокрушается он.
– Тем лучше, мы их обучим при помощи религии и получим еще больше преданных слуг.
Нут приносит Гебу фрукты.
– В конце концов это сделается опасным.