Меркулов положил трубку и заглянул через плечо Борко: на экране вместо непонятных знаков расположились аккуратные ряды фамилий и кличек: Феоктистов, А.Пухин, Кингсепп, Чеснок... И.Пухин, Бил, Саламандра... Хам, Транин, Козлиха... Болотин, Толбаев... Всего двадцать четыре...
Борко оглянулся на Меркулова:
— Знаете, почему у двух имен вместо номеров нули?
— Вероятно, они больше не состоят в группе Биляша.
— Они больше нигде не состоят. Полковник Игорь Трофимович Пухин, командир одного из полков Кантемировской дивизии был убит неизвестными лицами два месяца назад. Его двоюродный брат Аркадий стал замполитом этого полка спустя две недели после смерти полковника.
— В таком случае возможно, что «Козлиха» — это Татьяна Бардина. В позапрошлом году убита Биляшом... Андрей, разрешите я перепишу эти фамилии?
— Не надо переписывать.
Борко нажал на какую-то клавишу, и из принтера вылез красиво напечатанный список, в котором, однако, не было имен Красниковского, Амелина, Чуркина, Зимарина.
— Константин Дмитриевич, это не группа Биляша. Это группа Феоктистова, генерал-лейтенанта госбезопасности и " начальника шестого управления контрразведки. Сам Биляш входил в подразделение этой группы, членам которого были выданы пропуска — каждый шестой номер после номера самого Феоктистова. Я думаю, что это группа Пухина.
— Вы хотите сказать, что вся группа Феоктистова состоит из ста сорока четырех человек?
— Это слишком простой арифметический подход. Боюсь, что их гораздо больше. Я вам очень благодарен, Константин Дмитриевич, за то, что вы мне дали ключ. Я не смею больше вас держать. К сожалению, сам я не очень вам помог. Все это ведь вас не интересует... Нет, нет, Константин Дмитриевич, я без всякой иронии, я искренне желал бы иметь вас и ваших друзей в наших рядах. Вот этот самый список говорит об очень многом. Внутри армии, КГБ, милиции зреет заговор, это не паранойя, это реальность. Полковник Игорь Пухин, незадолго до своей гибели, имел весьма нелицеприятную беседу с генералом Феоктистовым. У меня есть небольшая часть этого разговора, записанная на пленку. Я тогда не придал большого значения этому, думал, как всегда — межведомственная возня... В общем, это долгая история. Вы спешите. Когда освободитесь — звоните, мы можем встретиться в самое ближайшее время. Не медлите, Константин Дмитриевич. Идемте, я вас провожу. Сюда, пожалуйста. Спуститесь по лестнице прямо. в подвал, оттуда выход во двор.
Борко прошел мимо входной двери и потянул один из крючков вешалки для пальто. Открылся проем в стене, в который они вошли согнувшись. Там оказалась довольно большая комната с выходом на черный ход. В одном углу один на другом Лежали несколько матрасов, в другом стоял огромный холодильник. «Боже, неужели это все возможно? — думал Меркулов, спускаясь по винтовой почти не освещенной лестнице.— Неужели прав Саша, что совершается Преступление, жертвам которого несть числа».
44
Ника ушла в комнату и стала у окна, и так стояла несколько часов, не оборачиваясь, засунув руки в глубокие карманы ситцевого халата, только время от времени вынимала оттуда сигареты и спички. Она вглядывалась в опускающийся над Матвеевкой вечер, не замечая, как Шахов что-то искал, осторожно передвигаясь по комнате, потом писал и мял бумажные листы, снова писал... А когда она наконец, обернулась, то увидела, как он вложил исписанные листы в конверты, вытащил из нагрудного кармана красную книжечку и отправил ее в один из конвертов. Она следила за движениями его рук — размеренными, спокойными, но не нарочито размеренными, не нарочито спокойными, это были движения рук человека, принявшего единственно правильное решение, подведшего черту под огромным отрезком времени, под всем тем, чем он жил последние десятилетия.
Он посмотрел на Нику, увидел ее удивленно встревоженный взгляд и махнул рукой в сторону конвертов, нет, не махнул, отмахнулся от них, как от назойливой мухи, как бы давая понять, что сейчас еще не время обсуждать его проблемы, что главное сейчас — ждать возвращения домой ее сына. И Ника улыбнулась Шахову — той же улыбкой, которой она улыбалась раньше шоферу Мите,— как будто она знала о том, что было известно пока только ему самому, Шахову: о решении уйти со всех постов, государственных и партийных, посвятить, оставшуюся жизнь ей, Нике, уехать за город и поселиться в большом старом доме, который стоит заколоченным два десятилетия, наполнить его детьми, своими и чужими, истратить полученные за публикацию работ за границей деньги, ожидающие его в иностранных банках, на устройство всего этого дела и — жить, жить для себя, для Ники, для Кеши, для других детей, а следовательно и их родителей, и о многом другом, что еще не совсем ясно вырисовывалось в его воображении. И найдутся другие люди, что прекрасно смогут заменить его на всех, разом ему опостылевших, постах, от которых он просто устал, и эти люди сумеют гораздо лучше его лавировать в этом море неразберихи и тупости и будут, может быть, несравненно более полезными стране, чем он...
И снова Ника стояла у окна, считая падающие августовские звезды, снова курила, стряхивая пепел в пепельницу, стоявшую на подоконнике. Она не обернулась, когда раздался звонок в дверь и вошел шофер Митя и Виктор Степанович попросил его об одолжении — поехать сначала на Старую площадь в ЦК и передать дежурному один из «конвертов, затем — в Кремль, в эксведиципо Кабинета министров СССР, с конвертом, адресованным премьер-министру Павлову; и после этого отправиться на квартиру Шахова, где упаковать в небольшой чемодан рубашки и нижнее белье по своему вкусу, а также все содержимое письменного стола.
Митя шумно вздыхал, слушая Шахова и рассматривая конверты, как будто старался угадать, что там внутри.
— Будет «выполнено, Виктор Степанович,— сказал » шофер,— за час обернусь. А вы бы спать легли, Вероника
Николаевна, утро вечера мудренее.
— Нет-нет, Митя, я жду своего маленького, уже скоро...— сказала Ника через плечо.
Митя пожал широкими плечами, недоуменно посмотрев на Шахова, но тот сделал успокаивающий жест рукой, мол, с Никой все будет в порядке. И тогда зазвонил телефон — один звонок, второй — и затих. Это был условный сигнал — свои. Ника спокойно подошла к аппарату, нажала кнопку подключения к магнитофону, как того требовала инструкция, данная работниками МУРа, и сняла трубку, когда звонок раздался вновь. В тишине квартиры из динамиков раздался резкий голос:
— Вероника Николаевна, это Романова говорит. Ваш сын в безопасности и скоро будет дома.
Полковник Романова отпустила не спавшего двое суток шофера и решила сама сесть за руль, вопреки своему обещанию этого больше не делать, но ее поездка в институт Ганнушкина должна на этот раз остаться тайной для всех. Холодная августовская ночь свистела за стеклами МУРовского «мерседеса», но прохлада гнала прочь сон, бодрила совсем было оставившие ее силы, на дорогах было пусто, машина послушно катилась по влажному от недавнего дождя асфальту. Задуманная .ею и Меркуловым операция была рискованной и целиком зависела от предстоящей беседы с Романом Гончаренко. Романову с ним связывал не один год совместной работы в МУРе, был Ромка смелым и изобретательным оперативником, хотя большим умом никогда не отличался, а она сама виновата — допустила его до работы, где запахло легкой денежкой, и проявилась его куркульская жадность, скурвился мужик на глазах, а теперь докатился до компании убийц и еще черт знает кого. Но все-таки надеется, верит она, что не до конца пропал человек, думал, наверно, что ухватил Христа за бороду, вседозволенностью упивался, а тут тебе твое место и указали, для побегушек, мол, годишься, а на большее не рассчитывай.
Романова проехала через свободный от движения мост, где в будние дни толчея из машин создавала пробки наподобие потревоженного муравейника, свернула налево к старым особнякам института.
Капитан Золотарев увидел в конце коридора начальницу, вскочил со стула и стал по стойке «смирно», но Романова только махнула рукой и рывком открыла дверь палаты. Гончаренко как будто и не спал вовсе — перемахнул длинными ногами через спинку кровати, забился в угол за тумбочку. Романова зажгла верхний свет и начала сходу:
— Слово я свое сдержала, Роман, семья твоя в полной безопасности...
— Это вы, Александра Ивановна...— облегченно вздохнул Гончаренко и, запахнув смущенно пижаму, вылез из угла.
— Так вот. Дочку твою, Софью, мы разыскали в Ялте, она там по Ай-Петри с туристами лазала, привезли в безопасное место, туда же и жену направили.
— Спасибо, Александра Ивановна.
— Ну, так вот. Дело-то мы раскрыли, Рома. Его сюжет я теперь лучше тебя знаю. Но времени у меня нет, чтобы его излагать. Назову только фигурантов. Майор госбезопасности Биляш и его подруга Валерия, Транин по прозвищу «Кочегар»...
Гончаренко закрыл лицо руками, но Романова как ни в чем ни бывало продолжала:
— ...Эта славная компания начала свои дела давно под руководством не менее славного КГБ. Но пришли новые хозяева, такие, как, например, мой давний друг и помощник Артур Красниковский. Продолжать? Ты решил сменить хозяев, платили больше. Сколько тебе Артурчик за это отвалил?.. Ну, вот что. Даю тебе пять минут на обдумывание своего тупикового положения. Пять минут — триста секунд. На триста первой ты мне должен дать ответ, будешь со мной работать или нет. Предстоит операция чрезвычайно трудная и опасная, ты мне нужен как лицо, на которого имеется пропуск к «Бесу». Да-да, Биляш просто не успел тебе отдать. Учти: при положительном ответе обещаю тебе полную свободу по завершении операции; из органов, конечно, вылетаешь навсегда, притом по собственному желанию. При отрицательном — снимаю твою охрану. И живи как хочешь. Или умирай.
Романова посмотрела на часы и стала ходить по палате, ее шаги отстукивали секунды. Раз, два... пятнадцать... сорок три... В палате было смрадно и душно, она подошла к окну и открыла створку. Через металлическую решетку в палату ворвался свежий воздух августовской ночи. На сто восьмой секунде она услышала голос майора милиции Романа Гончаренко, донесшийся словно из подземелья: